We had everything

Когда под стальным сапогом брусчатка распадается на сотни осколков прошлого, начинает казаться, что жизни до никогда не существовало. Один из камней трескается пополам, съезжает и утопает в утрамбованной под ней пыли, что слабым вздохом воспоминаний чуть поднимается вверх. Виктор не помнит, когда последний раз он, ещё нуждаясь в поддержке в виде костыля, ступал по этой земле. Как и не помнит, что чувствовали те искалеченные ноги, обмотанные в тонкий слой — почти что вторую кожу, ткани. Он делает ещё один тяжёлый шаг, выдирая пятками другие камни, и те выбитыми зубами подтягиваются, чтобы, проигравшими, криво рухнуть обратно. — И это ты так поздравляешь меня с Днём прогресса? Голос Джейса звучит потусторонне неестественно, как звучал бы шум, который слышит одинокий человек в пустой квартире. И только брусчатка, жалобно раскалывающаяся под тяжестью молота, молит поверить в то, что всё происходящее — это неизменная реальность. Виктор смотрит на него через стекла глаз своей маски. Через ещё один барьер, который они друг для друга поставили. — Ты сам пришёл в Заун, Джейс. Хватка ослабевает, и молот едва предпринимает попытку выскользнуть из рук Джейса. Безуспешную. Тот обескуражен: насколько человеческая природа голоса у тонны человекоподобной стали. Он сжимает рукоять сильнее, мысленно настраивая оружие к грядущей атаке. Талис почему-то до сих пор не верит в то, что эти доспехи когда-то не дали ему отомстить жизни за временную обиду. И что эти доспехи когда-то едва не спрыгнули сами, не приди он вовремя (с тем же молотом в руках). И как бы сильнее он ни сжимал рукоять — тот словно узнал существо напротив больше, чем Джейс. И словно намеренно отказывался подчиняться, почему-то не желая приносить этому существу боли. Джейс и сам не хотел. Только не мог понять, не мог вспомнить, почему именно. Виктор не хотел тоже, потому так нечаянно и неосознанно анализировал окружение, пытаясь понять, почему всё вокруг так непривычно неправильно, так до боли намеренно забыто. — У меня не было нужды отвлекать тебя. Опуская взгляд, Виктор понимает, что его собственное сознание лжёт. И кладка дороги куда прочнее, чем кто-либо мог предположить. — Ты можешь ставить эксперименты на себе, Виктор, а людей оставь в покое. Джейс резок и краток. «Был таким, — думает Виктор, слабо взмахивая рукой, словно желая ухватиться за то, в чём нужды нет, — и остался». Он усмехается от того, насколько Джейс сейчас идентичен тому, кого ради общих идей они однажды убрали с дороги. Тому, кем они оба сейчас стали. И кого оба сейчас же и пытались убрать заново. Однажды… Слово с привкусом горечи, старых пергаментов, остывшего чая и овсяного печенья — единственной еды за день. От этого слова что-то щемит в груди — там, куда сталь ещё не добралась. Боль медленно тянется к горлу, застревая плотным сгустком, который тянет выхаркать с кровью. Однажды всё было иначе. И Виктор не хочет вспоминать, как именно это было. И Джейс, так и не избавившись от привычки делить с Виктором мысли, тоже. Они оба убегают от чего-то, что знают уже очень давно. Чего-то, что очень хотели забыть. И забить глубоко друг в друга. Может, потому они оба были сейчас при оружии. — Это не твои люди, Джейс. Виктор наносит удар первым, используя то оружие, которое было с ним всегда, — слова. Несмотря на всё то, что он иллюзорно заставляет себя забыть, он почему-то прекрасно помнит о том, что задевает Джейса. «Ты был моим человеком», — хочет сказать Талис. Но вместо этого он с животной яростью заносит молот. Когда Виктор вынуждаемо уворачивается, камни, на которых он стоял, оказываются раздроблены в крошку.

