Клумба

      Они учатся в одном институте, но на разных потоках. Шарль занят искусством — конечно, чем же еще заниматься такому мальчику, как он — а Дэниэл, ну, Дэниэл, весьма ожидаемо, решил связать и свою учебу, и скорее всего, всю свою дальнейшую жизнь, со спортом. Шарль и искусство, Дэниэл и спорт — все весьма ожидаемо и прозаично, если бы не болтающийся между ними Макс — увлеченный наукой юноша, который в итоге становится звеном, которое связывает таких разных Шарля и Дэниэла.       Шарль красивый, как девочка. Немного жеманный, по-женски тонкий, состоящий одновременно из острых углов и плавных линий, утонченный и какой-то, словно оторванный от реального мира, воздушно-вдохновленный. Однако за этой красотой — за картинкой ярких зеленых глаз и одуванчиково-пушистых темных волос, за милым личиком, трогательными ямочками на щеках — за общей симпатично-кукольной девочкостью — скрывается и живая, горящая, творческая натура, и одновременно какой-то по-змеиному скользкий, немного агрессивный нрав.       Шарль — гадючка, выглядящая как куколка, на которую позариться способен любой, но не каждому она окажется по зубам. Но Шарль ни капли не злой, не мстительный — он любит всех, кто его окружает, без разбора, и идет, словно с душой нараспашку, но на самом деле прячет свою хрупкую, словно ненароком кем-то надломленную душу, за сотнями масок, прячется сам за своими же тряпками. Шарль может быть искренним, верным и честным, но только Макс знает о том, через что нужно будет пройти тому, кто решит вдруг добраться до того, настоящего Шарля, и каких усилий будет стоить победа над всеми его внутренними демонами. Шарль — шкатулка с секретом, где за одним замком скрывается другой, а за третьим вообще кроется капкан для пальцев. В душу к себе Шарль никого не пускает, и не сближается ни с кем, кроме Макса, при этом умудряясь менять парней, как перчатки, запуская по институту дурную славу, которая идет далеко впереди.       Мысли в голове у Шарля посвящены многочисленным тряпкам, дизайнерскому искусству и подбором сочетающихся между собой пуговиц и бусин для его новой рубашки. Шарль треплется направо и налево о каких-то ярких цветах, сшитых им для университетской выставки из старых лоскутов ткани, о каких-то диких — по мнению Макса, который вынужден выслушивать этот бесконечный треп — не то с жар-птицами, не то с расфуфыренными попугаями принтах для нового платья, и о преимуществах металлических застежек-скобочек перед обычными пуговицами, если речь идет о строгих костюмных брюках.       Если в сентябре Макс уверен, что провести пять лет с Шарлем бок о бок в одном институте — это совсем не проблема, а очень даже весело, то к декабрю Макс осознает, что нервы у него не такие крепкие, как он ожидал, а вот желание Шарля поговорить не убавилось за это время ни на йоту. Но именно потому, что от обилия рассказов о пошиве всего, что только можно, у Макса грозил в скором времени задергаться глаз, в декабре Макс, едва только узнав о факультативных занятиях искусством фотографии, срочно заявил их с Шарлем туда, решив, что если уж от чрезмерно болтливого друга избавиться не удасться, то можно будет хоть немного сдвинуть его фокус внимания с тряпок на фотографии. Идея, в конечном итоге, все же увенчалась успехом.       Дэниэл же совсем другой. Дэниэл — это вечный свет, уравновешенное спокойствие и неугасамый, безграничный оптимизм, распространяющийся на всех вокруг. Дэн — мальчик-зажигалка, с горячим нравом, горящими эмоциями, пылающий неугасаемым неудержимым пожаром и зажигающий всех, кого встретит на своем пути. Непоседливая юла, которая ни минуты не может усидеть на месте, тянет за собой и незаметно вовлекает окружающих в свой водоворот эмоций и калейдоскоп ощущений. Дэна и раздражающе-много, и, одновременно с этим, без Дэна статично и пусто, словно жизнь на секунду ставят на паузу, а затем переключают в замедленный режим.       Дэн — почти капитан институтской футбольной команды и парень-мечта для тех девчонок, которые отдают предпочтение загорелому, крепкому, спортивному телу, а не кукольной мордашке и, хоть и весьма поджарому, но тонкому стану. У Дэна копна черных кудрей, которые не потискал разве что ленивый, карие — не черные, а чайно-ореховые с темными прожилками — глаза и улыбка, которой можно осветить местное футбольное поле. Дэна вообще можно использовать как переносной светильник, при острой надобности.       Макс не знает, есть ли у него какие-то внутренние демоны — точнее, Макс знает, что есть, но не знает, какие они — однако, чем больше они общаются, тем больше Макс понимает, что Дэн большую часть времени именно такой — веселый и светлый, заражающий позитивом всех окружающих. И если о своих демонах Дэн вдруг не готов пока говорить, то Макс особо настаивать и не собирается.       О том, что Дэниэл тоже ходит на этот фото-факультатив, Макс знал еще с октября, но значения данному факту придавал мало, ввиду резко изменившегося после поступления в институт графика учебы и жизни, и внезапного сокращения свободного времени. С Дэном Макс теперь пересекался едва ли раз в неделю на каких-то, базовых для всех первокурсников, совместных лекциях, да во время занятий в футбольном клубе, где уже к декабрю Дэниэл мог стать капитаном. Очевидно, что во время тренировок особо поговорить у них возможности не было, но Максу, уставшему за день от нескончаемой болтовни однокрусников и от периодически присаживающегося ему на уши Шарля, блаженные минуты относительной тишины во время тренировки — хорошо, тишины там не было, но напрямую с Максом почти никто не говорил, что уже было немаленьким плюсом — были настоящим спасением.       Познакомились Дэн и Шарль именно на факультативных занятиях искусством фотографии. Первое время Макс и сам ходил туда исправно, но в конце ноября, когда перед носом замаячила первая сессия, Макс предпочел с головой закопаться в учебники, и с этого момента все его внимание было посвященно, как выразился Шарль — «Грибочкам, цветочкам и всякой прочей зеленой плесени». Макс тогда тактично попросил оставить его наедине с его «зеленой плесенью», клятвенно заверив Шарля, что в зимние каникулы он будет доставать его столько, сколько захочет. Шарль удовлетворился таким ответом, вернулся к своим тряпкам, а на факультативных занятиях стал тихо подсаживаться к Дэну. Риккардо возражений на этот счет не имел.       