То, что хотелось забыть

Burn Butcher Burn – Joseph Trapanese, Joey Batey

             В детстве все казалось до смешного простым и невероятного удивительным. Не в том детстве, где далекое и безвозвратно потерявшее былое величие Каэнри’ах, а где добрые Аделинда с Крепусом и яркий Дилюк. Где каждый на винокурне ежечасно напоминал, что Кэйа вообще-то простой ребенок, от которого ожидают только относительно сносного поведения и хотя бы не слишком грязных вещей после дневной прогулки. Где глаза светились амбициозным и счастливым будущим у обоих сыновей в поместье и где впереди – исключительно горы свершений и успехов без даже самой крохотной капли горечи. Приятно было возвращаться к таким моментам из собственного прошлого хотя бы изредка, перед сном и днем с одной из опасных миссий за чертой города.       Иногда на границе сознания и подсознания Альбериха проскакивала мысль: почему он возвращается именно к тем событиям прошлого? Хорошее ведь было даже сейчас: умница-красавица Джинн, магистр поредевшего Ордо Фавониус, действительно доверяла ему, капитану пресловутого Ордена; Лиза – загадка во плоти и крови – говорит слишком мало, но думает – до жуткого много; Эола – тоже частенько погружена в думы, правда она примерно столько же молчит, приходя ежедневно к каким-то личным выводам. В Ордо Фавониус было много хороших людей, и Кэйа сожалел, что когда-то Дилюку не посчастливилось встретиться с одним из самых ужасных.       Со временем вопрос только укоренялся в и без того тяжелой голове, разрастался с попеременным успехом и шумел роем самых разномастных мыслей, сожалений и сомнений. И все равно: почему? Почему, навскидку задумываясь о самых счастливых временах своей жизни, рисовались размашисто картины бесконечных виноградников и много-много красного?       Хотелось научиться перестать жить исключительно прошлым. Хорошим, плохим – неважно, собирательным прошлым в целом. “Потому что это губит будущее” – так говорил Крепус еще трогательно юному Дилюку, когда ему снова снилась покойная мать. Кэйа на тот момент едва-едва запомнил расположение комнат особняка и нашел самые укромные места, где можно было притаиться одному. Плохо, что там же иногда прятались оба Рагнвиндра и тихо, по-семейному вместе скорбели по общей еще не зажившей ране от потери. В такие моменты отчего-то больше всего казалось, что в этом доме брошенному мальчишке никогда не будет места.              Немигающим глазом Кэйа рассматривал темную сургучную печать, скрепляющую концы потрепанного конверта. Черная смола с элегантной позолотой внутри выштампованого солнца пробуждала в разуме те события и места, которые, должно быть, всю сознательную жизнь хотелось забыть, вычеркнуть из собственной истории – да сделать хоть что-нибудь, чтобы больше так не болело, не скребло, не сжирало сердце по мелким кускам. Он обязан научиться жить в сегодня – обещал слишком чуткой до чужих горестей Аделинде. Потому что временами он все еще умел быть ребенком, а она – крайней степени наблюдательности взрослым.       Поддев печать острым ногтем, Альберих не без труда таки оторвал ее, достал изнутри небольшой пергамент, расправил его на столе... И цыкнул в пустоту, прикрыв лицо ладонью и обняв себя свободной рукой. Каэнри’ах и раньше писала ему, заставляя Кэйю только поражаться находчивости некоторых людей оттуда – приходящие конверты с весьма вызывающей символикой весьма враждебного и очень давно погребенного государства никто и никогда не обнаруживал, кроме самого Кэйи, естественно. То уголок письма торчит из-под ковра в небольшой гостиной, то спрячется в одеяле. Альберих всегда только получал указания (обычно с дурными вестями в придачу, после которых приходилось с неделю мариноваться в Доле Ангелов – настолько много времени нужно было тратить, чтобы прийти в себя), и никогда не писал в ответ. Ему приказали так делать, ссылаясь, что осторожности молодого шпиона может не хватить.       Сколько лет Кэйе удавалось позорно убегать от собственного хвоста, пока что никак не помогая Каэнри’ах? Десять? Явно больше.       Больше, чем смогли бы пережить даже самые сильные люди Тейвата, разрываясь каждый день надвое. И это еще без учета, что Кэйа не считал себя очень сильным человеком. Так, промежуточные искорки от бесконечных тренировок и отблеск людей действительно талантливых и сильных, подобно которым ему никогда не разрешалось стать.       Альберих бездумно провел рукой по волосам на макушке, искренне пытаясь отогнать от разума наваждение. Каждая весточка от родины бесповоротно расковыривала едва затянувшиеся шрамы на сердце одним только фактом: кровь грешных каэнрийцев все еще циркулировала по его венам, и нет, ему не в кошмарах виделись полуразрушенные бараки родины. Все, что он помнил – это правда было, не приснилось и не причудилось в попытках вызвать у окружения чуточку жалости. Где-то в груди засвербело несогласное сердце.       Кэйа крепко сжал кулаки, очень стараясь унять, увы, заметную дрожь. “Отчего же ты боишься?” – усмехался покореженный разум, на что все еще живая душа шумно вздыхала и возводила очи к потолку. Мол, а не очевидно ли? Потому что страшно в одной из строк вычитать собственный приговор внутренней смерти от действия, которого совершать не хотелось.       