***

Тянущее чувство déjà vu обвивает кости и впускает в голову туман, когда Виктора отрывает от земли, а стальные пластины доспехов скрипом отзываются на звон, подаренный ударом молота. Полёт Виктор ощущал единственный раз в жизни, и сейчас, ударяясь затылком о ставни на окнах пустующего дома, он видит прошлое ярче, чем видел тогда. Магия была не в созданном, а в процессе создаваемого. И при всех рисках, пережитых ими за пределы одной ночи, казалось, от земли их отрывала лишь собственная вера и сладостная радость победы. Джейс смотрел то на свои наброски, которые с такой нереальной осторожностью вписались в материю реальности, то на человека, которому в этом моменте был обязан сразу за две сохранённые концепции, одну из которых окликали его именем. Отталкиваясь от воздуха, в котором перемещение было почти что сродни плаванию, он пролетел над хэкстеком, оказываясь рядом с Виктором. Тот отвлёкся на Хеймердингера и солдат, но заготовленный ответ не высказал, сменив фокус внимания на Джейса, бережно взявшего его руку. Талис улыбнулся ему, переплетая их пальцы, как две завершающие детали в этом одном большом механизме. — Мы это сделали, Виктор. У нас всё получилось. Тот смутился, заменив ответ на краткий кивок, сохраняя трогательно-взволнованное выражение в своей мимике, жестах, ставших свободнее конечностях. Джейс подумал, что в тот день, помимо будущего Пилтовера, они вдвоём создали что-то ещё. Обнятый клубом пыли, Талис смотрел на Виктора, в кулаке которого любой кирпич разламывался надвое. И с каждым стуком обломков он всё меньше и меньше узнавал в нём того Виктора, с которым у них когда-то было всё . И всё, что он так молил себя не вспоминать, опираясь на костыли, возвращается на круги своя, отражаясь на обратной стороне зрачков, проецируясь правильной картинкой и, издеваясь, сопоставляя себя с реальностью. Это становится причиной, по которой он не успевает дать отпор стальной руке, схватившей его за горло, так же нагло врываясь в личную реальность. — Я не позволю тебе вторгаться в мои разработки, — говорит Виктор, и Джейс, пытаясь подняться, падает, когда вдоль его бедра проходит лазер. Наши. Раньше все разработки они разделяли надвое. — Я не позволю тебе стать монстром, который всех уничтожит, — выдыхает сквозь зубы Джейс и, осматривая запечатавшуюся от ожога рану, думает, что сможет это перетерпеть. Он знает, что это Виктора озадачит — уверенность в собственной правоте у них тоже была неразделима. Виктор не знает, намеренно ли Джейс кинул молот так, что ему не задело головы. Но отбитая с мясом дополнительная рука, прежде чем исчезнуть, заявляет о себе треском разбитого конструкта и тихим шипением проводов. За спиной накатывает новый ком пыли, на этот раз обнимая и Виктора, и успевшего подняться Джейса. Виктор слышит треск и только после замечает кружево осколков на стекле, которое скрывало его глаза. Он пошатывается, но крепко стоит на обеих ногах. После вовремя успевает перехватить руку Джейса, прежде чем та, ударом в грудь, собьет его наверняка. Талис получает удар по скуле, и все неровности стальной перчатки проходят вдоль кожи, рассекая её, подобно прошлому, которое рассекало в это время разумы обоих. Сплёвывая кровь от прокушенной губы, Джейс смотрит на кладку дороги, по которой больше не проедет ни одна тележка и не пройдёт ни один калека. Он смотрит на правую ногу Виктора, облачённую в железные латы. Они в тот день, помимо будущего Пилтовера, в самом деле создали что-то ещё. Джейс поднимает взгляд на Виктора, прежде, чем сбить того с ног. Они в тот день создали монстров, которыми сейчас стали. Виктор не чувствует боли, от