Номинально, конечно, Шарль и Дэн были знакомы через Макса еще до поступления в институт — Макс и Шарль были одноклассниками еще в средней школе, а Дэн и Макс были соседями, жившими друг напротив друга, однако так вышло, что между собой Шарль и Дэн никогда до этого не общались. Однако наличие общего факультатива не могло не свести их друг с другом чуть ближе, чем никак, поэтому уже к концу декабря Шарль ездил по ушам не только Максу, но и Дэниэлу.       Характер у Дэна был намного мягче, чем у Макса, да и подход к людям Шарль, как личность творческая, всегда умел находить без проблем. Теперь, когда Макс погружался в свои заумные книжки, лишая Шарля внимания, которое ему требовалось всегда и в больших количествах, как солнечный свет Венериной Мухоловке, Шарль безропотно оставлял Макса в покое и топал к Дэну, который уделял Шарлю столько внимания, сколько нужно было не только для того, чтобы он не зачах, не засох, не свернулся в трубочку и не начал сбрасывать листья, как лишенный полива колеус на подоконнике в рекреации первого этажа учебного корпуса института, но и чтобы он цвел бурным цветом даже в середине холодного бесснежного декабря, который только и делал, что своей вечной серостью вгонял студентов в тоску, да сыпал периодически мелкой ледяной крупой им за шиворот курток.       Уже после зимних каникул, которые Шарль, Дэн и Макс провели в стенах общежития института, их можно было назвать хорошими друзьями, которые всегда находили друг друга на обедах, в перерывах между лекциями и в курилках, которые ни один из них не посещал за ее прямой надобностью. Однако сейчас Макс сидел один за столиком, который они давно облюбовали, в кафетерии, разложив по столу свои бумажки с занудной научной мутью, увлеченно в них черкался, при этом вполголоса дискутируя сам с собой.       Сначала ему в ноги прилетела сумка, отчего стол зашатался и носик ручки проехался по бумаге куда-то явно мимо строчки. Макс ойкнул, фыркнул, собрал свои листы в аккуратную стопочку и недовольно посмотрел на Дэна, который соизволил появиться вслед за своей сумкой, как всегда, удивительно неунывающий и довольный жизнью, несмотря на бушевавшую за окном метель и зубодробительные минус десять по Цельсию на градуснике. Дэн широко улыбнулся, Макс в ответ скривил недовольное лицо, словно его ящик лимонов заставили сожрать, а затем с тихим, но довольно эмоциональным: «Бля!» — едва не улетел вместе со стулом на свидание с кафельной плиткой пола, после того, как на него была предпринята вторая попытка сумочной атаки, на этот раз авторства Шарля. — Доброе утро! — Шарль плюхнулся на стул напротив Макса, тут же устраивая локти на столе и подпирая ладонью подбородок. — Ты хотел сказать: какого черта в такой собачий холод в лабораториях нет отопления и я очень сочувствую своему другу, который едва не отморозил себе все, что только можно, за время сорокаминутной лекции? — язвительно полюбопытствовал Макс, поправляя теплый вязаный шарф на шее. — Тебе эту штуку бабушка связала или ты сам, пока скучал на лекциях МХК? — Шарль пропустил вопрос мимо ушей, но не упустил возможности съязвить в ответ, оттягивая двумя пальцами край шарфа Макса.       Шарф, в общем-то, был милым, шерстяным, пушистым и теплым, светло-кофейного оттенка с темными полосками по краям, правда, по ширине он больше напоминал плед, который слегка ужался, или же это был шарф-переросток. Или же вообще это была помесь шарфа и пледа, сбежавшая на волю из шарфо-пледного заповедника. Стопроцентной уверенности не было ни у одного предположения. — Не твое дело! — Макс насупился, вырвав ткань из пальцев Шарля, и нахохлился еще больше, пытаясь согреться.       Дэн молча стянул толстовку с рисунком какого-то ярко-бирюзового цыпленка в желтых цветочках и накинул ее Максу на плечи, в то время как сам остался в простой белой футболке. Взгляд Шарля лениво скользнул по загорелым предплечьям и крепким плечам, а после вернулся к Максу. — Это ему его Сибирский Принц привез. Прямо из замороженной России, — хохтнул Дэн, легко ткнув Макса локтем в бок.       Макс не преминул язвительно откуситься в ответ, отстаивая честь свою, своего парня и географического положения другой страны и ее территориальные особенности. — Во-первых, сибирской бывает язва, а Даня из Уфы, и это вообще в другую сторону, судя по карте. А во-вторых, замороженный, точнее, отмороженный, только наш второй тренер. — Райкконен-то? — Дэн усмехнулся, потянувшись всем телом. Макс угукнул. — Конечно, станешь тут отмороженным, когда на своем горбу тянешь одновременно и команду первокурсников, и собственных орлов. Я вообще удивлен, что он еще клюшками не начал ни в кого кидаться. — Они нормально играют, — парировал Макс. — Нормально играет Квят, — тут же вклинился в разговор Шарль. — А большая часть первокурсников не знает, как на льду стоять, уже не говоря о том, чтобы кататься или играть.       Макс был вынужден молча согласиться. Его взгляд снова упал на бумажки, в которых он ранее старательно записывал свои примечания к распечатанным статьям, и Ферстаппен даже чуть оживился. Шарль в этот момент ужом нырнул под стол, как-то совсем уж по-змеиному извернулся, извлек из своей сумки крупное зеленое яблоко и, усевшись нормально, жадно вгрызся в гладкий бок фрукта зубами. — Вы слышали хоть раз про такое? — Макс положил на стол самую первую статью, которая ему попалась во время изучения материала по теме; в заголовке большими буквами значилось странное название. Дэн и Шарль придвинулись ближе и склонились над листом бумаги; Шарлю даже пришлось оторваться от поедания своего яблока. — Ха-ка... — попытался по слогам прочитать заковыристое название заголовка Шарль. — Ханахаки, — быстро протараторил Макс. Со стороны было похоже, что он одновременно чихнул, икнул, прочитал скороговорку и выматерился.       Шарль медленно кивнул головой, положил яблоко на чистую салфетку на столе, вытянулся в струнку, свел темные брови к переносице, поджал губы, сложил пальцы домиком и глубокомысленно изрек: — Чё?       Дэн на своем месте булькнул от смеха. — Ханахаки, — чуть медленнее повторил Макс, переводя взгляд с Дэниэла на Шарля и обратно. — Тот факт, что ты повторил это страшное и непонятное слово дважды и с разными интонациями не сделало его более понятным и менее страшным, — передразнивая обычный поучительно-разъяснительный тон Макса, ответил Шарль. — Это когда у человека в легких растут цветы, — глядя в экран телефона, объяснил Дэн. — Что у человека растет? — Шарль комично округлил глаза, его симпатичное личико удивленно вытянулось, хоть и на этот раз он действительно не понимал, что за бред сейчас слышит. — Цветы, — просто ответил Макс, пожав плечами, как будто растущие в живом человеке живые цветы были чем-то самим собой разумеющимся, встречающимся ежедневно на каждом шагу. — В легких, — зачем-то еще добавил Дэн.       