Бегать глазами по ровным строчкам всегда удавалось легко, однако внимательно вчитываться – уже сложнее. Мысли как будто сами разбегались в самые дальние углы и всеми силами не давали сосредоточиться. Точно так же было и в этот раз – давно выверенная попытка разума откреститься от травмирующего прошлого. Лишь после того, как Кэйа растер себе щеки до красна, таки удалось прочитать содержимое недлинного послания, и чем ближе к концу – тем больше сожалений, что не сжег конверт вместе с сургучом сразу же, как увидел.       Лучше бы он этого никогда не знал.              Весь вечер на узких улочках Мондштадта в преддверии ливня влагой пахло чуть сильнее, чем обычно. То таки срывались неуверенные несколько капель, то как будто бы даже темное небо развидневалось на минуту, так или иначе снова уволакиваемое тучами. Не было видно, когда именно ушло за горизонт солнце.       Проклятые предательницы-руки дрожали как тот осиновый лист на ветру. По-осеннему отливающий золотом и огнем осиновый лист, что никак не осмелится сорваться с ветки. По пути в таверну Кэйа бездумно цеплялся взглядом за каждый движущийся предмет на периферии в слепой надежде успокоиться.       Альберих тихо и несмело просочился в двери Доли Ангелов с парой бродячих бардов, принявшись тотчас озираться – почему-то очень хотелось, чтобы сегодня здесь были все: и яркий Дилюк, и Джинн – умница-красавица, и Лиза с Эолой... Было бы достаточно просто посмотреть на них с другого конца помещения, понять, что как минимум сегодня все хорошо и упиться хоть до посинения.       Кэйа был готов уверовать в Барбатоса сиюсекундно, потому что вон Рагнвиндр за барной стойкой неспешно натирает бокал до скрипучего блеска, и подле него на высоком стуле – магистр Ордо Фавониус. Так что, может быть, сегодня ему действительно посчастливиться побыть счастливым.       Аккуратно расталкивая полупьяный сброд плечами перед собой, Альберих почти что торопился добраться до барной стойки: потребность увидеть дорогих сердцу друзей и послушать их голоса настолько ярко заявляла о себе, что становилось трудно даже дышать. Что уж говорить о дрожащих руках – те от недостатка кислорода начинали уже как будто неметь, пока на самих кончиках пальцев лениво посверкивал иней – родная крио-стихия обрушивалась на сердце мощными волнами, то стихая насовсем, то призывая незаметные снежинки рядом с глазом бога.       Нужно было срочно присесть и вздохнуть раз-другой полной грудью через силу, иначе капитан кавалерии рисковал собственной репутацией перед половиной жителей Мондштадта фактом падения плашмя на деревянный пол – Кэйа уже едва-едва волочил ноги...       Мимолетно коснувшись плеча Гуннхильдр рукой, Альберих шумно уселся на соседний от нее стул. И тотчас невесомо улыбнулся, когда верная подруга по оружию перевела на него светлый взгляд.       – Так и знала, что сегодня скорее найду тебя здесь, чем дома, – Джинн повернулась к своему капитану вполоборота. – Как дела с квартальным отчетом?       Кэйа безобидно цокнул, ухватываясь взглядом за спокойно-безмятежно-веселое лицо подруги. И неопределенно пожал плечами, улыбнувшись только шире. Сейчас главное – просто поймать хоть какой-то якорь, сменить мыслительный поток в хоть каком-то направлении, лишь бы перестать видеть злополучное послание перед глазами. Просто ловить якори и внимать чужому разговору – обязательно станет легче, отпустит.       Джинн наигранно сердито нахмурилась:       – Ты хотя бы начинал? – в противовес сведенным бровям на лице играла добрая улыбка. Магистр своего подопечного знала не первый год, и поэтому прекрасно понимала: он обязательно успеет вовремя, задержавшись разве что на один единственный день после срока. Поэтому времени ему давалось всегда с небольшим запасом. В Ордо Фавониус уже давно все схвачено. А не знавший этого Дилюк, естественно, решил вмешаться. Безмолвной тенью подобрался к разговаривавшим рыцарям из-за спины Кэйи, пряча куда-то под барную стойку аккуратно вычищенный хрустальный бокал.       – Не понимаю, зачем держать в кадрах некомпетентного капитана, – уложив полотенце на плече, Рагнвиндр смотрел с вздернутым подбородком исключительно на Гуннхильдр. Игнорировать присутствие Кэйи в своей жизни уже получалось до страшного легко, как будто иного судьба для них обоих и не готовила никогда. Да и иначе Дилюк уже не умел – понимал: только пустит в свою голову шумного капитана, он шустро сожрет все-все изнутри и не подавится.       А Кэйа в ответ молчал, услужливо слушая, наблюдая за развитием названного братишки со стороны. Чудо, что ему до сих пор хватало только этого, чтобы гулко бьющееся сердце прекращало беспокоить неспокойные мысли.       – При всем уважении, не вам судить о компетентности моих капитанов, мастер Дилюк, – парировала Джинн, хмурясь уже по-серьезному, по-настоящему. Она примерно понимала, отчего в словах бывшего рыцаря столько недоверия к Ордену, однако тех, кто это недоверие вызывали, уже давно нет внутри организации. Так что ему можно было и задуматься, не окостенели ли мысли, хотя бы пару раз, для чистого приличия.       – При всем уважении, магистр Джинн, это и не ваши капитаны, – Рагнвиндр угрюмо вытянул еще бокал из-за стойки, принявшись начищать уже его. В какой-то степени Гуннхильдр была действительно права, но и он сам не полностью неправ. Интересно, смогут ли они когда-нибудь позволить ходить друг другу по свету спокойно? – Если я не ошибаюсь, вы и магистр-то только временно.       