Письмо

Вадим с трудом поднялся по лестнице на второй этаж. Кажется, за время драки с Воронцовым время побежало вперед с бешеной скоростью, и теперь на плечи лег не год, не два... лет двадцать по меньшей мере. Вадим ощущал себя полной развалиной, судорожно хватаясь за перила, чтобы не упасть. В холле раздавались крики – больные всё-таки вырвались из изолятора, и здоровые школьники, до конца не осознавая всей угрозы, обнимались со своими друзьями и одноклассниками. Вадим, скосив взгляд вниз, успел заметить замершую у лестницы Ларису, которая смотрела на всё это с выражением обреченности на лице. Она-то понимала, чем всё это грозит. А вон и герой дня – Куриленко. Довольный собой, принесший всем узникам якобы "свободу". Ага, свободу помереть не в изоляторе, а на свежем воздухе. На самом деле этот герой – всего лишь еще одна подопытная крыса. Парня хорошо обработали в лабораториях, сделав из прежде адекватного человека неуравновешенного психа. Вадим читал отчеты о воздействии волнового излучения на него. И вот, как кстати это потом пригодилось. Хотя всё это уже неважно. Эти люди, эти дети внизу обречены, как и вся школа. У Вадима не было к ним жалости. Ни сейчас, ни час назад, когда он методично разбивал ампулы с вакциной, уничтожая всё до последней склянки. Обитатели школы, которыми оказалось так легко манипулировать, просто не заслужили жизни. Они слабые, и они умрут. А госпожа Раубер и господин Флейшер не заслужили получить плоды своих исследований, потому что думали, что могут так легко манипулировать и им, Вадимом. Вакцину не получил никто. Это казалось Вадиму справедливым... хотя вся эта справедливость – лишь людская придумка. Для каждого она своя. Добравшись наконец до учительского крыла, Вадим привалился к стене напротив своей двери. В коридоре было тихо, сюда едва-едва долетал гомон из холла. Никто не бежит преследовать его. Да и кому гнаться за ним? Вадим сумел отомстить своим врагам. Соколов болен и не сегодня, так завтра умрет, а сейчас, наверное, с ужасом осознает, что всё его геройство оказалось пустой затеей. Назарову Вадим лично передал в руки ингридцев, и в ближайшие несколько лет ее ждет крайне интересная и насыщенная экспериментами жизнь. Может, еще пожалеет, что не умерла в том лифте. Их начальник мертв, а Лобанов... а Лобанов никчемен без своего командира и помощников. Недолго ему осталось – захлебнется кровавым кашлем, весь слепой, сжимая в объятиях ненаглядную Елену, которая всю жизнь плевать на него хотела. Он слишком туп даже для того, чтобы наконец это осознать и принять. Впрочем, они с Крыловой стоят друг друга. Выражение ее лица, когда Вадим выстрелил в Воронцова, было бесценно... Отдышавшись и почувствовав, что сердце немного успокоилось, Вадим заметил, что картина рядом с дверью висит неровно. Странно, никогда раньше не обращал на это внимания. Что там вообще на ней изображено? Какой-то красивый закатный пейзаж. Поляков постарался с украшениями, не иначе. Еще один болван – пробовал верить ему, Уварову, после всего, что пережил в подземелье? Витька как был неисправимым идеалистом, так и остался. Всё жаждал воспитать в людях хорошее... он просто не понимает, что некоторым людям не нужно его "хорошее", что это лишь досадная помеха в реализации их планов. Воистину, эта шахматная партия была легкой не потому, что Вадим оказался искусным игроком. А потому что соперники сами подставлялись и безнадежно теряли своих пешек, слонов, ладьи... Вынесли ли они хоть какой-то урок из своего поражения? Вряд ли. Да и это им уже без надобности, они все уже мертвецы. Впрочем, как и он сам. Сделав пару шагов вперед, Вадим поправил картину, чтобы висела ровно. А она красивая. "Красота спасет мир", – кто там это говорил? Неважно. Этот мир слишком жалок, чтобы его спасать. Хотя, следует признать, он, Вадим, так же жалок, как и весь этот мир. Жалок, потому что поверил, что сможет переиграть своих учителей. Не получилось. Но и они – не одержали победу. Настала пора прямо сказать им об этом. Зайдя в комнату, Вадим запер за собой дверь, повернув в замке ключ. Конечно, Уваров понимал, что Соколов без труда его вскроет. Но сейчас были нужны еще несколько минут тишины, без незваных гостей. Опустившись на стул, Вадим понял, что встать с него ноги ему уже не позволят. Адреналин закончился, годы брали свое. Вадиму не нужно было смотреть в зеркало, чтобы знать, что он совсем уже седой. На лице явственно прощупывались морщины, а руки, крутящие завод телефона, подрагивали. Поднеся к уху трубку, Вадим ждал. Обычно на таких сеансах связи говорил – нет, докладывал, как преданный солдат своему командиру, – только он. Госпожа Раубер изволила слушать и лишь изредка давала пару указаний. Но сейчас ей придется разговориться, Вадим не мог отказать себе в этом последнем удовольствии. Надо отдать фрау Раубер должное – в голосе ее сейчас не было ни тени волнения, хотя тон казался слишком требовательным. Где вакцина? Почему не передал Раевскому? Почему Вадим молчит? Как он смеет молчать? Вадим улыбнулся – впервые он насмехался не над врагами, а над теми, кто его вырастил, кто воспитал, кто сделал таким же, как они. Нет, не таким же. Слугой. Расходным материалом. – Клавдия Владимировна, вы не сердитесь, но я что-то приболел. Вот ведь невезуха какая. Возраст, знаете ли, берет свое, – улыбка не сходила с его губ, когда он представлял себе реакцию немки. – Так что поставка вакцины отменяется. На неделю. Может, чуть больше. – Что за чепуху ты несешь? – он добился своего, голос оставался бесстрастным, но своими резкими словами фрау Раубер выдала беспокойство. – Ты должен сегодня же передать вакцину Раевскому! – Извините, плохо себя чувствую. Ноги ломит, спина отваливается, – продолжал насмехаться Вадим, извлекая максимум даже из своего физического состояния. – Как старичок, не могу даже до туалета дойти. Куда уж в подземелье спускаться. А агент ваш, боюсь, сам-то ничего не может, за ручку его водить надо. На другом конце провода повисло молчание. Что, продолжит строить из себя дуру или заговорит начистоту? – Вадим, мне известно твое состояние. У нас есть препараты, которые тебе помогут. Процесс не успел зайти слишком далеко. Скажи, где вакцина, и Раевский сегодня же выведет тебя за периметр. – Знаете, Клавдия Владимировна. Может, я для вас и собачка, но у ваших ног помирать не намерен, – огрызнулся Вадим. – Мне только интересно: когда Вульф велел мне убрать брата, он уже внес мое имя в колонку "Убытки предприятия"? Ну, со сроками он ошибся, конечно, мой брат пожил дольше, чем вы рассчитывали. Да и теперь вышла промашка: я стал помирать быстрее, чем раскапывал вашу вакцину. – Чего ты хочешь, Вадим? Назови свою цену. Ты знаешь, я многое могу. Всё-таки какая женщина – тон не изменился, в голосе ни капли тревоги, хотя дело многих десятков лет сейчас вот-вот заполыхает синим пламенем... Но что может быть нужно тому, кто уже стоит обеими ногами в могиле? – Сделать так, чтобы я был единственным ребенком в семье? Не ставить на мне опыты? Прошлое изменить в ваших силах, фрау Раубер? Он думал, что за шахом последует и мат. Но ошибся. Раубер была не твердым орешком – стальным. – В моих силах менять настоящее. И будущее. Полина Мальцева выжила, через день полностью восстановятся функции мозга. Сейчас ей ставится программа, по которой она будет работать на нас. Ничего не стоит прописать ей дополнительные чувства. Госпоже Раубер не нужно было уточнять, о каких "дополнительных чувствах" идет речь. Вадим всё понял и так. Трубка задрожала в его руке, и он был вынужден опустить ее на стол. Чувства вспыхивали и угасали одно за другим. Радость, волнение, надежда, разочарование, гнев, отчаяние... а затем – какое-то безумное веселье. Трубка в руке вздрогнула снова, но уже не от слабости. Вадим зашелся в приступе истерического смеха, его всего трясло, пока он не начал кашлять... пока на столе не заблестели капельки крови. Заразился. Тоже заразился. Хотя что переживать – покойники не плачут. А вот фрау Раубер удивила, очень удивила. Немка была очень умна – в чем-то умнее и дальновиднее Вульфа, помешанного на своей бедной девочке Ингрид. Но, возможно, отсутствие каких-либо человеческих чувств и сделало ее неспособной понять, что Вадиму не нужна была безвольная кукла по имени Полина Мальцева. Кукла, которая послушно бы его целовала, услаждала в постели, следовала за ним по пятам и выполняла его приказы. Которая была бы "на их стороне", потому что так ее запрограммировали. Ему с тех самых пятнадцати лет, когда он влюбился без памяти, была нужна настоящая, живая Полина. Полина, которая влепила ему пощечину, когда он полез целоваться, не спросив ее согласия. Полина, которая однажды благодарно взглянула на него, когда заплутала в лесу у "Логоса", а он – он, а не Антон! – нашел ее и вывел к школе. За один этот взгляд – искренний, теплый взгляд – он готов был отдать десятки тоскливых ночей, проведенных с женщинами, которых не любил. Ему была нужна Полина, которая пусть даже ненавидела его, бросала в лицо горькие слова, но была при этом собой! Не манекен, сохранивший ее внешность, но более ничего – от нее. Почему он так ненавидел брата – неудачника, который возомнил себя Прометеем, а на деле не добился ничего? Потому что он был любим. Потому что у него был сын, которого Полина назвала его именем. Вадим глядел на этого ребенка, со злостью желая ненавидеть черты Антона – но всё больше почему-то узнавал в мальчишке себя! Это ведь мог быть – в какой-то другой, параллельной реальности, где не было бы брата, – его с Полиной ребенок... Почему Вадим с лютой злостью избивал Воронцова, срывая на нем свою боль? Почему выстрелил, испытывая мрачное удовлетворение от того, как тот упал, как белая рубашка окрасилась алой кровью? Потому что Воронцов потерял всё, что было ему дорого: свою женщину, доброе имя, почти потерял своего сына, зараженного смертельным вирусом... но ему было что терять! У него была любовь, друзья, был сын. А у Вадима, как оказалось, не было никого. И ничего. И он мстил за это. Вот только даже месть оказалась бессмысленной, потому что теперь Вадим почувствовал одно – опустошение. Не оставалось даже злорадства. Но что было ироничным? Теперь, когда у него всё-таки появился стимул жить, стимул спасти единственного небезразличного ему человека, – он стоит на дне собственной могилы. Поверхность осталась далеко внизу, а его, еще живого, еще дышащего, уже засыпают. Он умирает от старости, он умирает от вируса, его с удовольствием пристрелят Соколов или Лобанов, стоит ему выйти из этой комнаты. А могилу вырыл он сам, убив Антона. А могилу вырыл он сам, понадеявшись на бывших "соратников". А могилу вырыл он сам, уничтожив вакцину. Ну, разве не смешно? Правда же, до боли, до раздирающего грудь кашля с кровью смешно? Смеялся бы дальше, если бы не стало казаться, что сейчас он выплюнет собственные легкие. Дрожащей рукой Вадим снова поднес к уху трубку. Сил становилось всё меньше, но разговор следовало закончить. – Вы так ничего и не поняли, фрау Раубер. Знаете, какая ваша самая большая ошибка? Впредь лишайте сразу ваши подопытные экземпляры чувств. Иначе им может однажды захотеться большего, чем быть у вас на побегушках. Тыльной стороной свободной руки Вадим вытер текущую по подбородку кровь и добавил: – А вакцина... как там в сказке? Не досталась никому – только гробу одному... Конец связи. Он нажал на рычаг, обрывая контакт. Вот и всё, последнее слово осталось за ним. Конечно, команда Раубер сумеет выкрутиться, создаст новую вакцину. Но на это уйдет время... Хотя даже это уже не приносило удовлетворения. В постепенно угасающем сознании оставалась одна мысль – Полина. Значит, ее искусственно пробужденная способность справилась даже с повреждением мозга. Вадим был теперь уверен – справится и с кодом. Зомбированный человек при сбое программы умирал – включался режим самоликвидации. Но Полину не так-то просто убить. Умерев, она переживет лишь новое восстановление мозга – уже свободное от программы. А значит, снова станет самой собой. И вспомнит о сыне. О сыне, которого у нее отняли. И в этом участвовал он, Вадим. Если о чем и сожалел – то лишь об этом. Потому что даже за гробовой чертой будет помнить тот последний взгляд любимой девушки, которая, потеряв всё, поднесла к виску пистолет. Помнить, как в тот момент вместе с выстрелом разорвалось сердце. В глазах стоял уже туман, когда Вадим, шаря по ящикам стола, нашел блокнот. Уваров с трудом выводил на нем строки, которые Полина однажды прочитает. Вадим не сомневался, что его комнату явится обыскивать Соколов или Лобанов. И что