Шарль откинулся на спинку стула, закрыл лицо руками и обреченно простонал: — Вы мне своим «Ха-на» мировоззрение сломали!       Макс переглянулся с Дэном и оба взорвались неприлично громким хохотом, привлекая внимание других студентов из-за соседних столиков. Теперь пришла очередь Шарля дуться и нахохливаться — он поставил одну ногу на металлическую перегодку между двумя ножками стула, уперся локтем в колено и вернулся к своему яблоку. Даже хрустеть сочной мякотью у него получалось как-то обиженно. Дэн съехал вниз по своему стулу, заложил руки за голову и вытянул ноги под столом, касаясь своими лодыжками лодыжки Шарля. Тот опасно зыркнул в ответ, Дэн обезоруживающе улыбнулся, заигрывающе дернул бровями, и Шарль, внезапно смутившись, отвернулся. — Тебе не грозит эта штука, не парься, — наигранно спокойно пожал плечами Макс.       Шарль повелся на провокацию, моментально вспыхнув: — Это почему это мне не грозит?! — в голосе Шарля засвенело чистое возмущение. — Потому, что ты — гвозди в легких и заноза в заднице, — не зло, но едко уколол Макс.       Шарль обиженно дернул плечами. — Не задирай гадючку, Макси, а то ужалит, — хохотнул Дэн, придвинулся к Шарлю и, обняв его за плечи, уронил к себе на грудь. Шарль на секунду застыл, замер, деревянный и испуганный, словно олень в свете фар, но затем расслабился, привалившись к Дэниэлу. Макс сделал вид, что ничего этого не видел, но мысленно заметил, что надо бы не забыть напомнить себе ненароком поинтересоваться у Шарля, все ли у того в порядке.       Но в этот раз Шарль молчал — не отнекивался, не отмахивался, игнорировал обеспокоенное выражение лица Макса, даже не глядя в его сторону. Зыркал недобро зелеными глазищами, сидел, завернувшись в огромную, ярко-красную толстовку, которая мешком висела на нем, делая его еще более худым и тонким, забившись в дальний угол своей постели, подобрав под себя голые ноги, и молчал, как пленный партизан.       Макс бы сумел настоять на своем — уперся бы рогом и давил, давил бы, пока не продавил бы до эмоционального, живого, трепещущего, того, что ныло под чужими ребрами и не давало покоя. Только, зная Шарля, не сдался бы он так просто. Тоже уперся бы в ответ, стоял бы до конца на своем, или же, обессилев, сначала прогнал бы Макса, а потом бы сам и искал его, выговариваясь ему, дрожа от разъедающего изнутри холода, забывая английские слова, глотая звуки. Откровенные разговоры для Шарля были равносильны хирургическому вскрытию грудной клетки, когда ребра сначала долго не поддаются внешнему натиску, а затем хрупают, ломаясь, расходятся, обнажая все то, что внутри. Макс знал это, поэтому перестал напирать, сдался, сдулся, раскрыл руки, принимая Шарля в объятия, чтобы он спрятал колючки, снял броню, вылез из своего панциря и, привалившись к чужому плечу, расслаблено бы выдохнул, слабо улыбнулся, и позволил обоим погрузиться в успокаивающую тишину.       Совершенно неожиданно после бесснежного декабря и января, когда снег шел от силы два раза, в феврале институт замело. Снег все сыпал и сыпал, то мелкой колючей крупой, коловшей руки и лица, и от которой студенты прятались за высоко поднятыми шарфами, то обильными, пушистыми снежными перьями и неаккуратными хлопьями, липнувшими на ресницы. Температура держалась на весьма некомфортных минус пятнадцати, мели нескончаемые метели, а пронизывающий до костей ветер приносил с собой ледяную, речную влажность.       Шарль мерз. Невосприимчивый обычно к погоде в целом и изменениям температуры в сторону минусовых показателей, Шарль стал прятать необычно холодные руки в длинные рукава толстых шерстяных свитеров или толстовок, постоянно норовил сжаться, съежиться или подсесть в аудитории ближе к батарее. Спал он под двумя одеялами — шерстяным и пуховым — однако все же своей привычке открывать на ночь окно не изменил. На улицу Шарля было вытащить невозможно, а если все-таки Вселенская нужда заставляла его выйти из учебного или жилого корпуса хотя бы на пятнадцать минут, то выглядел после этого он так, словно только что вернулся с Северного полюса. Лекции, проходившие в плохо отапливаемых аудиториях, Шарль прогуливал без особых зазрений совести, тем более, что почти все конспекты он мог взять либо у Макса, либо у других ребят со своего потока.       Эта внезапная мерзлячесть привлекла внимание Макса, однако все его расспросы и предложения заглянуть к университетскому доктору Шарль сначала тактично отклонял, затем начал отмахиваться, а после и вовсе довольно язвительно откусывался. Не желая сталкиваться лбами и проверять на прочность броню Шарля — Макс не понаслышке знал, как там все устроено — Макс вновь спустил все на тормозах, однако не преминул шепнуть Дэниэлу о том, чтобы он на общих лекциях — которых у Шарля и Дэна стало больше во втором семестре — следил за состоянием их друга.       Дэн отшутился: — Все гадючки зимой мерзнут — они хладнокровные, — но, не только не встретив хоть сколько-нибудь положительной реакции на свою шутку со стороны Макса, но и вовсе напоровшись на его прямой, укоризненный взгляд, Дэн чуть посерьезнел и согласно кивнул: — Я прослежу за ним.       Со сходом холодов на нет, наступлением календарной весны и постепенным увеличением количества солнечных дней хотя бы до одного в неделю, Шарль не только не перестает мерзнуть, но и потихоньку перестает быть гипер-активным и трепливым, все чаще начинает залипать в телефон, привалившись плечом к Дэну или к Максу, и постоянно хочет спать. За месяц он заметно худеет, и уже к концу марта мешком на нем висят и все его огромные толстовки, и теплые свитера, с которыми он не желает расставаться, и даже обычные рубашки. На лекциях Шарль появляется с опозданием, вечно взъерошенный, как воробей-разбойник, вылезший из первой весенней лужи, встрепанный и заспанный, будто бы только что оторвал голову от подушки. Его симпатичное личико приобретает какую-то нездоровую бескровность, жуткую, едва ли не зеленоватую, бледность, а под глазами залегают почти черные круги.       