Уже почти физически стреляя искрами из светлых глаз, Джинн бы обязательно рассердилась еще усерднее, сцепившись с Дилюком в словесную перепалку, если бы Кэйа мастерски не перевел внимание на себя, лучисто рассмеявшись.       – Ну, будет вам! – Альберих уложил локоть на стойку, ткнувшись щекой в подставленный кулак. – Как кошка с собакой – только сиди да любуйся. Сегодня ведь в программе таверны вечер бардов, могли бы и забыть о своих распри на один день, хотя бы ради меня, – капитан со всей присущей осторожностью и небрежностью резанул опасным взглядом по виноделу, с нажимом прошелся по широким плечам, вызывая легкий холодок в теле и мыслях. К таким взглядам не привыкают – с ними просто пытаются мириться. Это так, просто очередная причина, по которой Дилюк лишний раз старался не смотреть в сторону сводного брата.       Рагнвиндр молчаливо закатил глаза, излучая усталость как минимум вселенского масштаба, в итоге отвлекаясь и прислушиваясь к одному из заказов в другом углу стойки. Хорошо, что перепалка закончилась, толком и не начавшись.       Вернув внимание на Джинн, Кэйа поинтересовался лукаво:       – Какие ветра принесли высокопоставленного магистра в таверну в середине рабочей недели?       Гуннхильдр с недюжинным усилием отняла-таки от бармена уставше-напряженный взгляд, чуть наклонив голову к боку.       – Так ведь сам сказал, что сегодня вечер бардов намечается. А я по доброте душевной пообещала одному молодому исполнителю присутствовать.       – Широкая у тебя душа, – заметил Альберих уже без былого лукавства и озорства – честно и искренне.       Уголки губ у Джинн сами собой чуть дернулись кверху.              Поднимавшийся ветер завывал в приоткрытые ставни Доли Ангелов, силясь перешуметь плотно стоявший гомон и гогот развеселой толпы внутри – даром, что напрасно. В предвкушении задорных напевов музыкальных инструментов под чутким руководством самих музыкантов толпа коренных мондштадцев ликовала: вот-вот начнется концерт!       Со второго этажа низкорослый поэтишка тащил непонятно откуда взявшуюся арфу, барды друг с другом делились лирами, вон пронеслась из рук в руки изящная флейта... Кэйа и припомнить не мог, когда последний раз в Мондштадте было так интересно.       А тем временем рядом со входом от толкучки отделились две знакомые женские фигуры: крепко придерживая подругу под локоть, чтобы не потеряться, шумная Эмбер вела вперед тихую Эолу. Смотря по сторонам широко открытыми глазами, полными чистейшего восторга притом, скаут махала рукой каждому, кто с ней здоровался, и смеялась переливисто. Альбериху на пару секунд почудилось, что слышит он отнюдь не смех, а перезвон колокольчиков – такой звонкий и счастливый, что почти самому захотелось стать счастливым. Он помахал подругам, ненастойчиво зазывая присоединиться к неофициальному сборищу Ордо Фавониус у барной стойки. Эмбер не могла не ответить на приглашение, потому поволокла нахмурившуюся Эолу дальше, пока один улыбчивый капитан Ордена поверил в Архонтов чуточку больше.       Откуда-то из-за спины начинали распеваться мелодичные барды, и Кэйа под их еще незамысловатые тексты и мотивы припомнил, что вообще-то хотел напиться. Но не перед дамами же пьяному хулиганить, верно? Капитан негромко подозвал Дилюка, выпросив у того бокал вина послаще – может, прямо напиться перед близкими друзьями не позволит совесть, так хоть охмелеть еще можно попытаться.       Облепив Альбериха со всех сторон, девушки Ордо Фавониус громко переговаривались между друг дружкой: то Эмбер что-то воскликнет вдохновенно, то Джинн ответит с мудрым и всепонимающим видом, то Эола, едва заметно улыбнувшись, кивнет обоим. А Кэйа все глядел на них больше не в силах думать о том, что ждало его дома по окончании вечера. О каких вообще политических махинациях может идти речь, когда горло жгло вино, веселая речь так и лилась в уши с задорной музыкой на фоне, а в мыслях – пусто-пусто?       Поняв, что сидеть между беседовавшими скаутом и магистром и притом молчать самому – не особо вежливо, капитан кавалерии в итоге и вовсе пересел на другой стул, который ближе ко второму капитану у барной стойки – мстительно-таинственной Эоле Лоуренс.       Наверно, на всем Тейвате не сыскать такого человека, с которым у Кэйи хорошо получалось только молчать. В какой бок разговор не заведи, она обязательно уколет не к месту сказанным словом, обязательно перепортит все возможные и невозможные пути вывода диалога из затруднительного положения, что обязательно хранились в голове у Альбериха, и замолчит на полвечера. То ли потому, что сама не хотела наговорить лишнего, и как обычно не получилось, то ли потому, что в целом не особо горела желанием любезничать. Ведь Кэйа в разговорах только и предпочитал, что любезностями замыливать глаза.       Странная она, эта Эола. Мрачная такая, почти неприятная. “Потому что с крио глазом бога под мышкой” – подумал мимолетно капитан кавалерии, уткнувшись носом в бокал. Владельцы крио-стихии все такие – суровые, мрачные, обозленные слегка. И черт его разберет, закономерность ли это или простое совпадение. Кэйе хотелось, чтобы действительно совпадение: лед и снег прекрасны, просто удивительны в умелых руках, и ему очень не хотелось, чтобы для достижения таких способностей приходилось претерпевать примерно то же, что претерпел лично он. А еще хотелось верить, что где-то за километрами суши и воды был тот, кому крио-элемент покорился не вопреки всему, а благодаря.       