обнаружат записку, и что передадут ее Полине... И она поймет всё. Однажды поймет. Может, ей помогут они... может, уже не они... но люди Князя еще остались там, за периметром. Ей будет к кому обратиться. Пистолет за последние четверть часа страшно потяжелел, заставляя напрягать последние силы. Кажется, в коридоре раздался шум, сюда уже шли... Но нет, он не доставит им этого удовольствия – пристрелить его. Он сам решит свою судьбу. В кои-то веки – сам. Хотелось бы сказать, как в слащавом любовном романе: "Полина, иду к тебе". Но пойдет он к ненавистному брату. Там, за чертой, им предстоит разрешить свой последний спор. И, возможно, наконец воссоединиться. Ведь как бы Вадим этого ни отрицал, они всё-таки близнецы. И тьма оказалась бессильной без света дня. От выстрела задрожали стекла, по одному из них прошла трещина. Но Вадим этого уже не видел. *** Листья. Кругом были рассыпаны листья, оставшиеся с прошлой осени. Господи Боже мой, сколько же опять придется работать граблями, чтобы сгрести их в кучи и оставить дворнику, который потом их сожжет? Собственно, обычно он и занимался субботником, но неугомонная компания детективов, как всегда, нарушила школьные правила и их отправили отрабатывать наказание. Странно, что так далеко от школы – у самого озера. Зачем убирать листву здесь? И куда же подевались остальные? Ну ладно, Макс – он наверняка отошел втихаря покурить вместе с Ромкой. Но Вика? Андрей? Впрочем, Андрей постоянно после каникул держался вдали от нее. Больше с Максом времени проводил, чем с ней. Не хотел делать ему больно, не хотел отнимать ее у друга. Благородно – и до боли обидно. Андрей – настоящий рыцарь, правильный до невозможности. Иногда до слез правильный. Слез обиды и слез вины – ведь он ведет себя так по отношению к Максу, как следовало бы вести ей. Изменнице. Даша раздраженно взмахнула граблями, отгоняя непрошеные мысли, так неприятно задевавшие ее, – и чертыхнулась. Кажется, зубцы зацепились за корень. Ну вот, осталось еще инструмент сломать, Семен Андреевич по головке за такое не погладит. Конечно, заплатить не проблема, мать даже ворчать не станет за это. У нее какой-то новый контракт, и она всецело поглощена будущей ролью. Так погружена, что все каникулы Даша была с ней рядом – и в то же время сама по себе. Обычное явление. Грабли застряли крепко. Даша, устав их дергать, присела на корточки и попыталась понять, как же вытащить застрявший зубчик... как вдруг что-то холодное коснулось ее шеи сзади. Такое холодное, будто за шиворот кто-то засунул лед. Так, помнится, могли развлекаться лишь двое проходимцев – Артем и Рома. Вот сейчас она им обоим... Даша встала, резко развернулась – и уперлась взглядом в фигуру Калинина. Он стоял перед ней неподвижно... и подозрительно не ухмылялся, довольный проделкой. Наоборот, его взгляд был таким пронзительным, что становилось не по себе, а по телу пробегал неприятный холодок, будто по крови растекался лед. – Тёма, что это за шутки такие? – сердито проговорила Даша, ощущая, что робеет под взглядом друга. – Почему ты так смотришь на меня? Артем медленно поднял руку – Даша могла поклясться, что даже не моргнул за всё это время ни разу, что тоже было ненормально – и легонько коснулся пальцами ее запястья. Дрожь. Ледяная дрожь пронзила всё тело, заставив руку дрогнуть и выпустить грабли, которые с хлопком приземлились в прошлогоднюю листву. Тот же холод, что обжег ее полминуты назад. Нечеловеческий. – Тёма, это не смешно... – Даша принялась отступать, не в силах, однако, оторвать взгляда от лица друга, точно загипнотизированная. Не смея тоже моргнуть, глядя в неподвижные, застывшие глаза... ...И внезапно понимая, что сквозь фигуру Артема она видит очертания дальних деревьев. Ее давний приятель детства был сейчас словно сгустком тумана, принявшим его облик. Артем не был более человеком, Даша вдруг поняла это со всей очевидностью. – Я мертв, Даша, – он не раскрывал рта, его губы даже не двигались. Его голос звучал внутри ее головы. – И ты это знаешь. Только забыла. Теплый день конца марта вдруг превратился в поздний ноябрь. Даша обняла себя руками, почувствовав, как от запястья и шеи холод расползается по всему телу. Проникает вглубь по кровеносным сосудам, вгрызается в кости. От него не укрыться, не отогреться даже у жаркой печи. Как она могла забыть! Этой зимой их Тёмы не стало... Его убили: эти неизвестные, расправившиеся тридцать лет назад с сиротами, теперь забрали жизнь их друга, очернив его, сделав в памяти всех наркоманом, перебравшим с дозой. Артем никак не может быть наказанным за прогулки в лесу – как не может и работать на субботнике вместе с ними. Его нет... нет уже два месяца. – Больше, чем два месяца, – снова прозвенел в голове его голос. – Намного больше. Более того, Даша – тебя тоже уже давно нет здесь. Именно поэтому ты можешь меня видеть. – Меня... нет?.. – это казалось странным. Какая-то жестокая шутка, не характерная даже для Артема. Вот только Даше стало до ужаса страшно взглянуть на собственную руку, отвести глаза от лица призрака, что стоял, недвижимый, перед ней... Страшно потому, что в глубине души она поняла – он говорит правду. Ее нет, уже полгода как нет. Именно поэтому она разгребает давным-давно уже сгнившие листья на субботнике, который состоялся полтора года назад... когда они еще не приняли в свою команду Юлю, когда они еще ее не потеряли, когда Андрей еще только влюбился в Анну... и сама Анна была жива... и не было заражения школы и обвала... и Ромка не был предателем... и не вытолкнул ее из окна... когда еще... ...Когда еще Женя не убила ее. Повернуть голову, разорвать зрительный контакт оказалось невозможным. Даша смогла лишь поднять свою руку на уровень глаз – поднять, чтобы посмотреть на собственную ладонь – и сквозь нее увидеть всё те же очертания деревьев у озера. Солнце не согревает ее, потому что его лучи проходят сквозь тело. Она уже не способна ни чувствовать ветер, шумящий в кустарнике, ни вдыхать прелый запах листвы под ногами, ни ощущать сырость, которой несет от озера. Даша была уверена, что реши она поднять грабли – и ее руки прошли бы сквозь них. – Мы умерли, Артем... – прошептала Даша с горечью, бессильно опуская руку. Наверное, ей только казалось, что она говорит, а ее голос, между тем, таким же колокольчиком звенел в голове у Артема. – Но... почему я всё еще у озера? Где рай или ад? Или пустота? Если он погиб раньше нее, то должен знать. Зачем-то же он пришел к ней? – Потому что мертв лишь я, – раздался его голос. – А ты – на грани. Тебя нет в мире живых, но тебя нет и по сторону бытия. В твоем теле поддерживают жизнь, но не могут вернуть в него разум... Пейзаж вокруг сменился – теперь сквозь Артема Даша видела белые стены какой-то палаты, должно быть, больничной. Видела койку с аппаратом искусственного дыхания... и лежащую на нем неподвижную девушку, накрытую по шею белой простыней... Артем сделал пару шагов в сторону, наконец разрывая зрительный контакт... и взгляд Даши упал на парня в кресле у самой кровати. Парень сидел, весь сгорбившись, и держал своей рукой ее руку... Андрей... ее Андрей? Он стал старше: черты лица заострились, у глаз собрались паутинкой морщинки, а на верхней губе был уже виден пушок будущих усов. Выходит, прошло немало времени – тяжелого времени для него. Сидящего перед ней юношу уже нельзя было назвать мальчишкой. После всего случившегося последние дни детства остались далеко за плечами. Детство закончилось и для нее – лежащей бледной статуей перед ним. Или стоящей позади? Было дико видеть себя сразу в двух местах, ощущать себя раздвоившейся, потому что тоненькую ниточку связи с девушкой на кровати Даша, как ни странно, тоже чувствовала. – Именно поэтому ты и на грани, – прозвучал голос Артема. – Нить не оборвалась. Ты еще можешь вернуться. И тебе нужно вернуться... Даша, сделав усилие, наконец повернула голову к другу-призраку. На его губах играла улыбка – тягуче-грустная, до плача режущая по сердцу. Наверное, именно таким видела его Юля, когда он прощался с ними. – Должно же для кого-то из нас всё закончиться хорошо? Для тебя, для Ромки, для него... – он кивнул на сидящего у кровати юношу. Проследовав за взглядом Артема, Даша увидела, как Андрей гладит ее пальцы. Он ничего не говорил, просто устало и тоскливо смотрел на нее. На ту, другую Дашу, чья голова лежала на подушке с закрытыми глазами, из чьего рта торчала трубка, чьи показатели жизни отображали экраны вокруг. Но девушка чувствовала его взгляд и на себе, хотя стояла за его спиной. Даша готова была поклясться даже, что начинает ощущать теплые прикосновения его пальцев... Вздрагивая, она подняла руку – ладонь всё еще оставалась прозрачной. Артем прав – Даша зависла между мирами. Она чувствует ласку Андрея, но не может прикоснуться к нему в ответ. Может заговорить – но он не услышит ее. И если даже встанет перед ним – его взгляд пройдет сквозь нее. Горько ощущать себя вот так. Так же, наверное, ощущал себя и Артем, вынужденный задержаться в мире живых, чтобы назвать им своего убийцу. Вот только она еще может вернуться, а он уже нет... Артем?.. Даша поняла, что он ушел. Опять ушел, проводив на прощание своей улыбкой. Девушка огляделась, чтобы выяснить очевидное – его призрака не было нигде. И она не удивилась – он и не должен быть с ней долго, потому что принадлежит иному миру. Противоположному тому, где сейчас Андрей, который наклонился и поцеловал ей руку... Поцелуй обжег кожу – и по жилам пробежал огонь. Согревающий, приятный, прогоняющий прочь холодное прикосновения Артема. Повинуясь порыву, Даша сделала шаг вперед и провела рукой по взлохмаченным волосам Андрея, коснулась пальцами его щеки... Ей показалось, что он всё-таки что-то почувствовал – по тому, как юноша повернул голову чуть вбок, будто удивляясь, что за ветерок похолодил ему кожу. Вот Андрей развернулся в кресле, вот посмотрел наконец назад – и сердце Даши замерло, даже приборы отобразили увеличение пульса... Но взгляд Андрея был направлен на приоткрытое окно слева, откуда, как он думал, и дошел до него порыв прохладного ветра. Куда как с большим волнением он посмотрел на приборы – но показатели уже возвращались в норму. Андрей не видел ее – и не был должен, потому что принадлежал иному миру. Противоположному тому, куда ушел Артем. А Даша... Даша вынуждена была ждать по ту сторону одной завесы, по эту сторону другой. Ждать, не зная, не ведая, куда же в итоге склонится ее стрелка жизни... 30 декабря 2012 года Виктор мог убеждать себя сколько угодно, что идет на встречу с Тамарой только из-за того, чтобы помочь Даше, чьим опекуном он стал. На самом деле он большую часть дня уже провел, консультируясь с медиками из команды Князева, изучавшими наработки нацистов, поговорил и с двумя коллегами ныне покойного Маркова – своего ученика, который модернизировал лучевую машину Вульфа, чтобы волновым излучением усиливать регенерацию различного вида тканей. Модернизировал – а потом, узнав, в чьи руки попадет его работа, попытался воспротивиться этому и нашел свою гибель от рук Вадима Уварова. Станислав был амбициозным юношей, поэтому так легко подпал под влияние Вульфа. Последний знал, за какие ниточки дергать людей, чтобы склонить их к работе на благо компании "Ингрид", в действительности же на благо нового Рейха. И всё-таки Марков остался достаточно порядочным, чтобы решиться уничтожить плод десяти лет своей работы – только чтобы он не попал в руки фашистам, которые намеревались лечить лишь избранных – и обрекать на смерть других. Решение, с которым можно было спорить, и которое, по иронии судьбы, принял и Вадим в отношении вакцины. Вот только Марков не успел осуществить задуманное – и теперь его машина могла вернуть к нормальной жизни Дашу Старкову, как и других людей. Но оставался риск, и большой. Никто не мог обещать Виктору даже шестидесяти процентов успешного исхода. Никто из ученых-физиков, никто из медиков. Так чем могла помочь Тамара, которая вообще была по образованию вирусологом? Незачем лгать себе – Виктор просто искал предлог для встречи с ней. Осуждал себя за это, но ничего не мог с собой поделать. Слишком много осталось невысказанным между ними, и хотя Виктор уже несколько месяцев как был счастлив в браке с Ларисой, теперь уже Поляковой, прошлое не отпускало его. Возможно, потому что Тамара связывала его с детством, с погибшим другом – своим братом, которого вряд ли помнила. Но Виктор помнил всё, как будто это было вчера. И не мог забыть того, что в воспитаннице нацистов – Тамаре Славиной – всё еще жила девочка по имени Света Остапенко. Жила молодая женщина, которая лгала ему – и при этом спасла из клетки. Женщина, которая отчаянно искала его взгляд при редких встречах на нижнем уровне – и не находила, потому что он всегда отворачивался. Раненый, преданный. Вот только в ее глазах, как бы Виктор ни хотел отрицать этого, он тоже видел боль. И раскаяние. Что хуже – быть узником или вынужденным рабом? Пожалуй, второе. Виктор понял это в полной мере, будучи вынужденным выполнять приказы Морозова и беспомощно наблюдать за его издевательствами над детьми и коллегами. Из-за Виктора чуть не погиб Митя, чуть не умерла Елена. И это лишь самые очевидные жертвы. После такого имел ли он право осуждать другого? ...