Терпения Макса надолго не хватает. Он знает, что расспрашивать Шарля о том, что происходит у него в голове и в жизни бесполезно — даже если что-то случилось, тот будет отпираться и увиливать до конца, пока его не поймают прямо за скользкий хвост на какой-нибудь неуверенной лжи или откровенной выдумке — однако молчать Макс тоже не может, поскольку даже Дэн, беспокоясь, уже пару недель кряду безрезультатно наворачивает круги вокруг Шарля. Тот довел себя просто до непотребного состояния, и дальше было тянуть невозможно.       Намеренно отсев в аудитории подальше, Макс и Дэн в два голоса пытаются достучаться до здравого смысла Шарля и пробудить в нем если не голос разума, то хотя бы зародыш адекватности, от него оставшийся, однако причитания друзей никакого эффекта на Шарля не оказывают, и он просто засыпает посреди возмущенной тирады Макса о важности здорового образа жизни и наличии достаточного количества сна. Переглянувшись с Дэном, Макс решает оставить Шарля в покое хотя бы до конца лекции и дать ему немного поспать, пока есть возможность. Принимать все решения о том, что следует делать дальше, они с Дэниэлом решают позже.       Но Шарль дичится. После окончания лекции, когда Дэниэл будит его, он вздрагивает, натягивает на взлохмаченную голову капюшон красной толстовки, прячет руки — ледяные, какого-то нездорового, почти фиолетового, от холода оттенка, с синими венками и старыми царапинками, сейчас некрасиво проступившими — в карман-кенгурятник на животе и, закинув на плечо рюкзак, ссутулившись, словно для того, чтобы казаться меньше и незаметнее — в красном-то худи — уходит, вымученно выдавив: — Я сейчас не в настроении разговаривать.       Макс растерянно глядит ему вслед. Дэн поджимает губы, оборачиваясь к Максу, как-то слишком виновато пожимает плечами, одновременно как бы говоря: «Мы здесь ничего не можем сделать» — закидывает тетрадь и пару ручек обратно в свою сумку и еще раз оборачивается к выходу из аудитории. От мальчика-зажигалки веет какой-то совсем ему несвойственной безнадегой, и Макс может поклясться, что видит в красивых карих глазах Дэна отголоски той боли, которую он ощущает, переживая за Шарля. Дэн очень восприимчив к чужим эмоциям.       Макс хмурится. Складывает руки на груди, в задумчивости закусывая нижнюю губу, гоняет что-то в голове, путаясь в обилии мыслей, пытается одновременно ухватить нужную ему идею за хвост, заткнуть эмоции и истерично вопящее беспокойство и заставить работать логику. Дойдя, в конечном итоге, до единственно возможного, максимально разумного заключения и придя к консенсусу с самим собой, Макс ловит вопросительный взгляд Дэна, кивает — не столько ему, сколько себе — и подытоживает: — Вечером идем к Шарлю. Вдвоем. Дальше тянуть некуда, — Дэниэл соглашается, кивает, однако какая-то часть Макса все равно остается не до конца удовлетворенной таким планом, а потому мелко зудит навязчивой идеей где-то в основании черепа, бьется едким червячком невысказанного сомнения — стоит ли действительно тащить с собой Дэниэла или все же лучше отправляться самому избавлять Шарля от его скорлупы.       Макс решает, что стоит.       Первое, что бросается Максу в глаза, когда они заходят в комнату Шарля — анемичный минимализм доведенный фактически до аскетизма; первое, что приходит на ум Дэну, когда он видит эту картину — сычевальня. Сам Шарль, соответствуя образу помещения, сидит, уткнувшись в свой ноутбук, на постели, в гнездообразно уложенных подушках и завернувшись в одно из своих одеял, как в кокон. Взглянув поверх экрана на вошедших друзей, он кивает головой, молча приглашая их пройти, не смотрит на Макса, который берет придвинутый к письменному столу стул, ставит его ближе к кровати и, садясь на него верхом, складывает руки на спинке, зато видимо вздрагивает, убирает ноутбук с колен и подбирает ноги ближе к себе, когда Дэн осторожно садится на самый край кровати. — Что происходит? — Макс решает пойти самым простым путем, оставляя попытки разболтать Шарля на потом.       Шарль молчит, ковыряет дырочку в пододеяльнике, пальцем задумчиво трет маленькую темно-бурую каплю какой-то подсохшей грязи рядом с ней, пожимая плечами в качестве ответа. Макс беспомощно смотрит на Дэна, безмолвно моля его о помощи.       Дэн ведь вообще удивительно быстро сошелся с Шарлем, сблизился с ним до статуса друзей и иногда Максу казалось, что вот это они знают друг друга полжизни, а Макс только-только начинает с ними общение. Между Шарлем и Дэном не было напряжения, какой-то подозрительной настороженности или натянутого тонкой стрункой недоверия. Дэн же вообще притягивал к себе людей, словно магнит, вот и Шарль притянулся. Сначала с подачи Макса, а потом уже и сам желая продолжать общение, он, по первости не без опаски, строил их взаимоотношения, быстро прошедшие стадию «просто знакомых», перешедшие в легкое приятельство, а затем и в доверительно-крепкую дружбу.       И с Дэном даже на публике Шарль был какой-то, немного другой, нежели с Максом. Чуть более искренний, менее колючий и едва ли едко-язвительный, показывающий иногда свое мягкое нутро. Рядом с открытой душой Дэна Шарль и сам становился более открытым, хрупким, уязвимым — настоящим. — Шарль, — Дэн тянется, ловит чужую узкую, ледяную, конвульсивно мечущуюся ладонь и сжимает ее в своей на секунду, делясь теплом и спокойствием, смотрит в лицо — золотушное, девочковое, но все равно милое даже сейчас, когда ни от ямочек на щеках, ни от солнечных паутинок в уголках зеленых, вечно искрящихся чем-то таким таинственным, манящим, чарующим — глаз, не осталось и следа. Шарль глядит в ответ, удивленно и широко распахнув глаза, вздыхает глубоко, так, что отчетливо заметно, как поднимается и опадает его грудная клетка, а затем вдруг резко бледнеет, отшатывается, выдергивает руку из руки Дэна, путаясь в одеяле, судорожно выбирается из своего кокона и, преодолев комнату в два прыжка, скрывается за дверью в маленький сан-узел, откуда моментально доносится шум воды из вывернутого на полную мощность крана.       Дэн все еще пораженно сидит, не двигаясь, кажется, зависнув от так неожиданно развернувшихся событий, в то время как в мозгу Макса лихорадочно крутятся шестеренки, ища, за что бы зацепиться; взгляд Макса падает на ноутбук, затерянный в складках одеяла. — Что это было? — Дэн смотрит на дверь сан-узла, затем на Макса, у которого на лице написана вся степень глубины его задумчивости, но тем не менее, вопрос он игнорирует, тянет вперед руки и вместо ответа просит: — Дай мне его ноут.       