Кивнув проходящему мимо Рагнвиндру на свой пустой бокал, Альберих повел затекшими плечами. Дилюк многозначительно посмотрел то на бутылку в своих руках, то на пресловутый бокал перед капитаном, без слов говоря: “Еще пара таких же – и обязательно уйдешь в пляс. И не стыдно?”. Покачав головой, бармен таки подлил еще вина, тихо хмыкнув себе под нос и мысленно согласившись, что поход в пляс – это одна из самых безобидный вещей, что мог бы сделать капитан навеселе.       А ведь стыдно не было ни капли. Интересно, как давно совесть из “как я буду выглядеть в глазах друзей и прохожих” перекочевала в “кого лучше предать: родных или чужих, ставших родными”? Глаз дернулся в формулировке неясного мыслительного потока, вынудив Кэйю поспешно осушить наполнившийся бокал. Обязательно надо сделать как-то так, чтобы вечер самобичевания превратился в вечер тотального забытья и звонкого смеха. Как перезвон колокольчиков.              Пьяно хохоча с надрывом, шумный столик выталкивал нерешительного барда на импровизированные подмостки – пустые бочки в самом центре таверны. Готовые музыканты стреляли задорными взглядами – только подскажи первые ноты и запой, мы тут же сориентируемся, мол. Юноша потоптался у бочки и все-таки решился. К нему в ободряющем жесте вскинули кружки с близрасположенных столов.       Только спустя минуту подготовки к первому в своей жизни выступлению бард запел – чисто, хоть и неуверенно, искренне, хоть и за неимением опыта не всегда подстраиваясь быстро под незамысловатый ритм мелодии. Где-то в углу заведения у одного Кэйи мурашки поползли по спине и рукам от текста – поэт пел о том, кто из-за мучительной боли сжег собственные воспоминания. Как романтично и до чего же не к месту... Спой он это в любой другой день – Альберих бы честно насладился музыкой, а пока что получалось только очень много думать, сжимая руки на бокале. Плохо конечно, что думать – последнее, что хотелось делать сегодня.       – Вы слишком рассеяны, капитан, – важно заметила Эола под боком, крайне нагло и внезапно возвращая Кэйю в настоящее мгновение.       Он улыбнулся по привычке, одарив нарушительницу рассредоточенности нецепким взглядом. Это ж надо, сама капитан разведки, да заговорила первой. Она была достаточно внимательна и проницательна, чтобы заметить: Кэйа в данную секунду не в порядке, что абсолютно точно выходит за границы нормы. Но по этой ли причине Эола обратила его внимание на себя?       – А вы – наблюдательны, – Альберих оскалил ряд островатых зубов в полуулыбке-полуухмылке. – А я не на задании, чтобы быть собранным. Думаю, могу себе позволить небольшой отдых.       Лоуренс показательно громко фыркнула, тем не менее продолжая искоса глядеть на подозрительного Кэйю. Больно он... Больной какой-то. По-волчьи резко поглядывает на всех собравшихся рыцарей в Доле Ангелов, цепляется руками за все, до чего может дотянуться, молчит чуть больше, чем ему положено. Взгляд единственного открытого глаза в целом какой-то другой – островатый, ершистый; зрачок косится-носится то в один угол, то в другой, никак не находя покоя. Стоило хотя бы выяснить причину – Альберих не глупый мужчина, и попусту переживать не стал бы. И если уж переживает не попусту – не грозит ли в таком случае Мондштадту как минимум тотальное уничтожение?       – Обычно вы не умеете отдыхать, – внезапно выдала Эола, чуть надпив неизвестного Кэйе напитка из высокого бокала.       Альберих молча повернулся к ней лицом, скрестил руки на груди и пробежался свежим взглядом суженного глаза – так, как будто увидел ее впервые в жизни. Наверно потому, что по ощущениям так и было – знак свыше или еще что, но вот надо же было ей побыть настойчивой именно сегодня? Лучше уж до победного не отсвечивала – хотя бы не так больно было.       Кэйа затравленно улыбнулся, прикидывая, а не сотворить ли прямо сейчас несусветную глупость? Вот если хорошенько подумать: ну что ему будет? Ну даст Дилюк вербальный подзатыльник, ну пригрозит Джинн пальцем за то, что выделывался – что, не переживет что ли? Совсем без сласти в жизни тоже нельзя – иногда можно и покутить.       Скрупулезно и на полупьяную голову взвесив все за и против, Кэйа усмехнулся чуть искреннее, чем должен был, и уверенно протянул настороженной Эоле руку:       – Не откажете ли смиренному капитану иметь радость потанцевать с вами?       Нахмурившись, Лоуренс бросила удивленный взгляд себе за спину, на притихших подруг по оружию, которые точно так же, как и она, онемев, молча смотрели на протянутую капитаном руку. Альбериху на радость и счастье, смешенный с подозрением интерес Лоуренс прямо сейчас пересиливал настороженность. Так что Эола грациозным взмахом накрыла ладонь капитана своей, так ничего не произнеся – нужно было сосредоточенно подумать о том, как выведать информацию из хитроумного Кэйи.       Новосформированная танцевальная пара не была единственной на скудном по площади первом этаже таверны – по углам шумно расшаркивались еще одна-другая пар-любителей. Но такого уровня грации и мастерства – Кэйа с Эолой на сцене были единственными.       