Когда Виктор зашел в комнату, Тамара уже сидела за столом, уперев взгляд в соединенные в замок руки перед собой. Теперь настала ее очередь отводить глаза, пока он жадно смотрел на нее, внезапно осознав, как сильно истосковался. Тамара по-прежнему была красива – только если приглядеться, можно углядеть несколько серебристых ниток в ее роскошных черных волосах. Но красота ее потускнела, как глянец старинной фотографии. Виктор запомнил ее другой – влюбленной, сияющей. Влюбленной в него, сияющей рядом с ним. Из строгого, неприступного врача, который посетил "Логос" в конце ноябре, она превратилась в женщину, которая впервые была по-настоящему любима – теперь-то Виктор знал всю ее историю. Но он ушел – и свет с ее лица ушел вместе с ним. Возможно, думал Виктор, оживает она только рядом с сыном. Мужчина уже в который раз ловил себя на мысли, что хотел бы познакомиться с мальчиком. Но всякий раз спрашивал себя – а зачем? Ты создал себе одну семью, счастливую семью. Почему же хочешь жить на две? Разве тебе мало одной женщины, которую любишь и которая любит тебя? Он был счастлив, безусловно, счастлив. Но прошлое тянуло его к себе, и связь эта оставалась болезненной, но при этом неумолимой. А может... не только в прошлом было дело? Виктор не понимал себя и не был уверен, что когда-либо поймет. Он сел напротив Тамары, не решаясь заговорить. Всё красноречие учителя литературы и директора престижной школы куда-то пропало. Виктор знал, зачем сюда пришел, но понятия не имел, что хочет здесь найти. – Здравствуй, Виктор, – Тамаре первой достало мужества прервать затянувшееся молчание. – Так понимаю, ты хочешь спросить меня насчет аппарата Маркова и инъекций "Амброзии-12"? Сразу к делу, точно их встреча была ей в тягость. Тамара подняла свой взгляд – но лицо ее оставалось непроницаемым. Суровая, неприступная доктор вернулась, отбросив их в самое начало их знакомства. Только теперь уже растопить этот лед ему не удастся. И нужно ли? – Здравствуй, Тамара, – с запозданием произнес Виктор. – Я уже расспросил кое-кого, но хотелось бы знать и твое мнение. – Ты узнал уже больше, чем я могу тебе сообщить, – произнесла Тамара, всё так же отрешенно глядя на него. – Я могу повторить то же, что сказала Соколову. Инъекции более безопасны, но случай слишком серьезный, к тому же прошло немало времени с начала комы. Однако использование аппарата может привести к непредсказуемым последствиям, а шанс удачи едва ли превышает пятьдесят процентов. Она права, ничего нового он не выяснил. Теперь уже Виктор был поставлен перед непростым выбором. Какое бы решение он ни принял: воспользоваться аппаратом, воспользоваться инъекциями, отказаться от того и другого – последствия могут быть тяжелыми. Виктор молча смотрел на, казалось, равнодушную ко всему Тамару и всё чего-то ждал, хотя она сказала ровно то, что он и предугадывал. Тогда зачем он здесь? Может, догадался Виктор, он ждал не столько мнения медика, сколько поддержки? Той поддержки, которую мужчине может дать в непростой ситуации женщина? Однако он сам не захотел понять тогда Тамару, теперь она больше не впустит в свою жизнь его. Четвертый Рейх не состоялся, но успел сгубить множество жизней и сломать многие отношения. Но в чем-то были виноваты и сами люди. Нацисты часто одерживали верх именно потому, что их противники были разобщены. – Почему ты ничего не сказала мне о сыне? Не сказала, что тоже заражена? –внезапно спросил Виктор, наконец решаясь ступить на тонкий лед. – Не сказала – тогда? Оба понимали, какое "тогда" он имел в виду. Тамара молчала, точно взвешивала на незримых весах, отвечать ему или уже сейчас закончить встречу, попрощаться и уйти – теперь уже навсегда. Ведь зачем пытаться оживить то, что уже мертво? – Что бы это изменило? – ее голос стал чуть глуше, казалось, даже мягче, но при этом продолжал звучать отрешенно-равнодушно. – Я всё равно поступила бы так, как поступила. Как они мне приказали. – И всё-таки спасла бы меня? – добавил Виктор. – Из подземелья? Из клетки? Принесла бы лекарства, рискуя собой и сыном? Тамара отвела взгляд, устремив его на маленькую елочку у окна, на игрушках которых играли лучи солнечного цвета, задолго до вечера зажигая на ней гирлянду. Виктор вспомнил, как они наряжали почти такую же, только немного больше, в "Логосе" – незадолго до зимних каникул. – Виктор, – попросила Анна Михайловна, подавая ему звезду. – Поможешь надеть на верхушку? Я не дотягиваюсь, а все старшие ребята заняты. Она суетилась у елки с учениками, уже успевшими украсить ее десятками игрушек и даже повесившими гроздья мишуры на ветки. Виктор с улыбкой принял из рук учительницы звезду, но тут его окликнула Алиса: – Виктор Николаевич, а можно вы меня поднимете? Я сама хочу! – Да, – серьезно заявила Надя. – В том году меня поднимал Андрюша, а теперь пусть звездочку повесит Алиса. – А когда я вырасту, меня будет поднимать Митя, – девочка собственнически положила руку на плечо Мити Воронцова, который, судя по слухам, уже значился ее женихом. – Правда же, Митя? – Но муж не поднимает свою жену, – стала объяснять подруге Надя. – Он поднимает ребеночка, папа всегда меня поднимал... – она тяжело вздохнула, вспомнив о том, что ее родителей теперь нет. Виктор ощутил, как грудь резанула застарелая, но никогда не утихающая боль от потери сестры. – И папа – меня, – Митя тоже загрустил и насупился. – Когда мы еще вместе с мамой жили... Его отец, Кирилл Воронцов, рассказывал как-то, что бывшая жена оставила его с маленьким ребенком на руках. Но мальчик всё еще любил мать, и ему явно было тяжело. Сколько таких детских драм успел увидеть Виктор! И самое обидное – далеко не всех этих ребят дома, на каникулах, ждали родители, чтобы нарядить с ними елку. Даже в полных и богатых семьях дети зачастую становились не нужны, и их отправляли в частные пансионы – чтобы глаза не мозолили. – Давайте не будем грустить, – Виктор ласково потрепал по голове Митю, затем подхватил на руки Алису. – Смотрите, какая красавица у нас получается! И она ждет свой венец. Он поднял девочку на вытянутых руках и, довольная, она нацепила звезду на самую верхушку. Виктор немного крутанул ее перед тем, как поставить на ноги, и Алиса счастливо засмеялась. Затем он обнял всех троих детей. – Как насчет того, чтобы отметить наряженную елочку чаем с булочками? И поиграть в "города"? Дети любили эту игру – благодаря ей, они знали многие города не только России, но и всего мира. Виктор был этому только рад – игра развивала кругозор и способствовала внимательности и развитию памяти. А у него как раз были сейчас свободные полчаса. – А дядя Володя разрешит? – спросил чуть скептически настроенный Митя, который всегда тщательно продумывал любую не вписывающуюся в изначальные планы авантюру. – Мы же не просто так? – улыбнулся Виктор. – А за усердную работу. Елка-то почти готова! – он кивнул на дерево, которое заканчивали наряжать. – А можно мне тоже булочку? – попросил Виталик. – Только без городов? – И мне тоже? – присоединился Юрка Веревкин, услышавший ключевое слово "булочка". – Всем будет по булочке, – Виктор выпрямился и оглядел собравшихся у елки ребят. – Но в города играем! Кто назовет больше всех – тому презентуется вторая булочка. – Я не хочу играть с противным Юркой Веревкиным! – надула губки Надя. – И булочки с ним есть. – Но индейцы курят же трубку мира с врагами? – вступился начитанный Митя Воронцов. – А это будет булочка мира. – Вот именно! – рассмеялся Виктор. – Булочка мира. Так что идем... Он остановился, заметив стоящую неподалеку Тамару, которая с улыбкой наблюдала за происходящим. – Идите, я вас догоню, – шепнул он детям. – Только не носитесь по коридорам! Он смущенно посмотрел на Анну, которая как раз заканчивала укладывать мишуру, и учительница начальных классов всё поняла без слов. Хитро взглянув на Виктора, она направилась вслед за детьми: – Пожалуй, я прослежу за ними. Виктор, бросив Анне благодарный взгляд, наконец остался наедине с Тамарой, которая подошла к елочке и, помедлив, указала на одну из веток. – Здесь чего-то не хватает. Видишь, пустует? Остались же еще игрушки? – Да, – заглянул в коробку Виктор. – Две сосульки и... медвежонок? – он достал игрушку, силясь разобрать, кто же это. – Виктор, ну это ведь бобренок! – улыбнулась Тамара. – Вот же, у него зубки видны... – Точно, бобренок... – она протянула руку, чтобы взять игрушку из его рук, но он медлил, не отдавая. Когда ее пальцы коснулись бобренка, он накрыл ее руку своей большой ладонью, чувствуя, как сладостно замирает, а потом вновь начинает усиленно биться в груди сердце. – Виктор, не будь ребенком, отдай бобра, – рассмеялась Тамара, а он стоял, потерянный, влюбленный, как школьник, и наслаждался звуками ее легкого смеха, который, кажется, впервые и услышал... Нет, не впервые. Света Остапенко смеялась так же звонко, когда Вася щекотал ее, чтобы она не пугалась очередной страшной истории, которые любил на ночь рассказывать девочкам Коля Семенов. Хлебом не корми его, дай попугать маленьких. Ох, получился бы из него сочинитель готических романов... Виктор отвел руку и позволил Тамаре забрать бобренка. На ее щеках выступил легкий румянец, и, поспешив отвернуться, она повесила игрушку на пустующее на елке место. А Виктор всё не мог отогнать наваждение, утихомирить двоящееся сознание: вот Вася, посадив сестру на плечи и чуть покачиваясь, стоит у елки в детском доме, а Светочка вешает какую-то игрушку на верхние ветки... Возможно, это тоже был бобренок. Или зайчик... Виктор не помнил точно, но был уверен, что движения у Тамары сейчас точно такие же. Изящные, аккуратные, сосредоточенные – как у серьезного ребенка. Он вдруг подумал, как бы молодая женщина наряжала елку вместе со своими детьми... С его детьми... – Ну вот, теперь всё в порядке, – Тамара сделала шаг назад, любуясь результатом. Не дождавшись ответа, она повернулась к Виктору. – Что скажешь? – Красиво. Очень красиво, – вот только смотрел он совсем не на елку, а на собеседницу. И снова на губах сама собой заиграла счастливая улыбка, когда Виктор увидел, что Тамара слегка смущается. Взрослая, уверенная в себе женщина, которая сейчас напоминала одновременно и ребенка, и совсем юную девушку, впервые влюбившуюся. И Виктору нравилась она именно такой – близкой, открывшейся ему, искренней. И не было уже диссонанса между маленькой Светочкой и взрослой Тамарой. Годы прошли, она утратила память, но осталась собой, тем самым склеивая воедино его сердце, восполняя давнюю утрату. И при этом он любил в ней не только свое потерянное, счастливое прошлое, но и ее саму... Видимо, не настолько всё же любил, раз так легко отказался. Раз не смог бороться до самого конца за живущую в Тамаре девочку – невинную, еще не поставленную перед тяжелым выбором, еще не отравленную нацистским воспитанием. Кто знает, возможно, при взгляде на наряженную елочку Тамара тоже вспомнила о том моменте из "Логоса", когда они оба еще были счастливы, когда оба еще многого – не самого лучшего – просто не знали друг о друге. – Виктор, к чему эти вопросы? – не поворачивая голову, спросила молодая женщина. – Давай оставим прошлое в прошлом. И то, что случилось, и особенно то, чего не могло случиться. Я по-своему была за всё наказана. Он знал, о чем она говорит. Недуг ее сына – болезнь Гюнтера. Да, с помощью пересадки костного мозга мальчик сумел ее побороть. Но такие вещи никогда не излечиваются до конца, полностью здоровым ребенком Даня уже не будет. Даня... Виктор понял, что хотел бы произнести имя ее сына вслух. – А есть ли шанс... как-то тоже излечить его этим аппаратом? – спросил он. Виктор не имел в виду ничего провокационного, но по тому, как дернулась Тамара и взглянула на него – как совсем чужая, – понял, что она истолковала его слова совсем по-другому. – Ты имеешь в виду – стала бы я ставить опыт на своем сыне, раз допускала эксперименты на чужих детях? Как теоретически допускаю его на Даше? – резко