Все открытые в поисковике вкладки посвящены ханахаки — ее симптомам, этапам протекания, способам лечения и самим цветам, которые забивают легкие. Макс не читает — он уже видел все эти статьи, большинство, по крайней мере, точно, однако это не важно, все равно все пишут об одном — но его взгляд выхватывает какие-то отдельные слова, крупинки, складывающие целиком всю картину, которая выходит, не сказать, чтобы очень уж приглядной. Озноб Ухудшение самочувствия Слабость Сонливость Гипотония Головокружения/обмороки Снижение социальной активности Частые головные боли Боли в горле и/или грудной клетке Кашель Тошнота/рвота Кровавые пятна на постельном белье/полотенцах       Макс чувствует, как его самого прошибает холодный пот и нервное напряжение ледяной иглой прошивает насквозь от основания черепа до копчика. Он даже не сразу осознает, что Дэн стоит у него за спиной, пристально глядя в экран, пробегая глазами по строчкам. Из состояния шока их обоих выводит захлопнувшаяся за вернувшимся Шарлем дверь ванной комнаты.       Выглядит Шарль плохо. Еще хуже, чем был до этого, хотя, казалось бы, куда еще-то. На осунувшемся, белом, как простыня, лице в синеватом электронном свете экрана отчетливо заметны маленькие прозрачные капельки влаги, пряди темных волос полукольцами прилипли к мокрому — непонятно, то ли от пота, то ли от воды — лбу. Его бьет озноб. Руки, с подрагивающими от накатившей слабости пальцами, почти синие, словно бы он на протяжении долгого времени держал их в морозильной камере, губы тоже какого-то, совсем уж неживого, трупно-фиолетового оттенка. Ворот обычной белой футболки потемнел от воды, и в нескольких местах ткань заляпана крошечными точками мелких брызг крови — новыми и уже успевшими потемнеть и засохнуть. В уголке губ виден след кровавой слюны. Шарль натягивает на себя толстовку, которую до этого держал в руках, брезгливо вытирает рот рукавом и, не сказав ни слова, заползает обратно в постель, накрывается одеялом и отворачивается к стене. — Почему ты не сказал? — Макс решается разорвать гнетущую тишину своим тихим вопросом. Даже под двумя одеялами видно, как Шарль пожимает плечами. — Мы можем чем-то помочь? — Дэн снова возвращается к постели, садится уже ближе, кладет руку, предположительно на плечо Шарля. Тот в ответ вздрагивает. — Чем? — по надломленному тихому голосу становится понятно, что Шарль плачет. Дэн чувствует, как он дрожит всем телом одновременно от слез и от холода, как пытается вытереть одеялом щеки. — Шарль, — Дэн тихо зовет его, тянет к себе, заставляя перевернуться на другой бок. Глаза у Шарля красные, губы, опухшие от кусания, чуть приоткрыты, черные реснички слиплись стрелочками. — Вы мне ничем не поможете, Дэн. Понимаешь? Я не первый месяц ищу в Интернете способы бороться с этой заразой, но все без толку! — Шарль говорит тихо, иногда его голос вообще срывается в свистящий шепот, его крупно трясет. — Я просто ходячая, живая, — он кривится от собственных же слов, — пока живая — клумба на ножках, — Дэн привлекает Шарля к себе, обнимая, вытирает своим рукавом с его щек слезы, которые все равно текли, не переставая. — Мне надоело кашлять и блевать цветами, надоело чувствовать себя больным и каким-то ущербным! — Шарль истерично хлопнул по подушке рядом с собой. — Я все время хочу спать, мне вечно холодно и мне плохо. И я уже к июню рискую превратиться в реальную клумбу с веселенькими желтыми цветочками, если не найду способ, как от них избавиться! — Шарль глубоко вздохнул, задержал дыхание на пару секунд, затем свистяще выдохнул через нос, утерся и прикрыл глаза, откидываясь на Дэна. — Как долго ты с этим мучаешься? — Макс первый отошел от этой гневной тирады, от которой явно несло упадническим настроением. — Не знаю, — Шарль отмахнулся. — Может быть, с декабря или с января. Я точно не уверен.       Макс задумался. Задумался глубоко, нахмурился, ушел в себя, принимаясь неосознанно ковырять собственные пальцы, нервничая и даже не пытаясь скрыть свое беспокойство. Дэн просто молчал. В отличие от Макса, который этим интересовался, и Шарля, который вынужден был с этим столкнуться, Дэниэл ничего не знал о ханахаки, кроме того, что успел прочитать в ноутбуке и услышал сейчас от Шарля, поэтому Дэн просто выполнял роль психологической поддержки и руки помощи, которая, как никогда, была сейчас необходима Шарлю.       Шарль слышал спокойное дыхание Дэна у себя над ухом, спиной чувствовал, как вздымается и опадает его грудная клетка, ощущал, как Дэн неосознанно, медленно, как большой маятник, раскачивается из стороны в сторону, обнимая Шарля и невольно убаюкивая его. Шарль прикрыл глаза, удобнее устраивая голову на чужом плече, шмыгнул носом, еще раз глубоко вздохнул, также задерживая дыхание на несколько секунд, прежде, чем выдохнуть, и, окончательно успокоившись, закрыл глаза, засыпая в кольце чужих рук.       Дэниэл вывернул шею под неудобным для себя углом, чтобы посмотреть в спокойное сейчас, расслабленное лицо Шарля. Морщинка между его аккуратными темными бровями разгладилась, ушло все напряжение, смешанное ранее с ярко-выраженным отчаянием, спала маска напускной колючести, словно скорлупку сняли, обнажив все трогательное нутро. Дэн невесомо смахнул пальцами со лба Шарля все еще влажные прядки волос, другой рукой взял обе его ладони в свои, согревая их. Макс в этот момент глядел на него чуть задумчиво, но будто бы с зарождающимся осознанием ситуации, пониманием, сошедшим на него, словно озарение — также внезапно, однако чертовски своевременно — и Макс вспыхивает идеей, загорается ею, приходя в некоторый подслеповатый восторг от самого себя.       Дэн хорошо — даже слишком — знает Макса, чтобы не заметить эти явные метаморфозы, а поэтому поднимает полувопросительно, полунасмешливо бровь, молча и словно бы скептически спрашивая — «Да ладно?». Но Макс уже слишком горит этой своей идеей, чтобы его хоть на минуту взволновал бы скептицизм Дэна — Макс больше осведомлен об этой болезни, а значит ему и карты в руки. Осторожно укладывая на подушки Шарля, который тут же сворачивается в комочек, сжимается, съеживается, Дэн медленно поднимается с кровати, чтобы не потревожить спящего, безмолвно предлагая Максу выйти в коридор. Макс согласно тащит его за собой и, как только за ними закрывается дверь, моментально обрушивает на Дэна поток информации, которую тот, кажется, оказывается даже не в состоянии переварить.       