которой он раньше не мог ни убежать, ни скрыться. Но протягивая нить связи, он собственными мыслями заставляет себя ощутить её вновь. Сковывающая, повелевающая, несуществующая, а от того — неуловимая, она берёт над ним контроль. Прямо так, как когда-то. Джейс знает, куда нужно бить. Отрываясь от невесомости скоротечного полёта, Виктор думает, что в следующем эксперименте он поднимет вопрос лишения человека чувств — они контролируют прогресс, возвращая его к тому, что несомненно погубит. К тому, кто его погубит. Подняться Виктор не успевает: Джейс падает на колени, сковывая своими бёдрами его ноги. А после Талиса становится много, когда от удара трескается второе стекло на маске, и в каждой трещине — его лицо. — У нас было всё! От нового удара сминается пластина на плече, и её крепление начинает ставить под вопрос свою надёжность. Виктор думает, что когда всё закончится, вторым его проектом станет совершенствование экзоскелета. — У нас было всё, Виктор! У нас была идея! Прежде чем Виктор успевает что-то сказать, от удара в грудь у него выбивает воздух. — У нас была цель! Джейс замечает его слабые попытки подняться и бьёт локтём в живот. Там, где между пластинами есть незакрытые, едва заметные стыки. Виктор не знает точно, но чувствует на своём затылке кровь. — Мы могли… — удары Джейса неистовые, зверские, отчаянные. И не отзывайся они Виктору собственной, он бы несомненно ощутил и его боль тоже, — …создать будущее, Виктор! Мы были друг у друга! Виктор открыл рот, выдавая в ответ сдавленное гортанное шипение. Даже сейчас, когда они с Джейсом были на равных, тому всё равно удавалось стать центром внимания обстоятельств, их руководителем и доминантом. Нанося удар за ударом, Джейс убеждал себя в том, что этот Виктор — не тот Виктор, которого он знал. У него нет костыля. У него нет робости в речи. Он не выглядит уставшим. Он не выглядит никак. Есть только сталь и то, что от Виктора осталось. Череда ударов заставляет Джейса сменить редкие вскрики на цельный, неистовый рёв. И в каждом взмахе его кулаков есть что-то механизированное, заданное программой для повтора. В какой-то неопределённый для обоих момент становится неразличимо кто из них робот, а кто — человек. В одержимости, Талис возносит руку над головой Виктора. Но прежде, чем кулак успеет дрогнуть, он срывает с него маску, ожидая увидеть там провода и шестерни. Когда взгляд Джейса встречается со взглядом янтарных глаз Виктора, он вздыхает, как от удара ножом в спину. Кровь из разбитого носа человека стекает по губам, пересекает скулы, огибает подбородок, перетекает на шею и исчезает под воротником плаща. Талис видит Виктора. Его скулы, его родинки. Его взлохмаченные, прикипевшие кровью и потом ко лбу волосы. Джейс качает головой, потому что этот туз в рукаве у прошлого не может так сильно ударить по нынешнему. Ему не верится. Рука мягко опускается на защищенную сталью грудь. Виктор кашляет, выплевывая кровь, и Джейс клянёт ту секунду, когда сорвал проклятую маску. Он избил Виктора. Почти что убил его, его — некогда калеку, который каждый раз смотрел на него, как на свою надежду. Который смотрит так и сейчас. Всё тот же призрак его успеха и славы. Свободной рукой Джейс вытер пот со лба, выискивая в том жесте повод отвернуться от Виктора. Глубоко вздохнув, он стал рассматривать все те частицы, которые они разбили вокруг себя. — Почему, Виктор? Зачем это… — Талис едва взмахнул рукой, тем самым очерчивая то, что осталось после его увечий, -…было нужно? Наша работа… Виктор прикрыл глаза, осознавая, что чужие эмоции только что, возможно, сохранили ему жизнь. Он видел, как Джейс поджимает