бросила она. – Нет, не это... – начал было он, но Тамара его оборвала. – Это справедливый вопрос, отчего же, – она нервно пожала плечами. – Сейчас – нет, потому что теперь Даня может хотя бы выходить под свет солнца без угрозы для жизни. А когда он умирал у меня на руках – решилась бы. Потому что нечего было бы уже терять. И Даше терять тоже нечего. Она опустила голову на согнутую в локте правую руку, уперев ее в стол. Ладонь закрыла уставшее лицо, опять пряча от Виктора глаза молодой женщины. Пряча ее мысли, переживания. – Я хочу быть сыщицей, – говорила смелая и решительная Валя Спиридонова. – Хочу ловить преступников, как Шерлок Холмс. Игорь ухмыльнулся – вот уж не мог подумать, что девочка стащит их с Васькой книгу рассказов о Шерлоке Холмсе (которую сами они выпросили у Савельича) и не просто прочитает, но даже поймет в свои-то семь лет! И ей даже понравится разгадывать тайны зачастую быстрее знаменитого детектива! Хотя с ее-то способностями неудивительно, некоторые логические задачки по математике Валя решала не хуже братьев-шестиклассников. – А я хочу быть доктором, – произнесла Света Остапенко, которую детективные дела совсем не интересовали. – Я хочу лечить людей, чтобы спасать всех больных и раненых. Чтобы никто не умирал. Тогда и сыщиков не нужно будет. – Как не нужно?! – возмутилась Валя, видя покушение на свою мечту. – Даже если никто не будет умирать, преступники будут похищать деньги и драгоценности. Будут сбегать. И их надо ловить, потому сыщики нужны всё равно. Они даже нужнее врачей! Игорь и Вася, пришедшие навестить сестер, покатывались со смеху, едва сдерживаясь, что бы не захохотать в голос. Доводы девчонок выглядели такими серьезными и в то же время умилительными. – Неправда! – не согласилась Света. – Сыщики тоже могут быть ранены, тогда кто их спасет? – А зачем лечить людей, если преступники будут их снова ранить? Их можно тогда лечить бес-ко-неч-но! – настаивала Валя. – Замотаешься! – добавила она с интонацией Галины Васильевны, отчего Вася, уже не сдерживаясь, взорвался приступом смеха, хватаясь за живот. Спасая друга от опасности умереть со смеху, Игорь решил вмешаться. – К чему спорить?! – заявил он. – Важны и сыщики, и врачи! Сыщики – чтобы ловить преступников! А врачи – чтобы лечить пострадавших от преступников людей и самих сыщиков. – Но врачи будут нужны всегда, потому что болеть можно и без преступников, – настаивала на своем Света. – Как ты болел прошлой зимой. А преступников однажды всех переловят. – Жаль, – вздохнула Валя. – Тогда некого будет ловить. И нечего расследовать. – Ага, тогда скучно будет, – согласился с ней Вася, всё еще всхлипывая от смеха. Игорь кивнул – жизнь в детском доме заиграла новыми красками, когда они открыли чердак, о котором, кроме них, не знал никто, и таинственное подземелье. Это было самое настоящее приключение, о которых пишут в книгах! Совсем не то что занудная учеба, из которой мальчику нравился всего один предмет – литература, потому что он обожал читать и не пропускал ни одну попавшую ему в руки книгу. Мальчишки даже забыли, что они сироты, что живут без семьи, которую не могли заменить ни добродушный, пусть и слегка чудаковатый Савельич, ни строгая, но по-своему заботящаяся о них Галина Васильевна. Эх... знать бы тогда, что не всякое приключение к добру. И что лучше уж порой жизни быть "скучной". Скоро будущие мстители это поймут, а пока тихо радовались своей собственной "огромной тайне". Знала бы маленькая Светочка, которая исполнила свою мечту и стала врачом, что ее заставят не только лечить, но и участвовать в нацистских опытах. И знала бы Валенька, что реализует себя пусть и не в качестве сыщицы, но честного судьи, который и пострадает за свое желание донести правду до людей. Горько было вспоминать теперь обо всем этом. Но, возможно, именно мысли о прошлом и толкнули Виктора на странные и никак не вытекающие из предыдущего разговора слова: – А ты помнишь... Васю? Помнишь брата? Удивительно, но на лице Тамары, медленно поднявшей голову, не отразилось никакого недоумения. Будто она давно уже ждала этого вопроса. – Мало. Совсем немного... Иногда что-то вспыхивает – как зажигалка в абсолютно темной комнате, и огонек выхватывает какие-то лица, предметы, даже отдельные, короткие события... Но быстро гаснет. И остаются одни обрывки, мозаика, – она вздохнула. – По крайней мере, теперь я помню, что он вообще был. Молодая женщина замолчала, Виктор тоже не возобновлял разговор. Перед глазами вновь всплывала картинка далекого прошлого... – Свет, только ночью босиком в уборную не бегай! Простудишься! – Вася помог сестренке улечься в кровать и деловито поправил одеяло. – Васют, я никогда-никогда не болею! – заявила маленькая Света. – Это ты прошлой весной всё болел и болел. Даже врача вызывали. Это потому что ты бегал в одной майке по двору, а снег еще лежал! Это правда – Васька тогда здорово простудился и долго кхыкал грудным, тяжелым кашлем, а Светочка на памяти Игоря никогда не болела. Как и Ирочка, впрочем. – Эй, кто из нас тут старший брат? – сердито проговорил Вася, понимая, что педагогическое наставление обернулось против него же. – Старший ты, но ты как маленький. Иногда, – возразила Светочка. Игорь, который тоже пришел уложить Ирочку, усмехнулся в кулак. Сестренка уже успела провалиться в сон, и он хотел было уходить, но так забавно было наблюдать за перепалкой обоих Остапенко. – Смотри, заболеешь – и будешь бредить, и придет тебе Бабай во сне! Тогда не проси, чтобы я засыпал рядом с тобой, – проворчал Вася. – Потому что ты будешь за-раз-ная! Ваську легко было разозлить, он как искорка вспыхивал. Даже любовь к сестре у него часто выражалась в постоянном ворчании и внешнем отсутствии нежности. Вот только Игорь-то знал, что парень за Светочку без ножа, с голыми руками на самого графского пса бросится. Ну, того, который в лесу воет. Правда, ножик складной у Васьки всё-таки имелся: выменял на пару редких марок у старших ребят. Но Коля Семенов уверял, что с ножом против пса-призрака бесполезно идти. – Он неубиваемый! Его режешь – и нож сквозь проходит! – любил он шугать как сестер, так и малышей, которые с ужасом и восторгом слушали его поздно ночью в умывальнике, пока не приходил разбираться дежурный воспитатель. История о графском псе стала одной из самых его любимых. – Бабая не существует, – снова возразила Светочка, однако чуть поежилась, натягивая на себя одеяло: – А вот графский пес воет в лесу! Вчера мы его всю ночь слышали. Вот вы уйдете, – она посмотрела на мальчишек, – и он сразу завоет... – Правильно, придет за непослушными девочками, которые ходят босиком, – зловеще прошептал Вася, но пугать так, как Коля, у него не получалось. Таланта не было. – Нет, – замотала головой Светочка. – Если и придет, то не потому, что я босиком хожу. И не потому, что Валюша манную кашу не ест. Он просто придет... Видно, что, несмотря на разумные доводы, ей страшновато. Игорь и сам вроде бы проснулся от тоскливого воя, но когда встал и выглянул из окна – ничего не увидел. Ночной лес шумел вокруг детдома, но из него не доносилось никаких странных звуков. Словно всё приснилось. Вот только следы крупной собаки ребята и впрямь на экскурсии вместе с Савельичем видели. Историк сказал, что это волчьи. Но мальчишки-то знали – это точно графский пес. – Васют, ты посиди со мной... маленько. А? – тихонько попросила Светочка. – Ты ж у нас ничего не боишься! Бабая не бывает, графского пса не бывает... – Но что-то же бывает? – вздохнула девочка. – И воет там. Игорь различил в полумраке, как Вася сделал крайне серьезное лицо, пытаясь изобразить раздумье, но уже знал – конечно же, его друг согласится. – Ты иди, а я задержусь чуток, – кивнул он Игорю, а затем, скинув ботинки, забрался к сестре под одеяло. Доверчивые детские ручонки тут же обняли его за шею, и Светочка устроилась у него на груди. – Ты недолго, а то Войтевич сегодня дежурит, – бросил ему Игорь. – Поймает –будешь полы драить. Войтевич суров, ой как суров для нарушителей режима. Это не Савельич, который, конечно, тоже накажет, заставив помогать ему разбирать и протирать книги в библиотеке. Но это же весело и занимательно, у него в запасе всегда столько интересных историй! – А ты расскажи... что-нибудь... – попросила Светочка шепотом, хотя Игорю, уже поднявшемуся, чтобы идти к двери, всё было слышно. – Светлана! – возмущенно-ворчливым шепотом ответил Васька. – Совесть есть? Девчонки все уже спят! – А ты тихо? Про цветочек аленький? – Совести нет, – сделал логичный вывод Васька и, тяжело вздохнув и бросив на друга взгляд "досталось же мне", начал бормотать то, что помнил из сказки, которую недавно ставили малышам на грампластинке. Игорь, хмыкнув и напоследок бросив взгляд на спящую Ирочку, направился в спальню к мальчикам. Конечно же, час спустя Ваську под конвоем привел на ночлег Войтевич, а назавтра нарушитель, разумеется, мыл полы. Но разве могло это расстроить юных искателей приключений, которые с волнением ждали, когда Савельич уйдет с младшими на экскурсию, чтобы забраться в его комнату и оттуда – на заветный чердак? – Он очень любил тебя, – произнес Виктор и сразу же почувствовал горький привкус от этих слов. – Хотя порой и напоминал маму из мультика "Простоквашино". На губах Тамары мелькнула легкая, почти невесомая улыбка. Но она так быстро пропала, что Виктор гадал, не почудилось ли ему? – Но когда мне приснился кошмар, утешал меня именно ты, – она подняла на него глаза. – Игорь Исаев. Это так странно... знать, что тот мальчик, чьи черты с трудом вспоминаю, был ты. Виктор задумался – он, кажется, подзабыл, когда это ему в прошлом довелось утешать Тамару... то есть Светочку? Хмурясь, провел по лбу рукой... что-то такое отдаленно пронеслось в памяти, но без деталей. Совершенно без деталей. – Я плохо помню подробности. Кажется, я убежала за ограду, – Тамара поняла, что он мученически пытается выудить из памяти этот потерянный эпизод. – Потому что я была в лесу, а вы меня искали. По крайней мере, тот мальчик, Игорь, который меня нашел, был очень взволнован и даже рассержен. – Да, точно, – Виктор хлопнул себя по лбу. – Как я мог забыть! Праздник по случаю Дня Рождения Елены. Тогда отменили занятия, ее отец устроил настоящий пир, всех угощали кусочком большущего торта, который испекли повара, а младшим еще раздавали конфеты. Везде висели шарики, девочки были в белых фартучках и с бантиками. Для старших устроили танцы. И внезапно, под самый вечер, в разгар веселья, ты исчезла. Ты тогда нас серьезно напугала. Мы искали тебя по всему дому, воспитатели и учителя с ног сбились, даже Войтевич встревожился... – Еще бы, – с неприязнью в голосе сказала Тамара. – Чуть не пропали годы упорного труда и экспериментов. – А Васька, помню, вообще был никакой. Преподаватели пошли в лес, а мы решили последовать за ними. Но первым нашел тебя действительно я, – Виктор снова погружался в воспоминания, и мало-помалу они становились яснее. – Тебе, кажется, что-то приснилось, и ты плакала... Я еще удивился, ведь ты почти никогда не плакала. Ни когда поранишься, ни когда нужно было идти на укол. Другие девчонки – Аня, Ирочка, Валюша – могли заплакать, а ты нет. И я подумал, что случилось что-то очень нехорошее, раз ты плачешь... – Света! – Игорь, подбежав к сидящей на маленьком бревнышке у воды девочке, сердито ударил ногой по ковру осенних листьев, шуршащих под ногами, и они золотистым вихрем закружились над землей. – Ну как так можно! Мы тебя обыскались! И действительно – обыскались. Весь детдом на ушах стоит, по лесу бродят учителя и воспитатели. Мальчишки, не желая оставаться в стороне и беспомощно ждать, отправились на поиски тоже – разумеется, тайно, разумеется, в нарушение всех правил. Васька – бледнее призрака из самых страшных историй – побежал вместе с Мишей к детской площадке, а остальные решили осмотреться у озера. Они разделились: Коля и Ванька пошли направо, Игорь – налево, и вот, наконец-то ему улыбнулась удача! Вовремя: солнце уже висело над самыми деревьями, еще полчаса – и наступят сумерки. Даже ранней осенью быстро темнеет, а еще холодает. Светочка уже сейчас вздрагивала от холода, потому что, помимо платьица и белого, в честь праздника, фартучка, на ней не было никакой верхней одежды. Осознав, что она может замерзнуть, Игорь быстро скинул с себя школьный пиджак и завернул в него маленькую сжавшуюся фигурку. И тогда только понял, что девочка плачет. Не громкими, судорожными всхлипами, когда трясет всё тело и грудь сжимает тисками. Нет, просто из глаз текли маленькие дорожки, капая на фартучек, на тоненькие