Макс говорит и говорит, без перерыва, путаясь в последовательности каких-то действий, и даже размахивает руками, видимо, пытаясь сумбурными жестами разъяснить то, что не получилось выразить словами. Дэн слушает, не перебивая, но и особо не вникая, улавливая лишь суть всей тирады, кроющуюся в единственной фразе-просьбе: Шарлю нужно внимание и забота. Много внимания и заботы. И Дэн это с радостью готов ему дать.       Теперь они проводят куда больше времени вместе, зачастую вдвоем, без Макса. Вместе сидят в библиотеке, делая уроки, вместе обедают, корректируют свой график так, чтобы у обоих была возможность посещать профильные лекции вместе. Шарль беспрестанно ищет тактильного контакта, и Дэн готов не выпускать его из объятий или, когда обниматься не получается, по крайней мере, держать его руку в своей. Косо на них никто не смотрит, не смеется, отпуская ядовитые комментарии, не шипит ничего обидного в спину, только лишь Даня — парень Макса — единожды зацепившись взглядом за их переплетенные пальцы улыбается так бесхитростно, но понимающе, что Дэн одними губами предупреждает: «Скажешь хоть слово — получишь по лицу» — поэтому Квят ничего не говорит и отворачивается, словно бы он вообще тут ни при делах. Но Дэн уже понимает, что Даня все знает.       Шарль тоже понимает все происходящее слишком хорошо и одновременно с этим — по мнению Дэниэла — не понимает ни черта, раз старается лишний раз не лезть к Дэну, предпочитая давиться кашлем и маленькими желтыми лепестками энотеры, нежели попросить такого необходимого ему внимания. Когда Дэн говорит о своем желании переехать в комнату к Шарлю, тот сначала отпирается — и отпирается долго и почти успешно — но ровно до того момента, как его рвет кроваво-цветочным сгустком в туалете, после чего Макс сначала помогает ему привести себя в порядок, а затем орет так, что Шарль, и без того не очень хорошо соображающий после приступа, хрипит равнодушное: «Делайте, что хотите», передавая бразды правления в умелые руки Макса, который, уже к концу дня, утрясает вопрос, касающийся переселения Дэна.       В плане соседства с Дэном комфортно — он искренне интересуется тем, что Шарль шьет, подкидывает безумные, но интересные идеи для дизайна нового «чего-нибудь», никогда не отказывает Шарлю, когда ему требуется помощь, и даже просит научить его пришивать пуговицы. Глядя на его неловкие попытки вдеть нитку в иголку и на то, как отчаянно он сражается с пуговицей, которая оказывается омерзительно вредной и вообще на отрез отказывается пришиваться туда, куда нужно Дэниэлу, Шарль просто не может удержаться от смеха. Он откидывается на постели и смеется звонко и совершенно искренне, так, как Дэн не слышал, чтобы он смеялся уже долгое время. Дэн и сам не может сдержать смеха над собой, невольно заражаясь чистым весельем Шарля. Пуговица так и остается непришитой, зато у Шарля на щеках проступает легкий налет здорового румянца и появляются милые ямочки, глаза блестят хитрым блеском, а вокруг них снова образовываются тонкие солнечные морщинки. Дэн глядит на него, украдкой, чтобы не создавалось ощущение, что он откровенно пялится — хотя, по сути, именно это он и делает — а Шарлю на какую-то долю секунды вдруг кажется, что дышится ему абсолютно легко и свободно. После этого Дэн втихомолку, исподтишка, словно бы ненароком, старается веселить Шарля как можно чаще, чтобы болезнь отпускала его хотя бы на какие-то короткие мгновения, а сам он мог бы без зазрения совести любоваться ямочками на чужих щеках и солнечными морщинками.       По ночам Шарль иногда заходится приступами кашля. Дэн никогда не жалуется, что Шарль будит его почти еженощно, однако когда сам Шарль не просыпается, Дэн тихо встает к нему, осторожно присаживаясь на край кровати, гладит его по взлохмаченным волосам, кладет ладонь на судорожно вздымающуюся грудную клетку, чувствуя, как отчаянно бьется под ребрами чужое сердце. Обычно этого оказывается достаточно для того, чтобы кашель прекратился.       Иногда Шарля по ночам тошнит лепестками, и он подолгу сидит, заперевшись в ванной комнате, где его буквально выворачивает наизнанку. Несколько раз Дэн вставал, предлагая ему свою помощь, но Шарль отнекивался, отказывался, предпочитая самостоятельно бороться с тошнотой и с долго не отпускающим сухим кашлем после.       А однажды ночью Дэн просыпается от того, что Шарль хрипит на соседней кровати в приступе удушья. Он не просыпается, но раздирает короткими ногтями грудную клетку, оттягивает ворот футболки так, что в нем трещат нитки, цепляется пальцами за горло, словно предпринимая бесплодные попытки снять с шеи несуществующую петлю. Дэниэл пугается так, как никогда до этого, вскакивает с постели и пытается разбудить Шарля, но безуспешно. Тогда, содрогнувшись от страха и от отчаяния, от осознания своего бессилия, Дэн мимолетно касается своими губами сухих губ Шарля, прижимая его так близко, как только возможно. Шарль заходится кашлем, пачкая простыню и футболку Дэна микро-брызгами крови, откашливает на подушку пару желтых лепестков, и дышит — тяжело, хрипло, рвано — но дышит. Дэн ложится рядом с ним, не выпуская его из рук, и еще долго не может заснуть, тупо пялясь в потолок и слушая чужое дыхание. Утром он выясняет, что Шарль не помнит ничего, кроме того, что ему снился какой-то кошмар. С этого момента каждую ночь после того, как Шарль заснет, Дэн перебирается к нему в постель, и засыпает в обнимку с Шарлем. Больше Шарль по ночам не задыхается и, кажется, даже меньше мучается кашлем.       В одно из неучебных воскресений Шарль просыпается раньше Дэниэла, который обычно под утро успевал вернуться в свою постель до того, как его поймают, однако затянувшаяся допоздна тренировка накануне вставляет свои пять центов и Дэн, умотавшийся на поле, просто просыпает. Открыв глаза, первое, что Шарль чувствует — тяжелую руку у себя на талии, мягко приобнимающую его и живое тепло чужого тела, находящегося позади. Шарль переворачивается на другой бок, с удивлением обнаруживая Дэниэла, спящего с ним в одной постели, подпирает щеку кулаком и вглядывается в расслабленное лицо Дэна. У него надо лбом свешивается пружинкой черная кудряшка, и Шарль цепляет ее пальцем, отчего она забавно подпрыгивает. Шарль, глядя на это, улыбается.       Его взгляд падает на темное пятнышко крови на подушке, и его хорошее настроение вмиг улетучивается. Он отворачивается от Дэниэла, упирается невидящим взглядом в стену напротив и погружается в свои мысли, медленно дрейфуя на волнах глубоких размышлизмов. Шарль думает о своей болезни, о том, что в мире всего двадцать семь процентов людей страдают от подобного недуга, и он теперь среди них. Он вспоминает о своих цветах — маленьких желтеньких цветочках энотеры с четырьмя симпатичными мягкими лепесточками — яркими, словно маленькие солнышки — которые совсем нерадостно, вопреки всему своему виду, забивают ему легкие, мешая дышать и заставляя зудеть грудную клетку так, что хочется собственноручно раскрыть ребра и достать оттуда свои цветущие легкие.       