Лоуренсы издавна славились уникальным танцем собственной династии, и пусть современные взрослые современных детей учили гораздо более щадяще, чем раньше – элегантности и плавности, точности и искристости в движениях Эолы было не занимать. А что касается Альбериха... Словом, его в детстве готовили ко всему, соответственно учили – тоже всему.       Кэйа был выше своей спутницы чуть ли не на голову, потому глядел на нее с добрым и мягким прищуром сверху вниз, пока оба танцора становились в изящную стойку и пробовали чужие изгибы талии и плеча руками. Широкая мужская ладонь тесно прижалась к талии ровно по контуру между вздымающимися ребрами и бедром, а женская мелкая ладошка, освобожденная сейчас от перчатки, нашла себе место под меховой шубкой капитана. Задорно хихикнув себе под нос, Альберих раскрутил свою партнершу раз-другой проверяя ее на покладистость в ведении, и притянул ее ближе, за спину. В темных глазах Эолы плескались непокорные бури возмущения и шальные мысли: “как вообще можно ему так себя вести?”. Однако Лоуренс нашла в себе силы изогнуться поизящнее, ровно так, как ее учили. Потому что так правильно – в танце быть ведомой именно женщине. Однако это укоренившееся утверждение не погасило в ней капельку своевольства.       Джинн из-за угла наблюдала за разворачивающимися событиями сквозь пальцы: Кэйа хоть и умный человек, но иной раз как совершит какую-то глупость, причем на людях – так потом красней за него, пьяного и как будто по-настоящему веселого. И главный вопрос сразу всплывал: ну как его можно серьезно отчитывать за ребяческие поступки, когда его глаз так сияет и блестит на свету?       Единственную профессиональную пару Доли Ангелов затянуло в танец с напевом следующего куплета: Кэйа вел гордо, уверенно вскидывая голову и направляя грозную Эолу вслед за собой, увлекая ее все дальше и дальше в мысли, гоняя от одного угла таверны к другому. Шли, нет, вытаптывали танцем пол с текучей плавностью, но недюжинной скоростью и нажимом – Лоуренс может и хватало сил поспевать и не сбиваться, но вот хозяйничать положением хоть иногда она явно не успевала. Досадно конечно, но... Альберих очень хорошо вел. Учитель танцев семейства Лоуренсов вел Эолу примерно с таким же усердием, но отнюдь не гордостью. А гордые люди – они безмерно красивые, величественные, аристократичные. Неужели поместью Рагнвиндров удалось воспитать из приемного сына большего аристократа, чем из родного?       Где-то в середине песня сбавила темп, и потому Кэйа ровно вовремя тоже сделался медленнее, еще плавнее, заставляя направляющими движениями Эоле стать точно такой же. Со стороны пара танцоров правда завораживала и вынуждала себя рассматривать, любуясь развивающимися от движений и кружений одеждой. Лоуренс тоже как будто приворожили эти сильные руки и летящие туда-сюда одежды: она только сейчас вспомнила, зачем вообще согласилась на танец.       – Не верю, что такой, как вы, можете так просто пригласить на танец такую, как я, – шумно шепнула на ухо своему партнеру Эола во время секундной передышки между куплетами песни.       Ромбик-льдинка опасно сверкнул в темноте снежно-синего глаза, внимательно очерчивая контуры лица Лоуренс. Такая вся из себя важная, когда интересуется и пытается поддерживать разговор – просто чудо. Сиди да любуйся издалека, не разрешая себе касаться холодного льда теплой рукой – растает ведь.       – Что вы имеете в виду под выражением “такой”? – Кэйа отвел голову в другую сторону, вновь продолжив напористо вести. – И под “такую”, если посчитаете нужным ответить.       Эола чуть дернула плечами, провернувшись в руках Альбериха самостоятельно, без четкой указки ведущего.       – Умный. А я – родовитая. Слухи поползут. И моя семья может заявить о себе. И вы это понимаете.       – Знаете, мне с недавних пор совсем наплевать на слухи, – капитан позволял спутнице резвиться и наслаждаться самостоятельностью в танце – великодушно, но при этом удивительным образом и расчетливо. Как будто он мог вернуть контроль над ней в считанные секунды, как только это будет необходимо. – Вам того же, кстати, советую. Очень полезный бонус в жизни – жить и не смотреть по сторонам.       Эола поджала губы, вновь подчиняясь ведущему из-за мимолетного смятения. Шустро же Кэйа обнаруживает то, что волнует его собеседников.       – Раз такой мудрый, отчего же плевать стало только с недавних пор? – тем не менее живо нашлась с ответом Лоуренс, вырывая из уст спутника заметный смешок.       Мелодия вновь нарастала, голос поэта-барда звучал все надрывнее и надрывнее, переходя на чувственный полукрик. Движения танцоров стали размашистей, резвее, яростнее.       Кэйа глянул Эоле в лицо, и снова другим взглядом – глубоким, несмотря на активные движения спокойным, источающим холод по качеству не хуже, чем его и ее собственные крио глаза бога.       – Да так, наткнулся недавно на интересное письмо из фронта, из которого почерпнул несколько интересных умозаключений. Чудесный исторический документ – зачитался так, что прямо на столе и оставил, где-то в куче рабочей стопки. Обязательно перечитаю, как вернусь домой, да, думаю, отдам после на прочтение госпоже Джинн и мастеру Дилюку – им такое очень понравится, – говоря, продолжал смотреть все так же – проникновенно и морозяще, сквозь сбивчивое танцем дыхание и натягивающуюся атмосферу. Говорил так, как будто сообщал очень важную новость.       