ножки, обтянутые белыми колготками, которые Светочка обхватила руками. Личико у девочки уже покраснело, чуть припухло – значит, плакала она уже давно. Горько, не переставая, но очень тихо – потерянное посреди огромного леса, скрывающего свои зловещие тайны, создание, маленькое горе посреди большой Вселенной, которая, как читал Игорь, бесконечна и холодна. Ведь какое ей, собравшей в себе тысячи сотен планет, дело до замершей, испуганной девочки на одной из них? Первая мысль – Светочка поранилась, может, упала. Игорь лихорадочно принялся ее осматривать. – Свет, ты чего? Ушиблась? Порезалась? Сломала чего? Ну-ка... Нет, ладошки холодные, но целехонькие, колготки чуть разорваны ниже правой коленки, но ранки нет, просто веточкой зацепилась. На голове никаких ушибов, только белые бантики, столь тщательно вплетенные в косы Васькой, развязались и печально свисали на плечи. – Свет... Светочка, посмотри на меня! Тебе больно? – пытаясь добиться хоть каких-то ответов, Игорь мягко взял ее лицо в свои ладони и чуть приподнял, заставляя посмотреть на себя. Его голос звучал теперь взволнованно, из него исчезли сердитые нотки. Поругать потом успеет, сейчас главное убедиться, что с девочкой ничего не стряслось. – Тебе больно? Светочка наконец, всхлипнув, помотала головой из стороны в сторону. – Мне страшно... Правильно, одна в лесу. Глупый Колька со своими россказнями о графском псе и крылатом волке, который уносит ребятишек в свое гнездо в ветвях старого дуба, чтобы покусать и вырастить новыми волчатами! Вышла погулять и заблудилась, потом увидела что-нибудь – и испугалась. Того же волка, ведь следы всё же были. – Ну зачем ты пошла в лес! Эх ты... – Игорь сжал руками ее маленькие ледяные ладошки и, подышав на них, принялся отогревать. – Как ты вообще выбралась?! – с досадой произнес он. – Через лаз... как и вы... я видела... – с трудом выговорила девочка. Был такой лаз в ограде, в самом деле. Мишка говорил – никто не обнаружит, надежно его укрыл ветками, лучше разведчиков-диверсантов. И верно – ни сторожа, ни даже наблюдательный Савельич не нашли. А вот Светочку никто в расчет не брал... – Ну зачем ты сюда пошла? – повторил Игорь свой вопрос, продолжая мягко растирать ей озябшие ладошки и замечая, что девочка уже не так сильно дрожит. – Тут же опасно! Тут же графский пес гуляет, и крылатый волк! Лес не для маленьких девочек! – Знаю, – даже не споря, Светочка шмыгнула носом. – Но мне нужно было. Мне правда очень было нужно. Я искала здесь болото. Я ушла, потому что все были заняты. Я думала, что успею вернуться, но заблудилась... И села здесь отдохнуть... Болото? Игорь пораженно уставился на нее. Он знал – Света ни за что не станет выдумывать, только не она. Такого серьезного ребенка было еще поискать. Так какое же болото ей понадобилось? – Зачем тебе болото? – озадаченно спросил он и снова подышал ей на руки. Кажется, они становились теплее. – Ты что, Царевну-Лягушку там ищешь? – Нет, – Светочка снова помотала головой и, наклонив ее, вытерлась щекой о накинутый ей на плечи пиджак. – Я ищу плохое болото. Черное-пречерное. Как тьма... Оно мне приснилось. – Но зачем искать то, что приснилось? – Игорь привык к тем загадкам, которые любила ему загадывать Ирочка с подружками, но сейчас был полностью озадачен. – Ведь его даже может не быть! – Потому что в нем тонул Васюта... – ...Тонул в какой-то тьме, и она утягивала его к себе, как болото. Как болото, о котором нам рассказывал уже не помню кто из воспитателей, – голос Тамары звучал тяжело, болезненно, говорила она с надрывом. – Только болото было черное, как сажа, и там не было ни растительности, ни лягушек. Одна трясина. Вася кричал, будто ему больно, и всё тонул и тонул. Но даже когда он совсем утонул, всё равно кричал... – Я этого не помню, – ошарашенно пробормотал Виктор. – Всех этих деталей. – Может, я тебе и не рассказывала их, попросту забыв. Тогда забыв, – вздохнула Тамара. – Зато сейчас вспомнила. Наш мозг, знаешь, любит подкидывать сюрпризы, особенно если на него воздействовать искусственно, как это делали с нами. То, что обычный человек давно бы забыл или это бы заменилось придуманными образами, у нас оказалось заблокировано. Однако теперь оно всплывает в самые неожиданные моменты, с разными подробностями. Сон я помню отлично, будто видела его только сегодня ночью. А наш с тобой разговор – смутно. Куда как хуже тебя. – А я, наоборот, вспоминаю его всё яснее... – Это всего лишь сон. Сон, Светочка, – оставив ее руки, Игорь притянул девочку к себе за плечи, снова вглядываясь в глаза. – Очень плохой, нехороший сон. Ты сразу должна была поговорить с кем-то из нас. Когда поговоришь – страх уходит. Нет в лесу болота. И сны не сбываются. Ну только если они не с четверга на пятницу. А сегодня что? Правильно, вторник. – Нет, – девочка взглянула на него слегка осуждающе. – Мои сны сбываются. Я не вижу сны, Игорь. Валюша, Ирочка, Анюта видят, а я никогда не вижу. Но когда вижу – они всегда сбываются. – Свет, – Игорь нервно рассмеялся, хотя его сильно настораживал этот взгляд. В нем не было ни тени шутки. В нем была какая-то уверенность обреченного. – Это всё глупости – про предсказания, вещие сны. – Вещий Олег не верил кудеснику, а всё сбылось, – с горечью в голосе сказала Светочка. Она эту песнь знала наизусть, Вася всегда удивлялся – почему именно ее. – Всё сбылось не так, как Олег думал. И у меня всегда не так, как думаю. Но сбываются. – Ну когда вот твой сон сбылся? – решил действовать от обратного Игорь. С озера налетел порыв холодного ветра, и мальчик остро ощутил отсутствие пиджака. Тоненькая рубашка защищала мало. Но он стерпел, не позволяя себя даже зябко повести плечами. Ведь Светочке нужно понять, что она зря убежала, зря искала болото, которого не существует. – Мне снилось, что Миша проснулся с костяной рукой, как Баба-Яга. – Но у Бабы-Яги костяная нога, не рука, – напомнил Игорь. – А у Миши была рука. В моем сне. А потом он упал с лестницы и по-настоящему сломал руку. И ходил в белом гипсе. И спал в нем, и просыпался. Было такое – это всё Генка Белов из их группы, тот еще задира. Миша сцепился с ним на верхней площадке, а тот его толкнул вниз, гад такой. Хорошо еще, что Мишка отделался только сломанной рукой, там все кости переломать можно было. – Просто совпадение, – пожал плечами Игорь. – Ты правда видела сон до падения? – Правда, я не вру, – обиженно произнесла Светочка, пока он вновь растирал ей руки. – А еще мне снилось, что какой-то неизвестный дядя встретил в лесу Змея Горыныча, победил и отнес к себе в комнату. Тут уже, не сдержавшись, Игорь прыснул со смеху, хотя и понимал, что это сейчас не к месту. Светочка точно теперь обидится. Но Змей Горыныч! – Вот Змея Горыныча в нашем лесу точно нет! Его вообще не существует! Ну, разве что далеко-далеко, за горами, – поправился он. – Но в Подмосковье он не залетает. – Наверно, всё-таки залетел, – Светочка на этот раз более стойко выдержала его недоверие. – Но только он одну голову где-то уже потерял, две осталось. Только неизвестный дядя не рубил их, просто взял его за хвост – и понес... Смех вдруг встал Игорю поперек горла, в груди неприятно похолодело. Он вспомнил подземелье и в нем – одну из комнат, которые удалось открыть. Комнату и кучу странных вещей, которые нашел там с друзьями. Одной из самых диковинных была... гадюка. Самая обыкновенная заспиртованная в банке гадюка, еще даже не взрослая, маленькая. Вот только была она с двумя головами. В жизни бы не поверил, если бы сам не увидел, своими глазами! "Всё сбылось не так, как Олег думал, – прозвучали в голове недавно сказанные слова Светочки. – И у меня всегда не так, как я думаю. Но сбываются". И Игорь рассердился. Рассердился, потому что почувствовал неуверенность, потому что растерялся. Будь их детдом – самым обычным, без таинственного подземелья под ним, и лес – самым типичным из всех лесов в Подмосковье, без крылатых волков и зловещего воя по ночам, без манящих в чашу светлячков, о которых рассказывали местные жители, легко было бы убедить себя и девочку в глупости про вещие сны. Но в ряду всех этих странностей даже болото из сна не казалось чем-то невозможным. Мальчишки вроде бы облазили весь лес. Но кто знает... Следом за злостью пришла решимость прогнать прочь страх и сомнения. Свои и Светочкины. И, глядя в ее потерянные, ищущие поддержки глаза, Игорь твердо произнес: – Светочка. Сны. Не. Сбываются, – как сейчас Виктор слышал через года свой собственный детский голос, едва-едва начавший ломаться. – И даже если бы сбывались, я клянусь. С Васькой. Ничего. Не случится. Я. Обещаю. Защищать. Его. Игорь притянул девочку к себе, крепко обняв. Как надежны его руки – так надежно и слово. Не допустит он, чтобы неведомое болото забрало Ваську. Черта с два! Виктор мог поклясться, что в этот момент ощутил себя не в комнате, а у далекого лесного озера близ старого детдома. Ему недавно исполнилось тринадцать, он только что нашел Светочку и, прижимая ее к себе, чувствовал под своей шершавой, обветренной щекой мягкие, чуть спутанные волосы девочки, доверчиво прижавшейся к нему в попытке спрятаться не только от холода, но и от страха за брата, которому угрожало нечто, что они оба не могли ни понять, ни предотвратить. Чувствовал ладонями, под тканью пиджака, напряженную спину и худенькие детские плечики, которые мало-помалу становились расслабленнее. Чувствовал, что и ему самому в тот момент сделалось чуточку теплее – не только оттого, что они, обнявшись, согревали друг дружку под осенним промозглым ветром, но и потому, что он смог защитить и поддержать, а ему в ответ – поверили. С Васькой. Ничего. Не случится. Я. Обещаю. Защищать. Его. Виктор зажмурил глаза, чувствуя, как больно стало в левой стороне груди. Неизъяснимо, неизлечимо тоскливо. Столько лет прошло – а сейчас это казалось свежей, кровоточащей раной. Не сдержал обещания. Не уберег. Вселил напрасную надежду. Светочка не узнала, какой он обманщик... Узнала Тамара. Перед ней ему держать ответ. С трудом открыв глаза и устремив их на Тамару, Виктор стал ронять слово за словом, будто свинцовые гири на весы хороших и добрых дел, совершенных за жизнь. – Я вспомнил. Я не поверил твоему сну. И я поклялся защищать Ваську. А он погиб... Видимо, его глаза, его дрогнувший голос сказали Тамаре намного больше слов. – Я тебя не виню. Вы были мальчишками. Вы сражались, играя. И играли, сражаясь. Но только люди, с которыми вы связались, оказались не по зубам даже многим взрослым. Она не лгала, она будто знала, как маленький Игорь, поругавшись с друзьями, пошел один в дальний коридор, попав в сокровищницу, пока остальные двинулись назад, к колодцу. Знала, как его заметили, как он убегал – убегал специально в другую сторону, чтобы не привести людей с оружием к товарищам... и как похолодел, услышав выстрелы и истошные крики, исполненные боли. Крики мстителей, оборвавшиеся один за другим... Если бы он только пошел назад вместе с ними! Если бы не стал заходить в проклятую сокровищницу! Если бы только заглянул туда, но ничего не брал! Если бы побежал сразу к колодцу! Столько "если бы", но сделанного выбора уже не воротить. И всегда Виктора будет преследовать чувство, что он виноват хотя бы в том, что выжил, тогда как остальные его друзья – погибли. Ему стало не хватать воздуха, точно некогда живший в нем вирус вдруг решил, несмотря на лечение, вновь напомнить о себе. Виктор расстегнул воротник и сделал пару глубоких вдохов. Конечно же, это не укрылось от внимания Тамары. Она пристально взглянула на него, на мгновение в ее взгляде мелькнуло беспокойство. Но потом ее лицо снова стало непроницаемым. – Виктор, не вини себя, – повторила она. – Вася, будь он жив, хотел бы, чтобы ты продолжал борьбу, а не хлестал себя бичом. Это жестоко – и бессмысленно. Лучше расскажи, чем закончился наш разговор? Я этого совсем не помню... Как он хотел бы рассказать ей об этом год назад! О том, что судьба начала связывать их жизни еще тогда, в тот далекий осенний день, когда они замерли, обнявшись, на берегу – в миг, когда словно не было ни холодного ветра, ни врезающейся в колени твердой земли, ни страхов, ни сожалений о неразгаданном вовремя сне. И то, что произошло на пути к детдому, казалось таким логичным, хотя тогда Виктор этого и не понимал. Понял лишь год назад и жаждал поделиться с Тамарой, окончательно воскресив в ней Свету Остапенко, перекинув мостик между прошлым и будущим. Мостик, который разрушили фашисты. А теперь – следовало ли рассказывать, бередить душу? Они возвращались к усадьбе, держась за руки – маленькая ручка девочки в его мальчишеской