У тебя было небо в глазах

Чуя с трудом разлепил ресницы и помотал тяжёлой после сонного полузабытья головой, проклиная про себя неожиданно яркий, почти слепящий свет. Перед его правым глазом висело что-то маленькое и источало мягкое, приятное и тëплое золотое сияние. Тело не очень охотно слушалось, будто связки и кости превратились в желе, руки никак не хотели двигаться, а пальцев вообще как будто не существовало: наверное, затекли. - Осаму! – возмущённо позвал Чуя, пытаясь высвободиться из неведомой пока ловушки. Видимо, здесь по сценарию предполагалась загадочная гробовая тишина, но из-за двери донеслось сдавленное хихиканье, постепенно перешедшее в захлёбывающийся весëлый смех. Бинтованный, пытаясь прервать поток собственного хохота, зажал рот рукой и, покачиваясь, вошёл в комнату. Накахара после небольшого исследования с негодованием понял: он связан гирляндой, одна из лампочек которой и мешает ему видеть. Связан он надёжно, тщательно и крепко, без всякой возможности выбраться и дать Дазаю заслуженный подзатыльник. Какой же ошибкой было не вовремя заснуть, имея рядом этого идиота! Всë, что мог сделать Чуя - выразить на лице высшую степень раздражения и презрения. Его легко подхватили на руки и с тем же глумливым смехом понесли в гостиную, где довольно небрежно опустили - почти бросили! - на диван. И деликатно указали, куда конкретно нужно смотреть. - Нравится? - Осаму погладил скулу рыжика кончиками пальцев. Накахара не хотел так быстро и легко прощать бинтованному его унизительную выходку, но губы непроизвольно расплылись в расслабленной улыбке, которая всë чаще появлялась в зеркале последние полгода. - Да. - Я купил вина. "Абсолютно точно какого-нибудь убогого по новогодней скидке, - Чуя усмехнулся про себя. - Но как же он старается... " Распробовать алкоголь Накахаре не удалось: Дазай пожелал распробовать его самого. На кухне - в комнате с худшей шумоизоляцией во всëм мире. Наименее удачливый бокал из трёх, оттенив музыкальным звоном сдавленный выдох Чуи, полетел на пол и рассыпался на осколки, поймавшие каждый по лунному лучу из окна. Вино монотонно, постепенно перемещалось туда же, образовывая небольшую тëмную лужицу. Первая капля - Осаму сдёрнул с рыжика потасканную футболку и бельë, нарочито небрежно пробежался пальцами по его груди. Вторая - скользнул ладонями по бёдрам, быстро коснулся губами выступающей косточки на щиколотке. Третья - Накахара непроизвольно закрыл алое лицо руками, пытаясь выровнять прерывистое дыхание, не смотреть на то, как Дазай раздевается, не слышать, как шепчет почти беззвучно: "Скромница моя". Четвëртая, пятая... Чуя, вскрикнув, перестал считать, числа перепутались в голове, сдались стремительно наступавшей горячей пустоте с оглушительным пульсом на фоне. Последняя капля полусладкого приземлилась к себе подобным - он обнаружил себя в виде дрожащего от недавнего оргазма маленького клубка на коленях бинтованного. Клубок бережно прижимали к себе, целуя иногда в рыжую макушку, согревали в объятиях, шептали что-то нежное и бессвязное. «У тебя небо в глазах», - Чуя смущённо отвернулся и сильнее уткнулся носом себе в колени. И восхитительно скромно улыбнулся. Как же давно это было. Когда Дазай успел так измениться? - Осаму… - имя Накахара простонал едва различимо: нельзя, чтобы он услышал. На выдохе подбородок испачкали плавно скатившиеся мерзко-тёплые капли крови, шею от резкого движения прострелило болью. Затылок ныл от одного только соприкосновения с прохладной твёрдой плиткой. Кажется, она тёмно-бирюзового цвета. Спину жгло какими-то электрическими искрами, и особенно сильная заставила Чую болезненно содрогнуться – зато назойливая слепящая кроха золота, судя по всему, скатилась с ресниц. И это было нехорошо: одна половина головы стала неистово пульсировать, отдаваясь эхом в разбитой губе, вторая тошнотворно гудела сплошным монотонным звуком, как резкий ноябрьский ветер. Рука глубоко в кости горела, пальцы всё ещё отказывались воспринимать действительность и не ощущались живыми. - Крошка Чу-у-у, - приглушённый хриплый смех приближался к запертой двери ванной. Дазай с угрожающими интонациями и шалым блуждающим взглядом неизбежно нажмёт ручку, поймёт, что Накахара задвинул засов, и сломает замок. Чуя понадеялся, что на этот раз наконец умрёт и не увидит больше, как Осаму, когда-то смотревший на него как на свой мир, замахивается, с улыбкой вздёргивая его руки и больно стискивая их над головой. Кисти начали трястись, паническое тиканье в голове становилось всё более громким и угнетающим. Дверные петли скрипнули. Кончик марли, задевший красивое лицо, стал почти чёрным. Шум в ушах неуклонно нарастал. Дазай застыл, наблюдая, как веки, залитые кровью, двигались всё медленнее, тяжелее и реже – и замерли полуприкрытыми. Бинтованный сидел на коленях на пузырчатом коврике в полоску, бессильно скинув отяжелевшее тело на неловко подогнутые кисти, и в смятении смотрел на скорчившегося на полу в неестественной позе Накахару. Приоткрытые губы: верхняя искусана в попытках не издать ни звука, нижняя изуродована до бесформенной бордовой полосы. Кровоподтёки от укусов на ключицах, сломанная рука, предплечья – два тёмно-фиолетовых припухших пятна. Потухший стеклянно-матовый взгляд. «У тебя было небо в глазах», - табуретка неуклюже, как новорождённый слонёнок из мультфильма, завалилась набок. Стена перед Дазаем неподвижно зависла, покачавшись немного, и стала заворожённо наблюдать за радостно скачущим солнечным зайчиком – первым в очередном новом году.