И словно в подтверждение промелькнувшей мысли улыбнулся как ни в чем не бывало, отвел взгляд, вывернул Эолу так изящно, как вообще позволял прогиб ее спины, и все-таки наконец выпустил из рук, низко поклонившись толпе. Ошеломленная Лоуренс в конце концов тоже поклонилась, пока что не торопясь строить догадки и делиться подозрениями.       Кроме головокружительного дуэта, который провожали свистами и вполне заслуженными овациями вся таверна, больше экстраординарных ситуаций в Доле Ангелов этим вечером, на спокойствие Джинн и Дилюка, не приключалось.              Едва втискиваясь в дверь с кипой книжек в руках, Лиза все причитала:       – Совсем в Ордене мужчин уже нет, ну никто не может помочь!       Сосредоточенная на работе в своем кабинете Гуннхильдр тотчас вскочила из-за рабочего стола, принявшись сразу же помогать подруге с ношей.       – Это все?       – Абсолютно все. Каждая книжка и буклетик, которые ты просила, специально для тебя.       Хихикнув в кулак, Джинн пробежалась глазами и по книгам, и по часам на стене – уже почти наступал на пятки обед, а Кэйа все никак не торопился объявиться с пресловутым квартальным отчетом. Неужели снова всю ночь пропыхтел над ним и уснул под утро? И все-таки нужно ему, бездельнику, подарить будильник – как раз скоро будет его день рождения.       Магистр неловко улыбнулась:       – Могу ли я попросить, чтобы ты на обратной дороге заглянула в казармы и разбудила Кэйю, если он действительно спит? За такие выходки недолго и прогул схлопотать.       – Каков бездарь, – констатировала библиотекарь, плавно покачав головой в знак легкого осуждения. – Обязательно загляну, – и тихонько ушла, услужливо не рассказав, что рыцарские казармы и библиотека далеко не в одном направлении расположены.              Расправив каждую нескладную складку на плаще за спиной, Эола взялась за меч. Оглядела собственный небольшой кабинетик напоследок: со стола все лишние документы или убраны с глаз, или уже отнесены магистру, нигде ничего лишнего не валяется, личные вещи спрятаны туда, куда посторонние не полезут... Значит, все-таки можно выходить нести службу на улицу.       Правда только все никак не получалось прогнать вчерашние слова Кэйи из головы. Вполне вероятно ей, Лоуренс, выпившей бокальчик алкогольного напитка, подозрительность в действиях капитана просто причудилась, а скрытого подтекста в произнесенных выражениях даже и в помине не было. А Альберих просто забавлялся – как в общем-то делал всегда. Вот только вечно подозрительный разум бывалого разведчика исподтишка вбрасывал, стоило снова отмахнуться от мыслей: “что-то точно не так, не отнекивайся и обрати внимание, это важно”.       Из мыслей вырвал топот четырех ног на другом конце коридора – два офицера, спотыкаясь из-за негнущихся коленей, торопились как можно быстрее пересечь этаж личных кабинетов. Эола проводила их молчаливым взглядом, развернулась и пошла ровно туда, откуда они убегали – за поворот, где как раз располагался корпус с казармами.       И навалившаяся спиной на одну из дверей, абсолютно бледнющая Лиза с потерянным взглядом – последнее, что Лоуренс рассчитывала увидеть. Подозрительно прищурив глаза, она подумала с секунду, оставила рабочее оружие у стены рядом с подоконником и уверенно протопала к библиотекарю.       – Что-то случилось? Вам нужна помощь? – Эола гордо приподняла подбородок, при этом ясно видя мутную-каламутную пелену в зеленых глазах напротив.       Лиза покачала головой, медленно стащила шляпу и прижала ее к груди. Горло ее иссохлось все в секунды и на мгновение даже показалось, что она совсем разучилась говорить – только рот приоткрыла, скривилась в немом шоке и прикрыла губы свободной рукой.       У Лоуренс тем временем осыпалась вся гордость: подбородок сам собой опустился, глаза захлопали резво от напряжения. Она аккуратно взялась за плечи библиотекаря и сжала их.       – Чья это комната?       – Кэйи Альберих. Он... – сил и голоса хватило ровно на три слова. Дальше буквы проговаривались с надрывом, а губы дрожали. – Я без понятия, что с ним произошло, но он мертв. Просто... Мертв.       Говорила – а сама не верила, что говорит. Потому что в заточении библиотеки люди умирали только на словах, услышанных от кого-то, и в книгах. А смерть прямо перед лицом – это всегда про страх, шок и горе.       Из-за угла затопали уже трое рыцарей – те двое подозрительно бледных, и натянутая по струнке Джинн с заостренным мечом в руках. Группа мигом присоединилась к пребывавшим в шоке девушками, любезно отодвинула их вбок и так и застыла в проеме распахнутых дверей. Молодые люди и вовсе предпочли проводить Лизу, которой сразу же поплохело от картины, как можно дальше отсюда, а Гуннхильдр с Лоуренс так и остались стоять бездвижными изваяниями. Джинн выронила меч из рук.       Думать и одновременно смотреть на... Как будто застывшую во времени картину не получалось совсем. Пораженный до каждого нервного окончания разум твердил: вот он Кэйа, неестественно склонившийся перед столом, обязательно проснется и встанет, как только потреплешь за плечо, отнесет тот чертов квартальный отчет, будь он неладен, и примет в подарок на день рождения через месяц самый красивый будильник от Джинн. Вот только уже начинающая подсыхать лужица крови у его ног была иного мнения на эту ситуацию.       