крепкой, но бережной хватке. Игорь украдкой ежился – солнце стремительно скрылось за горизонтом, и лес сразу же накрыла темнота. С нею пришел и холод, который пробирал до косточек. Бантики девочки, худо-бедно завязанные перед уходом с озера, плыли в ночи как два белых пятна, и Игорь шутил, что теперь-то Света точно не потеряется. – По бантикам и найдем, – но руку, тем не менее, не отпускал ни на мгновенье. В этом лесу доверять можно было лишь самому себе – ну и, конечно, верным друзьям. Эх, не случилось бы с ними чего, совсем же темно. – Тебе холодно, Игорь, – конечно же, Светочка заметила его невольную дрожь, как привыкла замечать все промахи или недомогания брата. Еще неизвестно, кто больше о ком заботился. – Возьми пиджак. Ты заболеешь, а я никогда не болею! – Я – закаляюсь, – с нажимом заявил Игорь, потому что забирать свой пиджак, пока не дойдут до теплого главного дома, естественно, не собирался. – Я же всё лето обливался холодной водой, помнишь? Мне этот жалкий ветер нипочем! Но давай поспешим, а то торта не достанется, всё съедят! Светочка вздохнула, но, к удивлению Игоря, не настаивала – и, он был уверен, вовсе не из-за торта. Она немного пришла в себя после их разговора, чему мальчик был несказанно рад. Кажется, весь этот сон, всё это болото осталось за плечами – там, у озера. – Игорь, – вдруг спросила девочка, когда они уже выбрались с тропинки на главную дорогу, откуда рукой было подать до усадьбы – ее огни были уже видны за деревьями. – А с какого возраста можно любить? Он даже запнулся от удивления. Вот так вопросец! – Любить? Да с любого! Ты вот любишь Ваську, а он – тебя. – Нет, я не об этом, – уточнила Светочка. – Я о том, как муж любит жену. Жених невесту. Как в кино показывают. Когда целуют в губы. Игорь запнулся второй раз. Кажется, девочки читают не только детективы о Шерлоке Холмсе. И разве в фильмах, на которые водят детдомовцев, так часто целуются? Он не помнил. – Ну, вообще... – он задумался. – Вообще, любить можно с любого возраста. А вот целоваться – только когда тебе шестнадцать стукнет. – Значит, тебе тоже рано? – Выходит, так, – Игорь рассмеялся. – Но мне и без поцелуев хорошо. – Да, – охотно согласилась Светочка. – Можно обслюнявить друг друга. И вирусами заразить. А любить можно и без поцелуев. – Определенно! – Игорь радовался, что девочка заметно приободрилась. В этот момент даже его волнения за друзей чуть отступили, и, продолжая втягивать в себя плечи от холода, он тихо посмеивался таким детским, чистым, невинным вопросам девочки. – Тогда я тебя люблю, Игорь, – послышался серьезный голос Светочки. – Я тоже тебя люблю, – улыбнулся он. – И Мишка любит, и Колька, и Ванька. – Нет, – девочка чуть дернула его за руку, и он остановился, взглянув на нее сверху вниз. – Я же говорю – как жена мужа, как невеста жениха. Как в кино. Только без поцелуев. Потому что нам еще нет шестнадцати. Они стояли, глядя друг на друга. Она – пытливо, затаенно ожидая его реакции. Он – слегка ошеломленно. Что бы Игорь сказал? Он так и не узнал – свет фонарика ударил им в лица, выхватив их фигурки из тьмы. – Нашлась! – послышался голос подбегающему к ним Савельича. – Игорь, а ты-то что тут делаешь? Ай, ну я же сказал – оставаться в приюте! Надеюсь, твои друзья-то в усадьбе? Не хватало еще их искать по всему лесу на ночь глядя! "Я тоже очень надеюсь, но не уверен", – Игорь решил промолчать, чтобы ненароком не сдать друзей, а историк между тем подхватил Светочку на руки, принявшись выяснять, как недавно сам Игорь, не ушиблась ли она, не поранилась ли, не замерзла. – Исаев, потрудись объяснить твое присутствие за пределами усадьбы, – рядом с ним как из ниоткуда возникла Галина Васильевна. Вездесущая и всегда с неудобными вопросами. Отчасти Игорь был рад, что их появление избавило его от другого неудобного вопроса. Смысла изворачиваться и лгать завхозу он не видел, поэтому сделал чистосердечное признание: – Что вы думали, я буду ждать, пока она по лесу одна бродит? Я перебрался через ограду – и в лес. – Один или всей дружной компанией? – вот же привязалась. Галине Васильевне в милиции бы работать. – Один. Вместе мы бы спалились. Но меня долго не было... – Значит, все вместе, – завхоз вздохнула. – Наверняка где-то в ограде дырка, проверить надо. Вань, я отведу этих двоих, а ты возвращайся, скажи остальным, что по лесу бродит еще четверо непутевых мальчишек. Как заправский конвоир, Смирнова доставила их в детдом, по пути допрашивая не хуже следователя. Светочка заявила, что вышла поискать лисичку и заблудилась, а Игорь это подтвердил, поймав затем на себе благодарный взгляд девочки. Их тайна теперь навсегда осталась только для них двоих. – Молись, как Дездемона, чтобы Сергей Андреевич не сделал вас "вечными дежурными" за такие выходки, – посоветовала Галина Васильевна по пути. – Испортили ему весь праздник. – А кто такая Дездемона и почему она молилась? – поинтересовался Игорь. – Твое счастье, что ты не знаешь. Иначе твоя жизнь показалась бы тебе горше полыни. Игорь потом всё-таки выяснил, о какой это даме говорила Смирнова. И решил, что, пожалуй, их команда еще легко отделалась. Спустя час вернулись остальные учителя, приведя уставших и замерзших Ваську, Кольку, Ваньку и Мишку. Глядя на обнимающихся брата и сестру Остапенко, Игорь улыбался, даже не думая о неминуемом наказании, которое ждало их всех завтра, после праздника. Впрочем, Галина Васильевна, наперекор указанию Крылова "лишить их угощения", после отбоя всё же принесла им по кусочку торта. – Неделю полы драить и туалеты мыть – за самовольство. А торт – за заботу о девочке, – объяснила она. Галина Васильевна всегда была сурова, но справедлива. И отчего-то сильно не любила Крылова. – Я проводил тебя до усадьбы, там нас встретили Галина Васильевна и Савельич. А потом еще твоего брата и остальных ребят искали целый час... Досталось, конечно. Но, главное, ты нашлась. Он не сказал ей о ее признании – их первом объяснении в любви. Возможно, будет лучше, если этот момент Тамара никогда не вспомнит: тогда больно будет лишь ему одному. – Не понимаю, как мне взбрело в голову идти искать в лесу то болото, – проговорила Тамара, которая, кажется, поверила его рассказу. Во всяком случае, не задавала вопросов. – Ведь уже тогда я интуитивно уловила суть этих снов. Они сотканы из образов, созданных правым полушарием головного мозга, поэтому их толкование и затруднено. – Человеку свойственно пытаться перехитрить судьбу, – чуть помолчав, проговорил Виктор. Ему стало немного легче. – Если верить преданиям, это шло с древности. Но всякий раз сами эти попытки и подталкивали предсказание к тому, чтобы оно сбылось. Стоит вспомнить Эдипа. Или того же Вещего Олега. Кто знает, если бы верный конь был с ним до конца, князю не пришлось бы приходить на место, где лежали его кости. И не было бы гробовой змеи и того укуса... – Не знаю, – покачала головой Тамара. – Та наша встреча у озера никак не воспрепятствовала случиться тому, что случилось. Но и не подтолкнула к нему. "Потому что ты не могла понять послание собственного мозга. А я – мог, но не сумел..." Они снова замолчали, возможно, каждый терзаемый общим прошлым. А может, и вечным вопросом "если бы". Вопросом, на который никто и никогда не получал у судьбы ответа. – Мне редко снятся сны, – вдруг снова заговорила Тамара. То ли хотела увести их обоих от болезненной темы, то ли еще зачем. Виктор был удивлен, что она вообще решила продолжить говорить с ним – после ее первых попыток поскорее уйти. – Большую часть жизни я прожила без них. Кажется, в детстве мне было грустно оттого, что остальным девочкам они снились. А сейчас думаю, что это благо. Потому что если мне что-то снится – это не к добру. За редким исключением. – Что ты имеешь в виду? – удивленно спросил Виктор. – Тот сон о Васе. И потом я видела сон о моем сыне, будущем еще сыне. Я была на шестом месяце, когда приснился сон о трехлетнем мальчике, который стоит под лучами солнца – яркого летнего солнца, чей свет жадно впитывает и трава, и листья деревьев, который играет бликами в волнах какого-то водоема. Мальчик стоит под солнцем... и кричит от боли. И на его лице такое страдание, мука, что сердце обливается кровью. И нет у него ран, мальчик такой красивый, взгляд смышленый и, я теперь понимаю, чем-то очень похожий на Васин. Но он кричит, просто кричит под лучами солнца. Я проснулась от ужаса, мне пришлось вызывать скорую, потому что чуть не начались преждевременные роды. Всё обошлось, но... – Но твой сон сбылся, – закончил Виктор. – Тебя словно предупредили, что у мальчика будет болезнь Гюнтера. Реакция на солнечный свет. Тамара устало провела рукой по лбу. – Васю забрала от меня тьма, Даню чуть не забрал свет. Поэтому я боюсь своих снов. – Но ты говорила... – напомнил Виктор, – "за редким исключением". Значит, были и хорошие? – Всего пару раз. И они тоже сбылись, – Тамара чуть отвела взгляд, снова устремив его на елку. – Тебе правда интересно? Он чуть не ляпнул: "Мне просто интересно рядом с тобой", но вслух сказал: – Иначе бы я не спрашивал, верно? Это ведь последствия экспериментов, так понимаю? – Чего же еще, – невесело усмехнулась Тамара. – Экстрасенсорные способности, как у того же Мити Васильева. Только у него обрывки будущего, а у меня, как я уже говорила, эта информация подается через образы, которые еще надо суметь истолковать. В общем... я была больна почти год тем же вирусом, что и ты, что и все остальные. Но мне как-то приснилось, что я пью из какого-то фонтана. Погода жаркая, мне нехорошо, я кашляю кровью... всё больше и больше. И хотя пить из фонтана запрещено, я это отчетливо знаю, выбора у меня нет. Я пью оттуда, на свой страх и риск – и кашель проходит. Я чувствую себя лучше, намного лучше. Точно совсем здорова. Во сне я была в этом уверена даже без теста. – И сон сбылся – ты вылечилась, – произнес потрясенный Виктор. – И причем помощь мне пришла из рук Морозова, – Тамара покачала головой. – Ожидала этого от него меньше, чем исцеления от воды из фонтана. То ли от смены темы в воздухе стало не так напряженно, то ли помог расстегнутый воротник, но неожиданный приступ сошел на нет. Виктор сделал напоследок еще несколько глубоких вдохов и выдохов, осмысливая рассказанное Тамарой. Морозов, вот уж действительно кто бы мог подумать. И снова образы показали Тамаре будущее. Способность, которой она по понятной причине боялась, но которая одновременно могла подарить надежду. – Мне пора идти, – Тамара поднялась так же внезапно, как до этого перевела разговор. – Еще нужно работать. Если у тебя больше нет ко мне вопросов... Наверное, Виктор в тот момент посмотрел на нее как расстроенный ребенок. Они только-только начали говорить почти как тогда, в школе... наверху, потому что внизу они и словом не перебросились. Они разделили между собой память о прошлом, Тамара открыла ему сокровенное – свою способность... И теперь, обрывая всё, уходила. Впрочем, не было ли это к лучшему? Ее в самом деле ждала работа, работа на благо людей. Ждал сын. А его, Виктора, ждали Лариса и Андрей, которому так была нужна надежда на то, что у Даши есть хоть малейший шанс на нормальную жизнь – да вообще просто на жизнь. Его ждала, можно сказать и так, сама Даша... говорят, люди в коме иногда видят и понимают то, что происходит вокруг них. А с Тамарой ему пора расходиться, как пересекающимся прямым. Нет, как прямым скрещивающимся – у которых нет даже общей точки соприкосновения. – Спасибо тебе за помощь... – поднявшись вслед за ней, он помедлил, а затем сказал: – Тамара. Спасибо и... удачи. Он хотел бы сказать "Света". Но если бы Виктор так сделал, то подарил бы ей новое обещание, которое опять не смог бы сдержать. И вместо надежды оставил бы в ее душе только горечь от прошлого, в котором она потеряла и брата, и возлюбленного. Тамара остановилась у дверей, поправила сумочку. Да, молодая женщина была всё такая же строгая, элегантная, неприступная – как и в первую их встречу. Будто минуту назад они и не разговаривали, раскрывая души. – Не так давно я видела еще один сон, – Тамара на этот раз смотрела прямо ему в глаза, но только взгляд ее трудно было истолковать. – Саркофаг, покрытый стеклом, вроде того, где в подземелье лежала девочка Ингрид, дочь Вульфа. Слышал о нем? – Да, – растерянно кивнул Виктор. – Андрей рассказывал. Максим Морозов разбил его огнетушителем. – Так вот, рядом с саркофагом стоял Андрей. Ни Максима, ни Вульфа нигде не было видно. Андрей пытался разбить стекло кулаками, он кричал, звал – я не могла услышать что именно, потому что сон был беззвучным. Было только очевидно, что