Фидуция

      Тики ещё издалека видит рвущиеся из круга высоких сосен и пихт угольно-чёрные острые углы одноэтажного здания. Массивной стеклянно-металлической тушей загородный дом обосновался на небольшом взгорье, что уже многое говорит о его хозяине; солнечные декабрьские лучи выделяют скосы крыш, идущие от внешнего края ко внутреннему, к потолочной части двух веранд да крыльца, тем самым создаётся иллюзия и раскинутых в стороны крыльев хищной птицы, и выставленных для обороны копий. Дом похож на бастион, который вот-вот ответит пальбой на появление любого незваного гостя.       Однако Тики везёт — он как раз таки званый. Руки с оттенком бледного загара спокойно лежат на рулевом колесе. Желваки под высокими мягко выделяющимися скулами не ведёт от напряжения и нервности. За крупными круглыми очками в широкой оправе взгляд не выдаёт неуверенности иль хоть какой-то настороженности. Однако брови сводятся к переносице, как только последний поворот очищенной от снега дороги обнажает высокую бетонную ограду, поверху которой тянутся наэлектризованные полупрозрачные тонкие блоки, будто бы из оргстекла. Тики не снижает скорости, но очень внимательно всматривается в ворота, оснащённые магнитными засовами и наверняка какими-то особо хитрыми механизмами внутри, в гнёзда дронов, расположенные что на уровне глаз, что выше, и из которых пока лишь высовываются объективы. Их резкие сдвиги в сторону приближающейся кремовой Infiniti Q30 совсем не миролюбивы.       Автомобиль останавливается, но почти тут же сходит с места, потому как биометрическое и рентгеновское сканирование работает на высоких скоростях. «Какая предусмотрительность», — бормочет себе под нос Тики и ухмыляется, а затем зачёсывает назад волосы, которые всё равно своенравно падают обратно, буйной чёрной копной кудрей обрамляют лицо. Он видит мигающий сигнал возле каменистого склона — так система умного дома показывает, где находится машинная стоянка. Панорамные окна дома-крепости, дома-хищника ловят на себе столько солнца, что трудно сразу снизу разглядеть внутреннее убранство и хоть какое-то живое движение. Однако гость готов поклясться, что главную комнату уже занимает огромная рождественская ёлка.       Infiniti Q30 замирает окончательно. Водитель выбирается из него не сразу. Взгляд застывает на ступенях, созданных из грубо отёсанных и намеренно неаккуратно обработанных булыжников: видимо, хозяин жилища чествует близость с природой, восхищается эстетикой девственности среды. Уголки тонких губ тянутся в стороны и вверх — Тики не ошибается в людях настолько хорошо, что и в данном акте архитектурного экспромта замечает лишь фальшь. Ею пропитано всё вокруг, кроме самого дома да его властительного местоположения. Четыре пальца поочерёдно ударяют по рулю, отбивая судейский мотив. Вокруг машины и всего, что немного в отдалении, совсем не видать птиц или хоть какого-то намёка на прибегающее иногда мелкое зверьё. В этом месте всё застывает в виде красивых ландшафтных и архитектурных сочетаний, и сие не более чем жажда окружить себя определённой роскошью. Заодно предательский выплеск тёмного подсознательного, о котором кое-кому следует догадываться и помнить.       Хлопок дверью автомобиля, негромкое пиликанье сигнализации, такого же звукового оттенка шаги вместе с шорохом бумажного пакета. Крыльцо предстаёт в виде усечённой чёрной пирамиды; прежние каменные ступени поднимают на площадку, оканчивающуюся широкой дверью со вставками-полосами из золотистого стекла. Гостю не приходится ни на что нажимать, поскольку его снова сканируют — объективом, расположенным над дверью и под потолком.       — Я узнала о вашем появлении лишь тогда, когда увидела в окнах машину. Боб, изволь ещё раз объясниться!       — Возможно, ваш супруг сам позабыл, что звал меня на обед, — идеально имитируя снисхождение и приветливость, Тики тем не менее дотошно разглядывает распахнувшую дверь женщину, в чьём образе сочетается точёная элегантность и простота. Та самая, которую ни в коем разе нельзя назвать безвкусной. К тому же, женщина потрясающе смотрится в классических брюках. — И я его понимаю. Перед Рождеством все квартальные учёты и финансовое планирование так и стремятся свести с ума. Что уж говорить о стопорах на таможенных постах и замедлении перевозок, которые могут вовсе пропасть как в Бермудском треугольнике.       Проявляемая ироничность заходит на ура — собеседница улыбается, пусть не без сдержанности. Насколько Тики известно, у многих психологов и психиатров это связано с профдеформацией, их собственные эмоции становятся обузой. Но стоит ему преподнести пакет, прежде чем просить для пальто вешалку, как сдержанность мигом сдувает: женщина искренне изумляется, смущается и пыжится не изойти совсем на вопросы, что это такое, и утверждение, что не стоило…       — Стоило, миссис Пейдж, стоило. Я в принципе привык ходить по гостям не с пустыми руками, а уж когда неделя остаётся до Рождества, кощунственно не приносить подарок.       — Можешь не беспокоиться, Мелани, ответный сюрприз нашему новому другу я организую.       Неторопливо, словно уже предрёк эффектное появление, Тики поворачивает голову влево, где за метровыми перегородками тянутся высокие хромовые перилла, декор без прямой необходимости. По ним скользит мужская рука; куда более бледная кожа на секунду отдаёт фосфорностью, пальцы длинные, но менее утончённые, чем у Тики, двигаются нарочито лениво. Вскоре и весь их обладатель показывается, Боб Пейдж. Держащийся и чинно, и расслабленно, голову строго, но шаги сохраняя немного шаркающими. Вокруг его оптических имплантов собираются мимические складки, обозначающие дружелюбие, а вот искусственные радужки отдают удивительно холодным красным блеском. Он улыбается, и лишь слепой не заметит восковости, искусственности. Или слепая жена.       — «Де Плюме» сливового букета с десятилетней выдержкой, — объявляет она об одной из находок в пакете, покуда Боб приближается и приобнимает за талию. — Это вино не так-то просто достать, мистер Микк.       — Зовите просто Тики. Так на душе теплее.       Боб усмехается, и на это сразу обращено внимание гостя, который непроницаемо спокойно размещает вешалку с пальто на ближайшем крючке, разувается и облачает ноги в заранее предложенные тапочки. Не суетится. Мелани, насмотревшись на бутылку редкого винного сорта, вынимает из пакета ещё один подарок, спрятанный в плоской длинной бархатной коробке.       — Решил поддержать рождественское настроение, — звучит пояснение, покуда миссис Пейдж любуется необычным ёлочным украшением, больше похожим на ожерелье с треугольным кулоном и рассыпающимися из-под него тонкими косами из драгоценных страз. Она заостряет внимание на крупных перламутровых камнях, выполненных из Муранского стекла, а вот её супруг куда сильнее сосредоточен на Тики. Последний чувствует под кожей будто бы его дыхание, как оно опаляет мясо в стремлении разрушить клеточную структуру.       Ещё немного побыв в восхищении от чуткости и галантности Тики, Мелани повторно с наигранным недовольством сетует: муж ведь не сказал заранее о чужом приезде, в выходной день она не зовёт домой кухарку, поэтому придётся в одну пару рук что-то сочинить к столу. Дело небыстрое, потому что гость достоин лучших блюд.       — Хотите сказать, что Боб вам не поможет и будет вынужден меня развлекать?       — А то. — Она поворачивается ко вновь усмехающемуся Бобу, мимолётно гладит его по животу и удаляется сразу на кухню. Видимо, декорирование праздничной ёлки новым украшением случится позже. — Давайте начистоту — вы не хотите пробовать то, что он приготовит.       — Спасибо, милая, что не говоришь того же журналистам.       