Мама

Потоки слез чужих детей Текут по белой пряди дня. Кричу я в небо все сильнее: — Где мама лично для меня?! (Rammstein — Mutter)

Все, что ощущаешь после смерти — это разочарование. Разбитые надежды как осколки зеркала сыпятся на голову, раня и причиняя еще большую боль нежели при жизни. Нина Антоновна была раздавлена тем фактом, что внука все же отобрала эта потаскуха, которая по какой-то странной причине являлась ее кровной дочерью. Единственная ее мысль в последние минуты была о том, как там будет Сашеньке без нее. Подумаешь, маленький предатель, который любит только свою чумную. Нина Антоновна знала, что не справится потаскуха с внуком, потеряет его, пропадет он с ней. Никого она не простила в последние свои минуты, проклинала каждого, кого могла вспомнить. Ненависть собиралась огненным клубком под сердцем, не отпуская ни на минуту. Вся ее жизнь опустилась на плечи, придавливая своим весом. Испуская дух, она все равно льет слезы. Горькие, злые, отчаянные, никому не пожелаешь таких мук. Когда все ощущения притупила агония, чувствует Нина Антоновна зверский холод. Очередная злая мысль пронзает ее тупым ножом, она о том, что хоронят ее в самый разгар зимы. Нина Антоновна сразу же поняла, что умерла. Слышит она чужой плач отчаянный, но понимает, что не по ней он. Внук плачет перед чумной, думая, что ее предал. Старый плачет от сковавшего его облегчения и впустую потраченным годам. Потаскуха плачет от счастья. Не осталось в Нине Антоновне ничего кроме ненависти от понимания этого. Хочется заплакать, но тело ее теперь под слоем мерзлой земли, нет у нее глаз. Без движения, без разговоров, без чувства уверенности. Совсем одна, как и при жизни. В проклятиях мысленных проводит Нина Антоновна еще долгие минуты, надеясь мстить подлецам и после смерти, являясь злой тенью, что на корню срубит любую радость. Долго лежит покойная Нина Антоновна, перемывая кости каждому, кто зло ей совершил. — Отпусти зло, мамочка, тебе так легче будет, — вдруг слышит она знакомым голоском, который в памяти ее как солнечный блик всплывает. Хочет что-то сказать Нина Антоновна, но язык ее давно разбух, не шевелится. Не верит она то, что слышит этот голосок, но он продолжает: — Отпусти ты их всех куда подальше, а мы с тобой дальше пойдем. Только одна мысль мелькает в ней: «Алешенька!», как пожар разгорается давняя любовь к сыну. Отступает от нее жгучий мороз, заменяясь теплом, слышит она еще: — Да, это я, мамочка. Прости меня, что я умер, я ведь обещал жить… Ты ведь простишь? Хотелось бы Нине Антоновне голову повернуть, чтобы налюбоваться на дитя свое ненаглядное, но понимает она, что не может этого сделать. «Мальчик мой любимый, неужели ты меня, старую, все это время ждал?» Не бьется сердце Нины Антоновны, ледышка в груди от холода. Кругом темнота непроглядная, не может она разглядеть Алешеньку. Кажется ей это все миражом и обманом, что нечистый дух ее соблазняет, но не обманешь чувства матери, похоронившей своего ребенка. Все, что осталось от Нины Антоновны стремится к сыну, выветривается из головы слова проклятий и обиды. Хочется ей, чтобы не уходил Алешенька, чтоб вечность с ней так разговаривал. Охватывает ее паника. — Конечно, я тебя ждал. И видел, как тяжело тебе приходилось. Я так скучал по тебе, мамочка… Отпусти живых, пусть сами разбираются. Пойдем со мной. Нина Антоновна наслаждается этим голоском, тянется к нему, забывая всех, кто без нее остался. И тут словно пятна света при приходе в сознание проступает перед ней очертания хрупкой мальчишеской фигуры. Сосредотачивается на этом Нина Антоновна, все вперед тянется, и вот начинает она чувствовать свои руки, ноги, как сердце бешено колотится в груди. И видит она перед собой мальчишку, которого так давно потеряла, только замечает, что взгляд у него мудрый не по годам, восторженный, радостный. Тянет он к ней ручки свои крохотные и улыбается. — Алешенька, — тихо произносит Нина Антоновна, смотря на сына, видя его и только его. — Мамочка, — с волнением и нетерпением произносит мальчик, а после кидается к ней в объятия. Нина Антоновна обнимает сына в ответ, чувствуя, что плачет, ощущая себя девушкой двадцати трех лет. Целует ее сын в щеки, смотря на нее с бесконечной любовью и обожанием. «Как Сашенька на Ольгу», — впервые без оскорблений думает Нина Антоновна. — Сыночек мой… — всхлипывает Нина Антоновна, прижимая к себе мальчишку. — Ну что, мамочка, пойдешь со мной? Там, куда я тебя отведу, все всегда хорошо. — Конечно, конечно, ангелочек мой… — только и произносит Нина Антоновна, хватая лицо сына в ладони и впервые за весь свой жизненный путь ощущая себя счастливой. После этого берет ее Алешенька за руку и видет прямиком к свету. Прочь от проблем, прочь от несчастий, прочь от проклятий и вечной ненависти.