стекло слишком толстое, Андрею его не разбить. Я удивилась еще – зачем Андрей пытается его сломать, зачем ему нужна Ингрид? Виктор и сам недоумевал. Саркофаг давно разбит, подземелье взорвано. Бессмыслица. – Но внезапно сон обрел звук. Запели трубы... знаешь, как в военном оркестре, только более... пронзительно, что ли? Трудно передать этот звук, но от него воздух сотрясся, хотя не могу сказать, что он как-то резал по ушам или был болезненным... В то же время мне хотелось, чтобы он поскорее прекратился. Андрей тоже поморщился и отошел от саркофага... и тут стекло треснуло и разбилось. Осколки разлетались как в замедленной съемке, каждый можно было рассмотреть. Стеклышки кружились, танцевали в воздухе, и я внезапно поняла – они танцевали под звук труб! Вторили ему. Я не физик, однако, насколько наслышана, звуками определенной частоты можно воздействовать на физические объекты: как позитивно, так и негативно. Ходили слухи, что в "Ингрид" занимались и этим. – Думаешь, это сон о какой-то новой разработке? – спросил Виктор, чувствуя, что от этой мысли радости не испытывает. Какие еще сюрпризы готовит им эта фашистская организация, чьи достижения в науке трудно оспаривать? – Возможно. Не вписывалась в твою теорию лишь радость на лице Андрея, который, едва звук закончился и осколки осыпались на пол, кинулся к саркофагу. Таким счастливым, будто светящимся изнутри, я его никогда не видела. Если это и какая-то разработка покойного Вульфа – чем-то она сильно воодушевила мальчика. – Андрей явно последний, кто радовался бы успехам команды Вульфа, – пробормотал Виктор. – Больше никаких деталей? – Нет, – Тамара качнула головой и повторно поправила и так безупречно сидящую на плече сумочку. – Какое волновое воздействие, разбившее саркофаг, могло обрадовать твоего племянника? И кто мог быть в том саркофаге, спящий, как и Ингрид, мертвым сном? Правда, – она пожала плечами, – это может быть всего лишь простым сном. Наконец-то простым сном. Прежде чем Виктор наконец до конца осознал всё, о чем молодая женщина говорила ему, она уже покинула комнату. А он так и стоял у наряженной елочки, на одном из шариков которой продолжал играть луч клонящегося к закату солнца. Всё-таки Виктор пришел сюда не за советом специалиста, а за поддержкой по-прежнему притягательной для него женщины, от любви к которой его не излечило ни время, ни обстоятельства. И самое удивительное – он обрел то, что искал. 29 декабря 2012 года Снег отзывался под ногами задорным хрустом, лучи заходящего солнца осыпали сугробы ворохом огненных искр, отливал золотом металл качелей, небольшой карусели и лесенок для лазанья. Детвора, радуясь наступившим каникулам, носилась по игровой площадке. Кто-то с визгом съезжал на ледянках с залитой горки, другие играли в снежки, а третьи и вовсе занимались крайне интересным, но хлопотным занятием: извалять друг друга в снегу, которого в этом декабре насыпало немало. Наблюдающие за ребятишками взрослые – папы и мамы, бабушки и дедушки – улыбались, беседовали между собой, иногда, заметив чрезмерно опасную активность чада, вроде желания съехать с горки на ногах или насовсем закопать в снегу товарища, – нарочито сердито окрикивали. День выдался чуть морозный, но очень солнечный и совсем безветренный, поэтому холод почти не ощущался. По крайней мере, не скажешь этого по раскрасневшимся и счастливым лицам детей, а вот взрослые слегка подмерзали и вынуждены были то и дело прохаживаться туда-сюда, а то и участвовать в забавах, вроде снежного боя, или раскручивать карусель. Как раз этим и занимался высокий подтянутый мужчина в черной куртке с затянутым до самого подбородка замком, темно-синих джинсах и вязаной шапке, надежно прикрывающей уши. – Терпеть не могу, когда уши мерзнут. Потому кепки зимой не для меня. – Даже для такого горячего парня, как ты? – Попрошу – я вообще не мерзлявый! Но уши – самая моя большая уязвимость. Вот что смеешься? Я по молодости, по глупости, студентом еще был, решил погулять без шапки зимой, без капюшона даже. И отморозил уши. И они такие красные были, скукоженные... как два сморчка! Хоть Бабу-Ягу вместо Милляра играй, даже гримироваться не надо. – Ростом ты для Бабы-Яги не подходишь, слишком высокий. А в остальном, при желании... как раз Анна собирается на конец учебного года ставить сказку для малышей, и пару ролей вакантны. – Ну, спасибо! На карусели катался всего один мальчишка, крепко держащийся за поручни. Кажется, он о чем-то переговаривался с мужчиной, но с такого расстояния их не было расслышать. Поблизости прогуливали собак, а по тропинке прямиком к площадке прошествовала крайне занимательная процессия: катившая коляску молодая женщина, важно вышагивающий рядом с ней мальчуган лет семи и отец семейства, из-под расстегнутой куртки которого выглядывала настороженная, но вместе с тем весьма любопытная мордочка серого котенка. Сойдя на обочину, чтобы пропустить их, Вера улыбнулась – нечасто такое увидишь. Но тут же ее взгляд снова обратился к игровой площадке, за которой она уже минут десять наблюдала. А точнее, за мужчиной в вязаной шапке и его сыном. Тут же с губ девушки сорвался вздох разочарования – пока она отвлеклась на семейство с детьми и котенком, мальчик закончил кататься на карусели и куда-то убежал. Ушел и мужчина. Вероятно, на горку, ее плохо было видно из-за спортивных снарядов. Домой вряд ли пошли – тогда бы направились сюда, как не раз бывало. Уж Вера за три месяца изучила их маршрут от и до и, оставаясь незримой, часто их здесь поджидала. Ей помогали в этом чудеса техники: в наручные часы Кирилла был вставлен жучок, позволяющий отслеживать его перемещения, а у Веры был с собой телефон, где всё это фиксировалось. Позавчера же, по отчету охранявшего Васильевых человека Ильи Шевцова, в гости к отцу приехал Митя, поэтому было крайне вероятно, что незадолго до заката они пойдут на полюбившуюся им рядом с домом площадку. Они часто так делали. Только Вера сама не ожидала, что окажется сегодня здесь. Утро началось для нее памятным визитом в темный переулок в попытке просканировать пространство, затем отчаянными стараниями составить отчет об увиденном, потом дружеской перепалкой с Ильей, ожившей надеждой на встречу с Кириллом и Митей... а после – сеансом гипноза, после которого Веру всё еще чуточку колотило. Эти сеансы оставались для нее испытанием даже теперь, когда с ней обращались бережно и использовали полученную информацию для помощи в расследовании. Просто до сих пор сказывались летние бесконечные опыты, когда ее не считали за человека, когда она была просто "биоматериалом": более ценным, чем остальная "биомасса", за счет способностей, поэтому по-своему оберегаемым от чрезмерных перегрузок. Только, редко причиняя боль физическую, морально ее убивали день за днем. Вера понимала, что еще долго будет нервно вздрагивать при одном лишь упоминании слов "гипноз", "процедуры", "обследование". И долго еще на новые сеансы будут накладываться результаты предыдущих. – Код региона – 32, Брянская область. Вера снова видит перед собой грузовик, из которого грузчики торопливо вытаскивают ящики, на которых красуется витиеватая буква L. – Утро морозное, у мужчин идет пар изо рта. Один успевает еще курить сигарету. Он удерживая ее зубами. Нос у него был сломан в прошлом, теперь неправильной формы. Одет в рабочую куртку синего цвета. Ящики тащит с некоторым трудом, у него легкая одышка. Его напарник спортивного вида, накачанный. Не боится холода – вместо куртки на нем просто черная толстовка с эмблемой "Адидас". У Кирилла такая же... он тоже спортивного вида... – Расскажи мне еще о носильщиках, Вера. Об этом "спортсмене". Вопрос – и монотонный ответ. Вера не думает, зачем ей задают вопросы, она просто точно описывает картинку, которая как сейчас стоит перед глазами. Только почему-то глазам больно, и голове тоже. Хочется перестать видеть этот переулок, грузовики, носильщиков. Но голос очень просит – и она отвечает, описывая деталь за деталью. Одежду, внешность, манеру поведения. Зачем это нужно – неясно, но Вера даже не задается этим вопросом. – Они переправили весь товар в грузовик с регистрацией в Брянской области. "Спортсмен" сел в кабину к водителю. Водителя не вижу. Они уехали первыми. Спустя десять минут уехала вторая машина с "курильщиком". Ее водитель – мужчина в возрасте. Лет пятьдесят пять-пятьдесят шесть. Коротко стриженный. Уже дня два не брился... – Что-нибудь еще из его примет? – Плохо вижу... всё размыто... – Вера, нарисуй его, пожалуйста. Ты очень хорошо рисуешь, у тебя получится сделать его портрет. Лист бумаги и карандаш. Перед глазами застыло, как на фотографии, лицо – рука уверенно ведет по бумаге, ведь Вера и впрямь хорошо рисует. Черта за чертой – глаза, нос, скулы, подбородок, волосы... Боль в голове нарастает. Становится нехорошо. Картинка режет, впивается, в глаза, причиняя сильный дискомфорт. Опять ее мучают, опять ей делают больно... Карандаш дрожит в пальцах, руку дергает – и он оставляет резкую кривую линию поперек лица мужчины. "Скажи, что ты видишь, Вера. Что здесь произошло?" – просит другой голос, которому тоже надо отвечать. – Она нажимает зеленую кнопку на приборе... маленький пульт... похож на мобильный телефон... И человеку в белом халате становится плохо... он падает на пол... Она больше не в переулке, она теперь в лаборатории. В лаборатории, где убили человека... ученого... здесь все стены пропитаны болью... эта боль вонзается, ввинчивается в легкие, в которых внезапно начинает не хватать кислорода... – Вера, сейчас я досчитаю до трех – и ты придешь в себя, – другой голос, первый. – Раз... – Он хватается за грудь... за шею... Бледнеет... ему очень страшно... кажется, он задыхается... Инфаркт... всё выглядит как инфаркт... – рука, выронив карандаш, силится дотянуться до шеи, ослабить несуществующий галстук, удавкой сжавший горло... под левой лопаткой болезненно колет, отчего трудно сделать лишний вдох. – Два... – Зачем вы его убиваете?! Остановитесь... остановите это! – Вера сам не осознает, что кричит от чужой боли и чужого ужаса. – Три... В реальность Веру выбрасывает стремительно, безжалостно, поэтому ей едва ли становится лучше. Разве что дышится легче и уходит боль под лопаткой. Первое пожелание – обнять себя руками, загородиться от увиденного, хотя враг притаился внутри, а не снаружи. Боль в голове и глазах становится еще ощутимее, с нею наваливается чувство дурноты и головокружения. Две сцены – сегодняшняя, в переулке, и увиденная в лаборатории летом сливаются в одну. И пока сознание разбирается, где из них какая, всё тело трясет как в лихорадке. Наблюдающий за сеансом Илья внезапно оказывается рядом, взволнованно подносит стакан, но Веру воротит от одного вида воды. Разве что чуть-чуть смочить губы. Пить она не в силах. – Это ваше рисование выматывает ее еще сильнее! – слышится как из отдаления голос Шевцова. – У нее всё путается в голове. – В прошлый раз не было такого эффекта. – А в этот есть! Что еще за сеансы ИЗО? Это гипноз! Илья всегда такой Илья. Как Вере ни плохо, невольно побелевшие губы складываются в слабую, дрожащую улыбку. – Но благодаря ее рисункам мы составляем фотороботы, и одного человека мы уже нашли. – Да, но вы посмотрите на нее? Нет, вы посмотрите, полюбуйтесь на результаты! – его резкий голос бьет по ушам, но Вера терпит, только чуть морщится. Она не спорит с Ильей о том, что всё это нужно. Она сама училась с сентября рисовать, чтобы лучше запечатлевать те образы, что открывались в сознании во время гипноза. Иногда карандаш передавал их лучше слов. А нехорошо ей могло стать и без всякого рисования. Видимо, всё дело заключалось в том, что это была не совсем ее память. Это была память места, в котором происходили те или иные события. Причем видела Вера далеко не всё. Иногда какая-то деталь была отчетливой, будто незримая камера наводила на нее резкость, а другая – размыта. Но попытки извлечь это из памяти оказывались порой крайне болезненными. Вероятно, еще и потому, что первыми их предприняли со всей своей холодной настойчивостью люди Барышникова. – Вера! Вера, ты слышишь меня? – Илья обеспокоенно вглядывается в нее, мягко положив руки ей на плечи. – Что, совсем хреново, да? – Будет лучше, если выйду на воздух, – честно признается Вера, радуясь тому, что желудок сейчас пустой. Она давно поняла, что есть перед сеансом гипноза – плохая затея. Илья помогает ей подняться, перекидывает руку через плечо, умело не касаясь кожи. Он давно уже этому научился. Вера не знает, откуда он раздобыл какую-то куртку, которую он накидывает ей на плечи, перед