Тревожить тело прямо сейчас не решились – только хладнокровная Эола с подоспевшим представителем церкви – Розарией – констатировали смерть парой часов ранее. Сестра была готова осмотреть место преступления хоть сразу, но было решено отправить весточку Дилюку – он как никто другой знал Кэйю и мог бы помочь.       Весть настигла адресата быстро, поскольку Рагнвиндр был по делам таверны в Мондштадте, а добежать до штаба Ордо Фавониус удалось и того быстрее. Потому в зал совещаний, в котором расположилась безмолвная компания всех скорбящих, он ворвался громко и ярко.       – Где? – только и бросил требовательно.       Восседавшая в углу Эола сразу подвелась и повела нетерпеливого Дилюка за собой, более подбородка не поднимая. Только когда пара поднялась на нужный им этаж, со своего места неуверенно привстала и Джинн. И только за ней – Розария с Лизой. Нужно было идти, причем им всем.       Гуннхильдр замутило сразу же, как только она вошла в комнату своего... уже бывшего подопечного. Розария, как прямое воплощение суровости, осматривала и ощупывала почти остывшее тело с резаными ранами на шее очень невозмутимо.       – Умер буквально пару часов назад, еще утром, – тихо проговорила себе за спину сестра, подобрала с застеленной кровати простынь и накрыла Кэйю с головой.       Гуннхильдр все жалась в угол без понимания, что ей сейчас делать и говорить. Губы поджимались, как и все тело в общем-то, руки подрагивали пока обнимали сами себя. Она как магистр в первую очередь, несомненно, была готова убивать врагов и лицезреть смерть товарищей, но смерти друзей в мирное время... Эта смерть сотрясала и выбивала из колеи так, как не смогла бы, должно быть, ни одна другая. Поэтому Джинн тупо смотрела на простыню и очень старалась быть сильной хотя бы настолько, чтобы сдержать слезы. Лиза в желании занять себя хоть чем-нибудь, кроме бездействия, крепко сжала ладони магистра, растирая и грея.       – Кто и каким образом? – потребовал ответа Дилюк, хватаясь рукой за спинку стула, на котором Кэйа встречал свои последние мгновения жизни.       Розария внимательно оглядела простынь, потом убранный рабочий стол с лужицей как будто разбавленной крови – слишком блеклой и негустой, да и высыхать она совсем не торопилась. Прикинула самонадеянно: “как будто в воде разбавили”.       – А не сам ли? Призвал одну из своих льдинок, которая в итоге растаяла на столе, и...       – Заткнись! – вскрикнула Джинн из угла, выглядывая из-за дрогнувшего плеча Лизы. – Он не мог! Как ты вообще смеешь такое говорить о нем?..       Дилюк оскалился, резкими движениями поправил рукава сюртука. Шумно вздохнул и прикрыл глаза. Чтобы проговорить осипшим голосом:       – Он мог. Я знаю, что мог.       Гуннхильдр нашла опору в стене, все-таки дав слабину и не сдержав одинокой слезинки. А библиотекарь все жалась к ней, найдя отвлечение от жутких догадок в заботе о магистре.       – Но я не знаю, почему именно сейчас, – резюмировал Рагнвиндр, поворачиваясь к собравшимся лицом. – Никто с ним сегодня не виделся?       Собравшиеся покачали головами. Розария закатила глаза и оперлась о стену, скрестив руки на груди. Смерть всегда приходит внезапно и аккуратно в те моменты, когда людям начинает казаться, что они бессмертны минимум еще лет сорок. В Ордо Фавониус что ли все такие неженки? А воевать за город, приключись что, кто будет? Полуночный герой – все равно что один в поле воин. Умрет смертью храбрых и будет счастлив, что сложил свои кости за Мондштадт, вот только городу всего одного героя будет мало.       – Эола, ты последняя с ним говорила вчера в таверне, – все-таки смогла подать голос сквозь пелену горечи Джинн. – Может, тебе что-то известно?       Лоуренс выдохнула как будто первый раз с момента, как вошла в эту комнату. Нахмурилась, цепляясь глазами за накрытый труп, стол, перед которым он склонялся, и стопку рабочей бумаги. Несмело шагнув вперед, капитан принялась аккуратно перебирать документы, не торопясь выдвигать возможных опрометчивых предположений. И так вплоть до того, пока не нашла в середине вскрытый конверт с золотистым отливом сургучной печати.       И у Дилюка сразу же от его вида глаза засверкали, причем непонятно, чем именно: то ли яростью и злобой, то ли неутешительной догадкой, то ли всем вышеперечисленным вместе взятым. Просто, потому что он знал, что это за печать, и чем именно был связан Кэйа с той страной, которой эта печать принадлежала. Розария настороженно приподняла голову, выискивая в разворачивавшихся событиях интересные сведения.       Эола неуверенно вытянула из конверта два пергамента: первый почти наверняка являлся важным документом, а второй больше походил на личные заметки Кэйи – Лоуренс примерно помнила его почерк.       – Дай сюда, – хрипло потребовал Дилюк, устало хмурившись.       Незаметно дрогнув, капитан услужливо протянула Рагнвиндру и пергаменты, и сам конверт. Винодел, быстро пробежав глазами по документу, риторически поинтересовался:       – Много ли вы знаете про Каэнри’ах? – спросил, не отрываясь от чтения. В горле сушило, голова постепенно начинала пульсировать всей копившейся в его жизни болью. Хотелось просто уйти отсюда и закрыться в особняке в наверняка тщетных попытках забыть все, связанное с Кэйей. Или наоборот – стараться запомнить все-все о бывшем когда-то близком друге и брате, пока память свежа...       