зубы, покусывает раненую губу, морщится от боли, но продолжает вымещать злость и недоумение, справляться с шоком. Сдавать свои позиции. Виктор усмехается, а после отрывает руку от пепла и обломков, чтобы накрыть своей ладонью руку Джейса — всё так же покоющуюся на его груди. Он знает, что тот не хочет на него смотреть. Знает, что не хочет видеть эту обратную сторону медалей, от тяжести которых надрывался его консульский сюртук. Но Виктор хочет, чтобы Талису было так же больно, как тот сделал ему сегодня. Неизвестно, от чего слова становятся такими тяжёлыми, и Виктор снова сплёвывает кровь. — Я думал, ты поймешь меня, — выдыхает он и смется: déjà vu снова щекочет кости. Джейс не понимает и качает головой. — Я смогу дать… жизнь. Таким, как я… — Виктор прерывается на вздох. — Но без пробы не будет прогресса. У меня есть теория, пока что… на бумагах. Люди смогут стать сильнее, Джейс. Заун сможет стать… вторым Пилтовером. Талис не верит, насколько они стали разными за всё то время, пока были так близки. Они создавали друг друга, просиживая день и ночь над своей теорией. И, погружаясь в работу, никто из них не заметил, что из неё он встроил в себя. Джейс смотрит на Виктора и в который раз думает о том, что в их руках было всё — целый мир только для них. И, наклоняясь ближе к его лицу, он всё больше замечает, как сильно тот их двоих разорвал. Играя в «То, что может быть,» они оба заведомо проиграли. Магия была не тем, что можно было контролировать. Хеймердингер был прав. — Джейс?.. Что ты… — шепчет Виктор, рассматривая до боли знакомое лицо всё ближе и ближе. — Я любил тебя, Виктор, — обрывает Талис, обжигая горячим дыханием его губы. — Любил в тебе человека. И был счастлив узнать, что ты будешь жить. Джейс сделал паузу, в последний раз любуясь тем, чего Виктор ещё не успел убрать, — эмоции. Запоминая каждое движение брови и вздрагивание губ для будущих разбитых прошлых. — Но я выбрал тот путь, который… предвещает потери. Тут нет места любви, — он наклонился настолько близко, что скользнул нижней губой вдоль тонкой корочки крови на губах Виктора, — И глядя на то, в кого ты превратился… Положив руку на щеку Виктора, Джейс впился в его губы со всей горечью человека, который готовится к неизбежному исходу. Он чувствовал металлический привкус крови, холод, которым отдавала кожа, и это был почти что поцелуй со сталью. Виктор приоткрыл рот, поддаваясь со всей страстью человека, который предвещал больше никогда не вернуться. Он понимал, что при любом раскладе чертежей у них бы никогда не было того эфемерного «что могло бы». Ведь когда собираешься изменить мир, стоит учитывать, что он затребует плату. И не спросит разрешения. Поцелуй был тягучим, долгим, влажным. Одновременно открытием и прощанием. И единственное, о чём Джейс жалел — что не сделал этого раньше, позволив им обоим нырнуть на ту глубину работы, где контроля над ней больше не существует. Мир смеялся, сделав главную цель его жизни её же главным раздором. Когда стало нечем дышать, Джейс отпрянул, растягивая тонкую нить слюны, смешанную с кровью — последним, что их соединяло. После чего он нахмурился, желая заставить себя поверить в то, что перед ним чужой человек. — Ты не договорил, — тихо напомнил Виктор, когда Джейс стал подниматься. Поправляя перчатки, Талис услышал в этом вопросе любопытство того юноши, который был заинтересован его заметками в личном дневнике. Он осмотрелся по сторонам в поисках своего молота — мираж рассеялся. — Глядя на то, в кого ты превратился, — повторил Джейс, всматриваясь в груду обломков, из которой лучем надежды сияла рукоять, — я бы предпочёл твою смерть, Виктор.