тем как они выходят на открытый балкон. Боже мой, какой свежий, сочный здесь воздух! Дышать – и не надышишься. Да, холодно, всё еще холодно, но возвращаться в душную комнату не хочется. – Ты сейчас посинеешь вся, – слышит она недовольный голос Илья спустя минут пять. – Что я Васильеву скажу? – Что оберегаешь, холишь и лелеешь, – шутки даются с трудом, но сейчас хотя бы возникает желание шутить. До этой минуты его не было и в помине. – Ну-ну, лелею, – бормочет Илья, не возражая, что она, по-прежнему нетвердо стоящая на ногах, фактически навалилась на него. – Назарова, вот хватит с тебя этих гипнозов. И с меня тоже. Знаешь, не забавно наблюдать за тем, как ты зеленеешь на глазах. Или кричать начинаешь о всяких страстях... – Но достаточно мы узнали о тех грузовиках? – Вот упертая, – фыркает он. – Чуть ли не падает на меня, а ей важно – сколько узнали. Да достаточно, достаточно узнали! По номерам пробьем, по мордам парней и водителя – тоже. – Ну вот, значит, не зря всё было. Будто ей гипноз доставляет радость! Но ей необходимо было вынести это – ее подсознание хранит намного больше, чем капризная память. – Ты точно хочешь довести меня до инфаркта, – жалуется Илья. – Ну как, получше? Слушай, сейчас не лето, и трясет тебя еще прилично. Я думаю, Васильев обрадуется тебе в любом виде, но лучше всё-таки в здоровом. С Шевцовым даже не помучаешься после последствий неудачно завершившегося гипноза. От его шуточек невольно чувствуешь себя лучше. Дурнота потихоньку отступает, и голова уже не кружится так, будто Вера побывала в центрифуге. Даже можно попробовать открыть глаза – да, можно, солнечный свет более не вонзается в них, как иглы. – Уже лучше. Можем пойти внутрь. Сам-то без куртки! – Я устойчив к замораживанию, – ухмыляется Илья. – Идем, сделаю тебе чаю. – Сделай тот же, что в прошлый раз. Он помогает. – Естественно. Потому что я умею готовить чаи на все случаи жизни. И послегипнозный тоже. Илья пробыл с ней где-то час – отпаивал чаем, отогревал, ругался, сетовал на ее упрямство. В общем, всё как обычно. Только убедившись, что ей стало лучше – отправился к Тамаре, попробовать поговорить насчет Даши. А Вера... ей бы тоже следовало отдохнуть. Так, во всяком случае, она клятвенно обещала Илье. И она честно попыталась – прилегла поспать на диване прямо в кабинете, но сон никак не шел к ней, хорошо хоть головная боль наконец отступила. Промучившись часа полтора, Вера наконец встала и, надеясь, что Шевцова по дороге не встретит, одевшись, направилась на улицу. – С вами всё в порядке? – в коридоре ее окликнул помощник доктора. – Разумеется, – улыбнулась дежурной улыбкой Вера. – Просто хочу немного пройтись по двору. Нет, конечно же, всё было в абсолютном непорядке. Физическое самочувствие нормализовалось, чего не скажешь о психологическом. Можно сколько угодно внушать разуму, что тяготы и кошмар плена у фашистов остались позади, но ощущения въелись глубоко в сознание, и прогнать их оказалось совсем непросто. Достав из кармана телефон и зайдя в нужную программу, Вера увидела, что Кирилл находится в знакомой ей точке. Детской площадке. И тогда она поняла: ей жизненно необходимо побыть рядом с любимым человеком! И Вера в который уже раз пошла на сознательный риск. Повезло – когда она приехала туда, Кирилл с Митей еще были там. Впрочем, Вере было нестрашно и опоздать. Вот и теперь она не сильно огорчилась, когда увидела, что мужчина с мальчиком, держащим в руках ледянку, вышли на тропинку и направились к дому. Девушка тут же метнулась за деревья, накинув на голову капюшон. На ней была шапка, надежно скрывающая золотистые волосы, и всё-таки лучше было перестраховаться. Поразительно, но иногда Кирилл словно чувствовал ее присутствие. Вот и теперь он вдруг остановился прямо посреди тропинки, точно запнулся. До Веры долетел тоненький голосок Мити: – Пап, ты чего стоишь? Последовала небольшая пауза. То ли Кирилл не сразу услышал сына, то ли не знал, что ответить. – А я рощей любуюсь. Видишь, как красиво солнце ее освещает? Ну, погляди. Между ними было порядка ста метров, и Вера не рисковала высовываться. Приходилось лишь догадываться, что Кирилл сейчас делает, куда смотрит. По экрану телефона она лишь видела, что он стоит на месте. Так близко – и так далеко. – Пап... – послышалось полминутой позже. – Ну, тут красиво, но ты же замерз! Ты сам говорил. И ужин надо готовить. Вера улыбнулась. Она догадывалась, что по непонятной самому Кириллу причине ему хотелось здесь задержаться. Всё-таки у него тоже были сверхспособности – правда, непроявившиеся. Но, быть может, они заключались как раз в том, что он чувствовал присутствие небезразличного ему человека, даже если не видел его? Даже если считал, что его и на свете давно нет? – Да... – Кирилл добавил что-то очень тихо, Вера не смогла разобрать. – Пошли. Кажется, раздался щелчок камеры – он заснял залитую солнцем рощу на телефон. Вера очень надеялась, что ее надежно скрывал ствол дерева. А может, хватит уже таиться? Вот прямо сейчас выйти к ним? Ей нужно это – не меньше, чем Кириллу. Ну, не получится сюрприза, который они обсуждали с Ильей. Но нужна ли запланированная радость, когда прямо сейчас можно устроить просто – радость? Но пока Вера сомневалась, снова захрустел под ногами обоих Васильевых снег. Удаляющиеся шаги. Всё тише, тише... вот уже они почти неразличимы. Догонять теперь глупо. Упущенная возможность? Нет. Дело ведь не только в сюрпризе. Дело в том, что Вера до сих пор может интересовать компанию "ФармаЛэм". Через несколько дней ее встречу с Кириллом будут контролировать люди Ильи, чтобы чего не случилось. А спонтанное свидание, пусть и долгожданное, может привести к чему угодно. Ведь за ней даже сейчас могут следить. Илья узнает о ее отлучках сюда – прибьет. Натурально прибьет. Вера осторожно выглянула из-за дерева. По тропинке прошли пару семей, возвращаясь в свои дома, но Васильевых уже не было видно. Как и подозрительных лиц. Что же, можно, значит, выходить и самой посетить площадку. Неспешно дойдя до скамейки, где сидела пожилая женщина, приглядывавшая за двумя внуками, катающимися на горке, Вера устроилась рядом. Чуть жмурясь от бьющего в глаза солнца, зависшего прямо над деревьями, сосредоточилась на своих ощущениях... Не прошло ведь и получаса. Ощущения должны быть особенно сильными, тем более они касаются дорогих ей людей. Митя, размахивая ледянкой, бежит к горке, а Кирилл смеется, глядя ему вслед. Мальчик с радостным воплем скатывается вниз, а мужчина ловит его, закручивая ледянку. Звонкий смех ребенка, счастье в глазах отца... Вера улыбается тоже. Улыбается своему видению, события которого по времени так близки к ней, словно Кирилл и Митя всё еще здесь... – Пап, защищайся! И свежеслепленный снежок хлопается Кириллу в плечо. – Война, значит? Ну, держись, боец! Митю настигает ответный снаряд – что-что, а лепить снежки Кирилл мастер, и меткость у него отличная. Но мальчик не теряется – и вот уже в отца прилетает два снежных комка, правда, сделанных уже наспех. – Кто ж так снежки лепит! Вот как надо! Кирилл же не торопится, делает всё тщательно... но по скорости проигрывает, поэтому Митя, сделав ставку на быстроту, вскоре начинает забрасывать отца просто снегом. – Ну всё! – смеется Кирилл, отряхивая куртку. – Сейчас кому-то не поздоровится. Митя с визгом пытается убежать от отца, но его ловят и грозят окунуть в сугроб – в воспитательных целях. Но Кирилл не учитывает детское коварство: выпросив пощаду, мальчик сам толкает уже увязнувшего по колено в снегу отца, и тот, потеряв равновесие, всё-таки плюхается в сугроб... – Дмитрий Васильев! – вынырнув и очистив от снега лицо, наигранно гневно произносит Кирилл. – Вы что себе позволяете? – Ну и как снег? Свежий? – ехидно уточняет Митя, и при попытке подняться Кирилла толкают обратно. – Отставить валять в снегу отца! – приказным тоном заявляет старший Васильев, ища в снегу слетевшую с руки перчатку. – Нет, валять-валять! – весело, беззаботно-счастливо смеется Митя. – Ты еще не вывалялся как следует. – Я ж тебе не валенок, чтобы меня валять, – подыскивает веский аргумент Кирилл, с трудом вставая, всё еще увязая в снегу. – Дай лучше руку, маленький разбойник... А это уже стратегическая ошибка Мити – рывок, и он тоже оказывается в сугробе. Сразу следует возмущенное: – Папа! – Валенок от валенка недалеко в снег падает, – насладившись справедливой местью, Кирилл помогает сыну выбраться из сугроба. Всё в снегу, они возвращаются на площадку, счастливо смеясь. Она даже не помнит, чтобы Митя так смеялся. В "Логосе" было слишком много проблем, страхов, боли. И Кирилл – ей так радостно видеть его таким. В эти моменты он забывает обо всем. О том, что его периодически мучает незажившая рана. О разводе. О неудавшейся любви. О том, что ее, Веры, нет. Хотя разве ее нет? Сейчас – она с ними. Смеется и радуется, играет в снежки, падает в снег, помогает Мите сесть на карусель... – Папа, покрути! Быстрее, быстрее! Кирилл раскручивает карусель, и Митя вскрикивает от ощущения той ошеломительной скорости, с которой мир крутится перед глазами. Кирилл рядом – почти плечом к плечу с ней, Верой. Всё еще белый от снега, который везде: на куртке, на шапке, на джинсах, на ботинках и, вероятно, даже в ботинках. Кирилл отряхивается – а может, это она помогает ему, осторожно сметая снег рукой. Границы между реальностью и видением из прошлого размываются, но теперь это доставляет ощущение легкой эйфории. Вера будто с Митей на карусели, мир кружится перед ней, но яркое солнце не режет, не слепит, а вливается светом в глаза, в душу, в сердце. – Ну еще разок, пап! – Мить, я задубел уже! По чьей милости у меня в ботинках снег? – Я тоже полный набрал! В один, – Митя трясет башмаком, – и в другой тоже. – Тем более. Пошли, пора. Нам еще ужин готовить! Тётя Наташа обещала прийти в гости, помнишь же? – Ну папочка, еще один последний разочек с горки! Пожалуйста! Ну как не сдаться перед этим жалобным голоском и умилительным лицом? – Ладно, беги, разбойник. Но только разок! Кирилл смотрит на часы – уже четверть пятого. Знать не знает, что эти часы связывают его с ней – той, которая для него умерла. Нет, она рядом. И даже не в рощице, за деревьями, а прямо вот здесь. Стоит, обняв его, пусть он и не чувствует. Главное, что чувствует она. И оба они глядят на то, как Митька вновь съезжает вниз, уносясь вдаль по ледяной дорожке... И когда, таща в руке ледянку, он подбегает к ним, ее рука ласково стряхивает снег у него с шапочки... – Девушка, с вами всё в порядке? Голос из реальности вырвал Веру из воспоминаний. Напротив нее стоял молодой мужчина. Кажется, на самом деле встревоженный, хотя, безусловно, ей следовало быть настороже. Сильно, конечно, она расслабилась, позволила себе уйти в видения. А солнце-то уже почти скрылось! Выходит, Вера просидела здесь полчаса, не меньше. Вон и малышня с родителями разошлись по домам, остались лишь несколько детей и пара взрослых. Неудивительно, что ее вид насторожил одного из прохожих. – Со мной всё в порядке, – Вера сдержанно улыбнулась, поднимаясь. – Точно? Вы просто так сидели... Холодно ведь. Да, действительно, она немного замерзла. Но то другой холод – от него можно согреться у теплой батареи, под горячим душем или чашкой свежезаваренного чая. С холодом изнутри всё иначе, но теперь он ушел. Закатное солнце прогрело душу изнутри. – Я немного задумалась, но со мной правда всё в порядке. Спасибо за беспокойство. Накинув капюшон на голову, Вера направилась к остановке, однако мужчина, чуть помедлив, поравнялся с ней. – Может, вас проводить? Не думайте, что я навязываюсь, – чуть смущенно поспешил добавить он. – Просто... – Вы ищите моей компании, – закончила за него Вера. Тот снова немного смутился, но оценил ее прямоту и сделал встречный жест: – Просто такая красивая девушка сидит вечером, на холоде, совершенно одна... грустит... – А с чего вы решили, что я грущу? – с искренним удивлением в голосе поинтересовалась Вера. – И вы ошиблись. Я не одна. Вовсе не одна. И, ускорив шаг, она оставила озадаченного мужчину позади. У остановки, прежде чем вызвать такси, всё-таки проверила, не идет ли он за ней. С "ФармаЛэм" станется послать кого-нибудь, чтобы вновь затащить ее к себе, а о своей отлучке она не предупредила никого, опасаясь гнева Ильи (абсолютно, кстати, справедливого). Спустя еще четверть часа Вера всерьез продрогла, но убедилась, что, похоже, ошиблась. Действительно случайный ухажер, тщетно попытавшийся добиться ее внимания. Оно ей не нужно. Она действительно не одна. С нею любимый мужчина и любимый сын. Были, есть. Скоро будут.