Тики единственный, кто смеётся громко и от души, чета Пейдж же ограничивается улыбками. У Боба, естественно, снова всё отдаёт фальшью. Он говорит Мелани, что отведёт тогда Тики к себе в кабинет, покажет последние наработки «Версалайф», так как держал о том обещание, а затем проведёт экскурсию по дому, на что ему дают положительный ответ. «Только не утоми своими фармацевтическими элегиями, пускай это очень важно для всего человечества».       Мужчины удаляются, затеяв некое обсуждение. А когда оказываются там, откуда Мелани их не услышит, резко замолкают. Вплоть до попадания в тот самый кабинет, вплоть до плотно запертой двери, к тому же на защёлку, которая лишь прибавит в подозрительности, если сюда решатся нагрянуть. Однако Тики не препятствует, слыша странное монотонное звучание в почти прозрачной тональности — оно тянется от верхнего края двери до нижнего и заходит под него, словно полотно накрыли со стороны и кабинета, и коридора некой плёнкой. Он сразу интересуется, что это, а Боб говорит об очередных инновационных разработках в «Тай Юн Медикал».       — Шень Диань Фань выкупил последний пакет акций одной итальянской фабрики, и теперь технологический гигант выпускает заточенные под будущее мебель, двери, строительные материалы. Китайская монополия идёт миру на пользу, наполняя рынок действительно полезными вещами.       — Только всегда ли качественными?       — Если мы говорим о верхнем «Тай Юн», то о качестве беспокоиться не стоит.       Между ними снова повисает молчание. Оба оказываются за гостевыми креслами, расположенными перед массивным мраморным письменным столом, и совершенно одинаково опускают руки на короны спинок. Взирают друг на друга с высоты одинакового роста. Вонзаются дотошной пытливостью под масками полной расслабленности. Вокруг — такой же чёрный, такой же хром и ни капли белого. Зато мелькают золото и бронза, подобно признакам чьей-то сентиментальной ностальгии: в элементах встроенных в стены стеллажей, в буквах, начертанных на корочках книг, в нитях, пронизывающих плотные шторы, которыми ныне не закрыт потрясающий вид на раскинувшийся вдалеке Сан-Франциско. Среди письменной канцелярии, в элементах всё тех же кресел. Даже дверная ручка внутри кабинета именно бронзовая, а винты её золотого цвета. Тики бросает на те взгляд мимолётный, будто вовсе не изучает новое для себя помещение.       — Я позвал вас, чтобы попросить о помощи, — вдруг произносит Боб, опережая гостя, рот которого за секунду до того раскрылся. Явно стараясь опередить, потому что любое действие сейчас — это ходы в шахматной партии. — И перед тем, как озвучить главную суть, должен сказать спасибо, что вы не стали спрашивать, почему мы не встретились в офисе «Версалайф». Это действительно было бы лишним для нашего созвона.       Сомкнув губы, Тики улыбается. Он поднимает руку, чтобы снять очки. Взгляд развязный и саркастичный, который теперь перед Бобом предстаёт, заставляет того неясно пошевелить плечами, хотя надо было быть к нему готовым. Встреча ведь не первая. Скорее всего, не последняя.       — «Каждое твоё слово подслушивают и каждое твоё движение, пока не погас свет, наблюдают», — произносит Тики с оттенком театральщины, будто бы стоит на сцене и по-настоящему зачитывает фразу из Оруэлла. — Вера в пророчества возрождается вместе с тем, как человечество яростнее пытаются вырвать из благих оков церковного просвещения.       — Способны ли благие оковы церкви подарить людям здоровую системность, централизованность и персонификацию технологий?       — С прискорбием удивлю вас, Боб, но именно распространение христианства позволило многим государствам принять всё вами перечисленное.       — Вы вспоминаете старое время. Старое, где помимо эстетической красоты молебнов было также отрицание истинного сущего, подведение его под сказки определённого характера. — Пейдж сдвигается с места и обходит письменный стол, чтобы достать что-то из его верхнего ящика. Этим чем-то оказывается сигаретный футляр с гравировкой. — То, что за каждым моим шагом следят и каждый диалог стараются подслушать — это голый факт, которому есть доказательства реальные и ощутимые. То, что я нахожусь в постоянной опасности, есть не судьбоносное знамение, не божественное наказание, а всего лишь ситуативная очевидность. И вы сами приехали сюда не потому, что вам наказал сделать так Бог. Не отрицайте.       — Не буду отрицать.       — Спасибо, — Пейдж произносит это на выдохе, словно ему волнительно обсуждать с Тики религиозные вопросы. Однако то, как он держит зубами сигарету и чиркает зажигалкой, чтобы поджечь конец, набитый табаком, отдаёт несокрушимой уверенностью. Он предлагает вторую сигарету Тики. — Слыша о вас только плохое, я ни на секунду не сомневался, что как раз таки с вами сумею договориться. Несмотря на всё то, что разделяет Иллюминатов и Адамари. Всегда разделяло.       Ухмылка. Она украшает лицо Тики и в то же время оттеняет благородные черты чем-то извращённым; впрочем, Боб не лучше со своим пристальным взглядом, с переключением цвета радужек с голубого на красный, будто оно мечется между его эмоциями. Они оба словно скрещивают клинки, и гость не сразу тянет ответно руку, чтобы принять сигарету. Естественный свет выделяет внутреннюю часть ладони, пронизывающие её очертания биокибернетических плашек, переходов и пластин, имитирующих настоящую плоть. Спустя пару секунд часть из них вдруг раздвигается, начинает литься синее сияние. Тики выпускает сигарету из пальцев, и её тянет, поднимает под действием гравитационного магнетизма. Пейдж наблюдает за этим с невероятной дотошностью.       — Прошу простить мне мою мнительность, — говорит Тики, — уже не в первый раз меня пытаются отравить.       — Подобное я называю здравой предусмотрительностью, — звучит в ответ замечание. Вскоре в церебральный имплант Тики поступает сигнал о том, что трубка с никотином чиста, ни снаружи, ни внутри нет никаких особо опасных ядовитых частиц. Пейдж передаёт зажигалку, как только сигарета оказывается в зубах. Позже, закуривая, Тики спокойно усаживается в одно из гостевых кресел и сразу фривольно закидывает ногу на ногу.       — Вернёмся к теме. Договориться со мной о чём-либо — не настолько лёгкая задача, как вам, судя по всему, кажется.       — И сейчас я узнаю причину?       — Дело не только в идеологическом разделении объединений, в которых мы с вами состоим, Боб, хотя да, нужно признать, что оно имеет место быть в качестве одного из факторов моего выбора — помогать или нет. Ведь «дела плоти известны, они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство»… пам-пам… «ереси». И так далее, дальше уже неважно.       С губ хозяина дома срывается усмешка — самая искренняя, какую тот только может показать. Выпустив в потолок облако дыма, он нажимает на некую кнопку, расположенную под столешницей, и почти сразу раздаётся негромкое шелестящее всасывание. Микк догадывается о где-то заработавшей вытяжке. Но отыскать ту трудно — хорошая дизайнерская планировка скрадывает любые строительные отверстия.       — Следующая причина, это вражда Адамари и Иллюминатов вне идеологических констант. Подумайте сами: с начала двадцать первого века и до самого Инцидента наша семья терпела крах за крахом, проигрывала вам так, что с каждым днём становилась очевиднее её беспомощность. С момента раскрытия Opus Dei и до, как я уже сказал, Инцидента, вы, Иллюминаты, занимали даже те территории, захватывали те механизмы власти над человечеством, что не принадлежали вам по закону.       — По какому же закону, Тики? Кем установленному?       — Мировым равновесием и порядком. Масонское кредо разве не держится за данные аспекты высшего управления? Тогда странно. Кажется, всё в вашем кругу слишком сильно поменялось.       «Или треугольник стал действительно треугольником, а все другие точки находятся вне его чётко очерченных границ», — добавляет уже вполголоса Тики и не без явного удовольствия затягивается никотином. Выражение его лица становится более разнежено-ленным, по-кошачьему умиротворённым. Он самым откровенным образом получает экстаз что от происходящего, что от возможности просто взять и закурить.       Тем временем Боб возвращается ко второму гостевому креслу и садится в него. Микк замечает в сим жесте особый подтекст — показать их равными друг перед другом, показать, что Боб вовсе не ставит себя выше, не задирается. Хороший подход. Правильный.       — Так вот, если помощь вам заключается в том, чтобы опять полностью разрушить равновесие сил, то я однозначно откажусь. Если Адамари потеряют драгоценную выгоду, полученную от Инцидента…       — Выгоду в виде формирования новых церквей и культов. В виде сект, перерастающих в террористические группировки, профанирующие, прежде всего, идеи трансгуманизма.       — Я слышу в вашем голосе зависть, Боб, — Тики с элегантностью и озорством склоняет голову набок, фирменным жестом зачёсывает волосы назад, чтобы образ собеседника предстал чище, кристальнее. Он ухмыляется, едва-едва не переходя черту скандальности. — Или сейчас случилась всё-таки не она? Прошу, просветите.       — Вы говорите об управлении анархическими силами, — и тут Пейдж парирует расслабленным откидыванием торса на спинку кресла. Тем, какую паузу делает, чтобы тоже затянуться никотином всласть. — О дружбе с первородным ужасом и потакании зверствам, опальному фанатизму. Мой опустившийся тон — всего лишь мнительность перед таким подходом влияния на общество. Адамари играют с хаосом, играют с безумием толпы, будто это домашний питомец.       — И будто бы Иллюминаты не занимаются тем же…       — Иллюминаты не занимаются тем, что ставят насилие на целый производственный поток. Это не приведёт ни к чему хорошему.       — Если бы апогей насилия не приводил ни к чему хорошему, — усмехается Микк, — то мы бы не были сейчас окружены феноменальными информационными технологиями. Война — а я склоняюсь называть миссию нашей семьи крестовым походом, войной, — это то, что всегда было, есть и будет. И не нужно её контролировать с целью добычи пользы, поскольку та всегда явит себя сама. По воле Господа нашего. Amen.       В кабинет проникает особенно яркий насыщенный солнечный луч и врезается он именно в ту руку, которой изображается католическое перекрещивание. Пренебрежительность так и хлещет из жеста, а Боб Пейдж наклоняет голову вперёд, взирает немного исподлобья и словно бессловесно озвучивая угрозу нахальному гостью. Он поправляет рукава своей серой, с иголочки, рубашки, поправляет воротник, однако отвлечение на тактильность с тканью длится совсем недолго. Нельзя сказать, что он стал в чём-то не уверен; корешки книг за ним, расставленных идеально ровными рядами на чёрных полках, вспыхивают золотом, придавая общей атмосфере более сильный оттенок ностальгии. Будто плача над тем, что когда-то оказалось безвозвратно утеряно.       — Мир сходит с ума, и Адамари это на руку. Мир сходит с ума, а вы пируете, любуясь этим, — произносит Пейдж. Картинно отвернувшись и разомкнув губы, он выпускает сигаретный дым. Тот шлейфом шёлка касается его подбородка и распадается на микрочастицы, пересекая льющиеся из панорамного окна лучи.       — Ну что же вы, Боб? Я думал, у нас до грубостей не дойдёт.       — Прошу простить, если моя фраза кажется именно таковой, хотя на самом деле я целился обозначить иное. То, что стабильность вашей власти на данный момент неискоренима и несокрушима. Это факт. Я соглашаюсь с этим фактом.       Тики медленно кивает, то ли дерзко соглашаясь, то ли призывая продолжать. В конце концов, к чему-то же сия лесть ведёт.       — И едва ли я мог бы что-то с этим сделать, даже окажись в прежнем крепком положении за спиной у совета Иллюминатов, — тут Боб снова выдерживает паузу, дабы уловить реакцию на сказанное, — а сейчас и вовсе почти лишился всех сил. Мне в любую секунду готовы отрубить голову.       — В любую секунду? А существует какая-то более конкретная временная точка?       — Через неделю. В Рождество.       В любой другой день Тики не сдержался бы да ухмыльнулся с издёвкой, но в этот раз что-то заставляет так не делать. Что-то, напоминающее сочувствие, только не оно; приходится выдерживать взгляд, который заволакивает дымная пелена, вихры и кольца, в которых угадываются смутные змеиные очертания. А потом Боб вдруг снова поднимается, и Тики, опустив руку, держащую сигарету, да прижав её сгибом запястья к колену, прослеживает путь с вовсе серьёзным выражением лица.       — Так прискорбно, что мне хотят испортить праздник, — звучит через улыбку, с иронией. Боб опять останавливается перед письменным столом, спиной к окну, и осматривает его на предмет чего-то. — Так прискорбно. Но ещё хуже — я абсолютно не ведаю, что именно задумал Люциус Де Бирс, должный уже давно умереть.       — Вы так легко сообщаете имя одного из членов совета.       — Потому что вы уже знаете это имя, Тики. А я знаю, что вы знаете.       …на том и решено, что более он не будет изображать мнимое изумление.       — Адамари Инцидент принёс огромную пользу, а вот Иллюминатам нет. И Бобу Пейджу нет, что самое скверное. Произошедшее заставило совет усомниться в моей компетентности, поскольку на Панхее… было утеряно кое-что очень важное. Кое-что, разрабатываемое мной да так и не найденным Хью Дэрроу: соответственно, на кого ещё переложить все неудачи, особенно основную — схождение почти всех аугментированных людей с ума, когда как их следовало лишь приструнить? Будто я пытался поймать с этого какую-то личную выгоду. Пошли ужасные в своей тщательности проверки что «Версалайф», что «Пейдж Индастриз». Кажется, за всю свою бизнес-карьеру я не видел полицейских и Интерпол столько раз, сколько за те полгода от Инцидента.       — Но при этом ваши корпорации ещё существуют и здравствуют.       — Потому что их нельзя так просто взять и сравнять с землёй. Не сейчас. Но вполне возможно ловко сменить генерального директора, поставить на моё место того, кто больше придётся Люциусу и остальным по вкусу. Единственный, кто не оставляет надежды на полное очищение моей репутации, это наставник, тоже входящий в совет. Вот только если Люциус преподнесёт нечто беспрекословно утвердительное и сильно не в мою пользу, то наставник тоже отвернётся. Меня больше некому будет поддерживать и защищать.       Тики прыщет, низко опустив голову. Довольно забавно слышать подобное из уст человека, подмявшего под себя великий источник жизненных сил абсолютно всех людей на планете. Кто не пользуется продукцией «Версалайф»? Разве что Адамари, решившие не устраивать сражений с Иллюминатами в области фармацевтики, а лишь для себя производить необходимые лекарственные препараты. Объёмный и властный голос Пейджа вновь разрушает золото-бронзовую меланхоличность кабинета: он утверждает, что его положение стало ещё хуже из-за раскрытия грехов «Бэллтауэр». Тики помнит, как в глобальной сети стали бесконтрольно обнародоваться данные по похищению и продаже людей, по контролю неких экспериментов и ведению подозрительных боевых операций в крайних точках земного шара, куда заходят разве что туристы-экстремалы. Он помнит, как охранную организацию разрушили до основания — «Пик-Ньюз» был вынужден подстраиваться под действия новоявленного Коллектива «Джаггернаут» и тоже начать топтать, казалось бы, такую же часть иллюминатского треугольника, как и он сам. Собственно, тогда Адамари запустили и в своих кругах проверки, поскольку любая силовая структура, ими нанятая, могла оказаться подставной.       — Я не жду от вас помощи, которая как-то пошатнёт власть Адамари, — продолжает говорить Боб. Он вдруг выталкивает из себя дымок резко и будто раздражённо. После этого зачем-то прикладывает ладонь к столешнице. Прямо возле семейной фотографии с ним и Мелани. — Я бы даже сказал… мне необходима такая помощь, которую вы, Тики, вы лично могли бы взять под контроль.       — Для таких утверждений должно быть веское обоснование, — отзывается тот и хмурится. — Вы можете заманивать меня всяким, Боб, хоть полной передачей «Версалайф» и «Пейдж Индастриз», но это не значит, что я поверю в ваше безоговорочное миролюбие. В то, что вы согласны сделать себя врагом Иллюминатов, только бы выжить. По факту.       — Я сейчас действительно сильно компрометирую себя. Но что есть, то есть — мне важнее вернуться в Рождество домой, за праздничный стол. Важнее увидеть Мелани не утром в последний раз, а в ту же ночь в одной постели. И чтобы это имело продолжение.       «Иллюминаты сами бросают меня на амбразуру, якобы под эгидой благородной справедливости, — продолжает говорить Пейдж, новым нажатием на мрамор вызывая проецирование голографической клавиатуры для введения пароля. — Так почему я должен сохранять преданность им?»       Однако с тем самым введением он задерживается, пусть Тики и пронизывает взглядом вытянувшуюся вдоль фигуры руку. Возникает очередная долгая пауза, в ходе которой корешки книг по обеим сторонам кабинета опять дивно сверкают — облако, закрывшее было солнце, уплывает восвояси.       — И всё же… это настолько мелко.       — Мелко то, что мне важно сохранить себе жизнь?       — Приплетать собственную супругу и потрясающий секс с ней, — усмехается Микк. Он качает головой и тоже выскальзывает из кресла. Продолжив курить, Микк подходит к стеллажу-стене по левую сторону от Боба и вчитывается в первые попавшиеся взгляду названия печатных изданий, в имена их авторов. Наличие у хозяина дома «Левиафана» Томаса Гоббса заставляет широко улыбнуться. — Но допустим. Какова же плата за то, что я соглашусь вас выручить?       Следует ответ, но бессловесный. И когда Тики оборачивается, он уже опаздывает, не успевает взглядом перехватить коварное искривление рта, самодовольство, пронизавшее черты лица. Боб вводит пароль, жмёт на сигнальную голографическую клавишу, и потом раздаётся мягкое дребезжание механизмов где-то внутри стола, шелест камня — сердцевина стола опускается, делится на половины и расходится в пазухи. Из образовавшегося квадратного отверстия начинает подниматься контейнер цилиндрической формы с массивной металлической крышкой, имеющей трёхслойную замковую систему.       В контейнере — флакон. Солнечный свет выделяет прозрачные подпорки, на которых он держится, и серое мерцающее вещество, дрожащее из-за движения платформы, на которой стоит контейнер. Когда же всё замирает, Боб Пейдж со смешком бросает взгляд на Тики и галантным жестом приглашает подойти поближе, посмотреть. Будь это слишком опасно, он бы сам не стоял сейчас вплотную к письменному столу.       — Что это? — спрашивает Тики, сощурившись. Рука с сигаретой снова опускается, а он максимально медленно подходит и останавливается между кресел. Подозрительного, но при этом очень красивого вида субстанция больше не раскачивается туда-сюда. Тики замечает оставленные ею масляные разводы на верхней части стенок флакона.       — То, что Иллюминаты готовы применить против всех и каждого, кто встанет у них на пути. Средство, способное ускорить решения любых войн, которые вами ранее упоминались.       Тики быстро поднимает голову. Дыхание его замедляется, на четверть минуты вовсе прерывается, пока он не возвращает всё внимание к контейнеру, к флакону, к содержимому. Он начинает мять сигарету, удерживая её сгибами пальцев, а затем, выпрямив те, затягивается. Дуновение в сторону от Боба заволакивает семейную фотографию.       — Вы ведь сказали, что вам грозит опасность. Что ваше положение среди Иллюминатов уже не то, что раньше.       — Верно.       — Тогда как вам позволяется вести разработку биологического оружия? — слова звучат до навязчивого зуда саркастично. Боб аж не выдерживает и морщится, будто бы в него плеснули перцовкой. — Это ведь точно было создано в стенах «Версалайф», а не в какой-то подсобке. Тем более если Иллюминаты рассчитывают пустить оружие в массовый расход. Противников у них хватает.       — Я понимаю вашу подозрительность, Тики, понимаю, — отвечает Пейдж со вздохом, — только загвоздка в том, что меня контролируют столь же дотошно, сколь и я — создание сыворотки, прикрытой под лекарство от СПИДа. Вы же помните новости об этом?       — Помню. Тогда ещё было объявлено, что к составу учёных «Версалайф» присоединилась блистательная Меган Рид, бывший специалист «Шариф Индастриз».       — Не то слово — блистательная. Она уникум. А уникумы, как известно, чересчур ведомые из-за своей непомерной мечтательности. Меган Рид стоит в авангарде создания «Орхидеи».       — Прелестное название для сыворотки смерти.       — …и из-за этого она тесно взаимодействует не только со мной, но и с Элизабет Дюклэр, представителем Всемирной организации здравоохранения. Как вы понимаете, а возможно, уже знаете, Элизабет — тоже член совета Иллюминатов. И я бы даже сказал, что взаимодействие с ней чересчур тесное, чрезвычайно катастрофичное для меня. Не исключаю, что те процессы разработки «Орхидеи», которые лежат на поверхности, это не единственное, к чему мисс Рид привлекают.       Тики шумно и тяжело вздыхает, отворачивается. Он не желает утаивать, что Пейдж буквально ставит его в тупик своей откровенностью и едва ли не беззаботным разоблачением объединения, в которое сам же входит; в голове поставлена галочка проверить эту Дюклэр, однако едва ли она нужна. Тики верит, что ему сказали абсолютную правду. И то же обозначение присутствия Меган Рид в истории с биологическим оружием неспроста — наверняка Пейдж хочет, чтобы за ней началась пристальная слежка, о которой не прознает никто из вышестоящих в иллюминатской братии.       — Так а что мне с этой вашей «Орхидеи»? Вы хотите вручить мне образец для чего?       — Для того, чтобы Адамари обезопасили себя. Или те исключительные личности, кого вы посчитаете достойными.       Тики Микк снова сощуривается с настороженностью и спрашивает, на что это идёт намёк. Или на кого.       — Абсолютно никакой конкретики, Тики, лишь жест доброй воли. Пусть и не бескорыстной. Совсем скоро будет подготовлен антидот «Орхидеи» — я тоже передам его вам, выберем для этого уже другое место, иначе вызовем подозрения.       — Сыворотку следует…       — Проверить? Да, однозначно. И сыворотку, и антидот: что угодно по одной только вашей просьбе. Вы сами можете выбрать кандидатов для испытаний. Я позволю вам убедиться, что не обманываю.       Пока гость поджимает задумчиво губы, Боб набирает новый код — он заставляет платформу с контейнером на ней опуститься. Тики заберёт его позже, как только они отобедают, тем самым скрыв от Мелани главную цель встречи. Массивная крышка контейнера привлекательно блестит, уже сейчас хочется дёрнуть за её ручку. Приближение сигареты к губам выглядит передышкой, поскольку впечатлений Тики набрался знатно.       — Ну хорошо.       …взгляды сталкиваются, и общее воображение дописывает к ним сабельный звон.       — Хорошо, за такую плату я готов расщедриться. И тогда две тысячи двадцать девятый начнётся с вашего торжественного шествия. Боб Пейдж ублажит Иллюминатов самым достойным образом.       Тот хочет было что-то спросить, но Тики призывно поднимает руку.       — Однако действие от меня вы увидите лишь после проверки «Орхидеи». У нас целая неделя на это, Боб, я успею достать нужного кандидата для эксперимента. И ещё мне нужна будет документация по химической формуле сыворотки.       — У вас большой аппетит, Тики. Но так и быть.       — Так и быть, верно, — усмехается в ответ он и наклоняется вперёд, чтобы убить остатки сигареты в пепельнице.