Еще Шарль думает о Дэне. Дэн ему нравится, нравится сильно и достаточно давно и именно Дэн — причина появления энотеры в его легких, и одновременно с этим — лекарство, благодаря которому Шарль все еще может дышать. Это ужасно и ни капли не романтично — решает Шарль про себя — быть с человеком, который болен ханахаки и влюблен в тебя — в прямом смысле болен фактически тобой. Быть обязанным находится рядом с кем-то из-за того, что любовь к тебе может убить человека — последнее дело. Ты не можешь уйти, потому что тогда влюбленный задохнется от цветов, но одновременно с этим ты всегда будешь чувствовать себя обязанным больному. Ханахаки привязывает тебя к тому, кто тебя любит и ты просто вынужден любить его в ответ, спасая от удушья. Болезнь невзаимной, но обязательной и обязывающей любви, полной оговорок и условностей, лишающая человека свободы выбора и, так или иначе, обрекающая одного из пары на муки.       Именно поэтому Шарль не признается Дэну, отказывается по мере возможностей от его помощи. Он знает — уверен в этом — что Дэн рядом с ним только потому, что может ослабить симптомы Шарля, избавить его от боли в груди на некоторое время. Но это все временно. Однажды Дэн найдет себе кого-нибудь, влюбится сам, и вынужден будет разрываться между тем, к кому будет испытывать настоящие чувства и Шарлем, для которого навсегда останется спасателем. И это жалко — быть в роли вечной жертвы обстоятельств, которая не в состоянии помочь себе сама и требует к себе постоянного внимания, отнимая кучу времени, и вынуждена постоянно мозолить глаза, находясь где-то рядом, иначе попросту задохнется от желающих пробиться наружу чертовых цветов. А Шарль ненавидит быть жалким и не готов терпеть вечную жалость к себе. Уж лучше сдохнуть, чем мучиться самому и мучить всех окружающих людей — заключает про себя Шарль, выползая из-под одеяла и вставая босыми ногами на прохладный пол. Это, конечно, радикальные меры, но другого выхода из ситуации он пока не видит.       Однако постепенно, украдкой, осторожно, словно бы двигаясь по тонкому льду и рискуя упасть в любой момент, Шарль учится принимать помощь Дэна, его безмерную заботу и медленно принимает факт своего совместного существования с Дэном. Без зазрения совести Шарль теперь таскает толстовки Дэниэла, роняет ему голову на плечо, сидя в кафетерии на обеде, и кладет свои руки поверх его, когда Дэн обнимает его со спины, пока они стоят где-нибудь в коридоре. Конечно, Шарль еще не излечился до конца, и приступы удушающего кашля или тошноты все еще случаются, однако теперь гораздо реже. Но желтые лепестки энотеры начинают лезть наружу с какой-то невероятной скоростью, и Шарль вынужден постоянно следить за наличием у себя платков, чтобы, закашлявшись где-то в общественном месте, ему было куда откашлять лепестки. Дэниэл ничего не говорит про пятна крови, которые Шарль не нарочно оставляет на его одежде, и только то и дело снимает с губ Шарля обрывки желтых лепестков и смотрит так, что Шарлю начинает казаться, что от этого взгляда темно-чайных, искрящихся изнутри чем-то таким невероятно добрым и — отчего-то, кажется Шарлю, немного грустным — глаз, он готов умереть на месте.       Шарль до сих пор не признался ни в чем Дэниэлу — ни в своей влюбленности, ни в том, как, на самом деле, можно излечиться, однако общий невеселый настрой Шарля по этому поводу постепенно стирается, замыливается и перестает выползать на передний план картины его восприятия всего происходящего. Тягуче, медленно, кисельно тянутся дни до экзаменов, затем в суматохе и нервотрепке проходят сами экзамены и зачеты, после чего студенты, довольные, если не результатами, то хотя бы долгожданными каникулами, получают в свое распоряжение два месяца бессовестного ничегонеделания.       Две зачетные недели Шарль проводит почти без сна, что-то кроя, вышивая, подшивая и доделывая. Он готов ночевать за рабочим столом и почти не выпускает из рук свои тряпки, а Дэн либо готовится к своим тестам, перебирая не очень-то пузатые, однако, все же остающиеся весьма информативными конспекты, либо же помогает Шарлю, которому вечно требуется то что-то подержать, то потянуть, то прижать, то разрезать. На последнюю выкройку у Шарля попросту не остается сил и он засыпает прямо за столом, уронив голову на скрещенные руки и даже не потрудившись снять очки.       Дэна изначально настораживает тишина и отсутствие даже тихого шуршания ткани, после чего он поднимает глаза и видит спящего в неудобной позе Шарля. Сняв с его носа очки и осторожно убрав их в сторону, Дэн аккуратно переносит Шарля на кровать, заботливо укутывает его одеялом и, удостоверившись, что ему удобно и спит он уже довольно крепко, Дэниэл садится за чужой стол и нерешительно берет в руки нитку с иголкой. Вся основная работа уже сделана, осталось только сшить все детали между собой, и Дэниэл, тяжело вздохнув, принимается за дело. Получается криво, неказисто, но Дэн старается, высунув от усердия язык и то и дело промахивается себе прямо по пальцам.       Зачет Шарль за эту работу получает, только краснеет, когда на лице преподавателя читается немой вопрос о внезапно испарившемся качестве выполнения, однако, видимо бледный, болезненно-невыспавшийся, несчастный вид Шарля становится решающим аргументом для полного его оправдания. Дэн, пряча исколотые иголкой руки в карманы легонькой курточки лишь улыбается, когда Шарль сообщает ему короткое, но довольное — «Сдал». Макс, которому Дэниэл уже успел в красках, подробностях и крепких австралийских выражениях поведать обо всех своих ночных злоключениях, только тихонько фыркает, утыкаясь Дане в плечо, и игнорирует ледяной взгляд Дэна, готовый заморозить всех и вся, кто посмеет хотя бы попытаться уколоть Шарля, даже словесно.       