Обернувшись и рассмотрев неуверенные лица коллег (сестра Розария, к слову, выглядела не менее неуверенно, просто сухая решимость все перекрывала), Эола тихо вздохнула:       – Немного.       – Если не изменяет память, Каэнри’ах раньше враждовала с Мондштадтом, лет пятьсот назад, – буркнула Розария, выуживая из кармана небольшой кинжал, рассматривая его. – Тогда же и пала из-за проигрыша в войне.       Это – простые истины, которым учили еще в школах на уроках истории. Правда Дилюк по горькому опыту мог возмутиться, что все, о чем говорят и учат – не всегда правда.       Отняв глаза от бумаг, Рагнвиндр снова споткнулся взглядом о накрытого простыней Кэйю.       – Пала, да не вся. По всему Тейвату разбросало их выживший народ. А наш общий... Друг оказался каэнрийским шпионом. И трусом в придачу, – Дилюк поднял бумаги на уровень своей головы, указывая пальцем на единственную строчку, написанную Кэйей от руки. На которой кротким росчерком было выведено: “Вынужден взять самоотвод. Единственный шпион Восставшей Каэнри’ах Кэйа Альберих”. – Нет, вы слыхали? Единственный шпион Восставшей Каэнри’ах!       Зажмурившись в немом крике, Рагнвиндр швырнул бумаги на пол и надежно зажал лицо руками – опасался неосторожным жестом что-то сломать и действительно закричать в голос. Джинн в углу коротко всхлипнула, а за ней дернулась и Лиза. Лишь Розария с Эолой были непреклонны – тихо стояли и усердно думали. Напряжение росло в геометрической прогрессии вместе с повышением тона винодела.       Дилюк долго посылал сводного брата на веселые буквы после их ссоры, пусть и мысленно – лишь бы перестал так вгрызаться в сердце. Но он никогда не желал ему смерти. Не от его собственных рук и не в таких муках. О которых он знал, и все равно решил проигнорировать. Рагнвиндр понимал, что мог его спасти, и просто чуть-чуть не успел. Трагично – именно так всегда и хотел умереть Кэйа.       – Каэнри’ах наконец смогла накопить мощь и объявила войну. Запросила Кэйю выйти на связь и сообщить все, что он смог узнать о современном Мондштадте, и заново присягнуть в чести своей родине.       – А он так и не смог выбрать, на чью сторону стать, – сказала Розария на выдохе, поднимая голову к потолку. – “Вынужден взять самоотвод”, – оскалившись, она спародировала голос Альбериха, цокнув на конце фразы. – Тоже мне, гений формулировок.       Злобно хмыкнув, сестра отняла спину от стены и покинула комнату первой, ни с кем не прощаясь.       Джинн уже плакала в открытую – ошеломленная сразу двумя новостями она еле находила в себе силы стоять, не рухнув на пол. Угроза войны – это плохо, просто отвратительно, учитывая настоящее положение Ордо Фавониус. Потому что в штабе осталась едва ли половина всех рыцарей, и та без конницы, а теперь и капитана кавалерии, и временно исполняющая обязанности магистра, к полноценным военным конфликтам абсолютно не подготовленная. А еще у города был Полуночный герой, который сейчас по виду чуть ли не умирал сам, сгорая. Теперь падет Мондштадт, если расклад шахматных фигур не изменится.       Эола все глядела на брошенные Дилюком бумаги. Тихо вздохнув, подняла тот пергамент, который Рагнвиндр не успел прочитать, рассердившись.       – Он не предавал ни нас, ни Каэнри’ах, – аккуратно заметила капитан, легкой ладонью разглаживая лист. – Он вчера дал мне подсказку. Если бы не она, я бы вряд ли отыскала это письмо так быстро.       Вчитываясь в короткий текст, Лоуренс не могла не улыбнуться. Кэйа – на самом деле хороший человек, которому просто не повезло. Увы, хорошие люди имели определенную тенденцию попадать в такие жизненные ситуации, которые их собственноручно ломали. И некоторые становились лишь сильнее на местах слома, а остальные... Как Кэйа. Просто брали самоотвод. Это печально – сердце сжималось за бедолаг скорбью и глухим сожалением. Вот только получится ли помочь уже умершим? Очень вряд ли. Так что стоит попытаться хотя бы спасти живых. И именно на это потратит все свои силы поредевший Ордо Фавониус.              “Простите, что я так и не решился... Хотя, получается, в какой-то степени все-таки решился. Не вините друг друга: то была череда выборов моих и всего моего окружения, с кем мне посчастливилось столкнуться. Хотелось бы надеяться, что я ушел вашим другом, братом, несостоявшимся любовником и примерным капитаном. С вами было действительно интересно”.       Ушел ли Кэйа очередным героем Мондштадта или гнусным его предателем – и не сказать так сразу. Он ушел гордым. Как оказалось, быть патриотом двух враждующих стран – слишком много для судьбы одного единственного человека. И да, его душу можно было спасти. Джинн могла проверить Кэйю чуть раньше, чем только в обед (о чем она по сей день неистово жалеет), Дилюк мог никогда не отворачиваться от брата, запихнуть гордость как можно глубже и просто постараться его понять. Эола могла быть к нему чуточку внимательнее, разглядеть его невысказанные чувства и в конце концов стать спасением. Даже сам Кэйа мог себя спасти: рассказать близким о его непростом выборе и в моменте перессориться со всеми. В итоге они вместе все равно хоть как-нибудь, но смогли бы выкарабкаться. Однако, как завещал Альберих, то была просто череда его выборов и выборов всего его окружения.