Они вчетвером — Шарль, Дэн, Макс и Даня — сидят в небольшой кофеенке недалеко от института. Погода самая, что ни на есть располагающая для времяпрепровождения на улице, почти все столики на террасе спрятаны в тени огромных зонтов и лишь Макс, отодвинувшись на своем стуле, подставляет бледное лицо уже почти по-летнему теплым лучам солнца. Шарль, положив голову на плечо Дэна, как всегда, треплется ни о чем — то ли о своих тряпках, то ли об осточертевших за год однокурсниках, сам Дэниэл лениво гоняет трубочкой лед в стакане с остатками лимонада странного, кислотно-желтого цвета, а Даня бездумно залипает в телефоне, положив руку на бедро качающегося на стуле, нежащегося на солнце, словно молодой воробей, распушивший тонкие перья, Макса. — Экзамены закончились, — мечтательно протянул Макс, потягиваясь всем телом и довольно жмурясь. — Кайф тако-ой, — он зевнул, растрепал волосы на затылке и, перекатив голову по спинке стула, приоткрыл один глаз, обратившись к Дане: — Может, сходим куда-нибудь? — Все вместе? — задумчиво промычал Даня, не отрываясь от телефона, легко и мягко сжал плоть на бедре Макса, словно акцентируя его внимание на вопросе. — Можно вместе, — пожал плечами Макс и, перекатив голову к другому плечу, обратился к Дэну: — Вы как? — Я за, — кивнул Дэниэл. — Шарль?       Шарль внезапно как-то сконфузился, сник, отлип от плеча Дэна, опустил голову, неловко передернув плечами, хотел, кажется, что-то сказать, но закашлялся, схватил салфетку из стоящей на столе салфетницы, прикрывая рот. Дэн моментально напрягся, сел ровно на своем стуле, сжал плечо Шарля и, дождавшись, пока приступ кашля пройдет, отнял салфетку от его губ. На ней остался веселенький желтенький лепесток энотеры, испачканный капельками крови. Дэниэл обеспокоенно взглянул в лицо Шарля, но тот, словно бы пристыженный, виновато отвел глаза, уставившись на свои колени. — Я, наверное, не пойду с вами, Дэн, — тихо прошелестел Шарль, не поднимая головы; на солнце набежала легкая тучка, Макс, хмурясь, открыл глаза, легкий порыв ветерка дернул пружинку черной кудряшки надо лбом Дэна. — Не хочу мешаться. — Ты никогда не мешаешься, Шарль, — Макс поднял светлые брови недоуменным домиком, отчего его лицо приобрело немного комичное, но в большей степени несчастное выражение. — С чего ты взял, что ты нам мешаешь? — Ну, знаешь, не очень приятно, когда на твоих глазах кто-то начинает плеваться цветами, — саркастично ответил Шарль, взмахнув руками, как крыльями-палками. — Дэн и так со мной достаточно возится. — Это не просто возня, — заговорил Дэн тихо, и было в его голосе что-то такое, что заставило даже Даню отложить телефон и с интересом прислушаться к разговору. — Шарль, я…       Но Шарль перебил его: — Дэнни, ну правда. Ты проводишь со мной почти все свободное время, — Шарль, наконец, поднял глаза на Дэниэла, и его мгновенно оторопь взяла от того, сколько эмоций он увидел на чужом лице. — Ты ослабляешь симптомы и этого достаточно, — совсем уж тихо пробунил он. — Шарль, — Дэн поймал чужую ладонь, мягко сжимая в своей, и Шарль украдкой поднял на него глаза, ловя каждое слово. — Я знаю, что это — любовная болезнь, — плечи Шарля упали, и он вновь готов был отвернуться, но Дэн крепче сжал его пальцы, — и лечит ее не просто присутсвие рядом объекта твоей влюбленности, а взаимность.       Шарль умильно заалел щеками и ушами, мягко вытянул пальцы из хватки Дэна, сцепляя их в замок на коленях. Затем встряхнул головой, кашлянул, нахмурился и заговорил: — Дэнни я не хочу чтобы тебя держала моя болезнь. Она отвратительна, потому что делает человека в которого ты влюблен, — на этих словах Шарль сморщился, задохнулся от вставшего в горле кома то ли желтых лепестков, то ли слез, но, судорожно сглотнув, продолжил, — обязанным быть с тобой или же взять твою смерть на свою совесть. — Дэн приоткрыл было рот, желая что-то сказать, но Шарль снова перебил его, выпалив напоследок: — Тебе необязательно меня любить.       Выражение лица Дэна тут же смягчилось: он улыбнулся умиротворенно, мягко, как-то успокаивающе и, возможно, самую малость робко, взял руки Шарля в свои, осторожно поднес к губам и прикоснулся легким сухим поцелуем к костяшкам. Шарль, кажется, перестал дышать, глядел на Дэна — испуганный и оторопевший — как олень в свете фар, и не говорил ни слова. — Если бы я не любил тебя, ты бы давно уже превратился в клумбу, — Шарль пораженно открыл рот, подвис так на пару мгновений, лихорадочно обмозговывая только что услышанное что-то странное, с налетом легкой циничности, но подозрительно напоминающее признание в любви, затем закрыл рот, так ничего и не сказав, откинулся на спинку стула и так и замер, переживая, по всей видимости, глубокое эмоциональное потрясение и побочный от него катарсис, перевернувший Шарлю напрочь всю его привычную картину мира.       Макс шумно выдохнул, переглядываясь украдкой с Даней, но, предусмотрительно ничего не говоря, а Шарль по прежнему пребывал в состоянии шока.       Дэн признался ему в любви. Человек, из-за которого легкие Шарля вот уже почти полгода цвели — в прямом смысле — бурным цветом, вот так просто, не без доли сарказма, но с такой всеобъемлющей нежностью и в голосе, и во взгляде, признался ему в любви. — Но, я тогда не понимаю, — глядя перед собой невидящим взглядом и качая головой, как игрушечная собачка в автомобилях, забормотал Шарль, — почему же цветы… — он на секунду замолк, формулируя, потом вскинул голову так резко, что Дэн подумал, что вот сейчас его хрупкая тонкая шейка и переломится, — почему цветы все лезут и лезут? — Потому что ты не принимаешь его любовь, — заявил Макс, так спокойно, словно констатировал само собой разумеющийся факт. — Ты настолько убежден, что твоя любовь невзаимна, и считаешь свои чувства к Дэну обузой для него, что цветы и лезут так активно, будто бы ты невзаимно влюблен. — Все проблемы в голове, — пожал плечами Даня, приложив, для наглядности, палец к собственному лбу и легко постучав по нему подушечкой.       А Дэн смотрел на Шарля. На то, как он мягко краснеет щеками, как румянец постепенно ползет на острые скулы, окрашивая их в легкий розоватый цвет, как он глядит в ответ глазищами своими зелеными, колдовскими, как улыбается — робко слегка, затем все шире и шире — и светлая улыбка расцветает на его лице, все еще немного болезненном, но таком симпатичном, девочковом, как на щеках появляются милые ямочки, а в уголках чуть прищуренных глаз протягиваются тонкие паутинки счастливых солнечных морщинок. Дэн смотрел, и не мог насмотреться. Смотрел, и понимал, что душу отдать готов за эту улыбку — такую простую, казалось бы, но такую красивую. И в груди у него расползалось, расцветало что-то такое огромное, всеобъемлющее, что-то подозрительно похожее на счастье — такое же яркое, живое, как жизнерадостно-желтый цветок энотеры.       Что-то — любовь.