Мы ничего не теряем

       — Воды? — приблизившись с стаканом в руке, спросила Мэй.       Возможно, слишком тихо, так как доктор Октавиус даже не обернулся.       Женщина осторожно дотронулась до его плеча и усилием воли заставила себя не отшатнуться, когда мужчина резко обернулся.        — Воды? — вновь предложила она и улыбнулась, стараясь игнорировать затравленный, почти звериный взгляд.        — Да, — последовал отрывистый ответ и какой-то механический кивок. — Да, я хочу пить, — нетерпеливо продолжил доктор, устремив взгляд в пол.       Мэй невольно подумала, борется ли он со своим мистером Хайдом за такие, казалось бы, простые фразы.        — С солью? — Вопрос сам слетел с губ, и уже привычный тяжелый взгляд сменился недоумением.        — Что? — Это почти возмущение.        — Ну, Вы же осьминог…        — Нет, обычной. Без соли.       Он сказал это так серьёзно, что стало очевидно: чувство юмора — не его сильная сторона. А ещё Мэй подумала, что наверняка доктор считает её недоразвитой. Теперь уж точно.       Улыбнувшись своим мыслям, женщина протянула стакан и вновь наткнулась на холод взгляда, как на стену.        — Она без соли, — сказала она, но взгляд не теплел. — Да ладно, это была просто шутка.        — Плохая шутка, — слишком устало произнёс он. Мэй от этого тона стало неловко.        — Хорошо, плохая шутка, — примирительно подняла руку она, — прошу прощения. Теперь Вы будете пить?        — Да. — Снова краткое утверждение и никакого зрительного контакта. — Если Вы подскажете как.       Если секунду назад Мэй смущало отсутствие зрительного контакта, то теперь ей было неуютно под холодным выжидающим взглядом. А он смотрит на неё, явно желая получить ответ и готовясь к худшему исходу. Взгляд Мэй опускается ниже на щупальце, которое исполняет роль смирительной рубашки, прижимая руки к телу. Вот сейчас она чувствует себя самой настоящей идиоткой и лишь надеется, что доктор подумает, что она просто не слишком сообразительна, а не думает издеваться над ним.       Мэй улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой и игриво наклонила голову.        — Я могу придержать стакан, если Вы не против моего вторжения в Ваше личное пространство.       Октавиус перевёл взгляд на её замершую в сантиметре над щупальцем ладонь.        — Если не боитесь.       Это был вызов, а Мэй была не из робкого десятка. Всё с той же улыбкой она опустила ладонь на металл и привстала на носочки, протянув стакан к чужим губам. Он наклонился к ней, улавливая врезающийся в память аромат сандала. Октавиус помнил этот аромат из прошлой жизни, где было место чему-то, кроме разрушений, где был дом и были чувства. И где витал этот сладковатый древесный аромат и долго, мучительно долго сохранялся на вещах той, кого уже не было.       Заставив себя сделать глоток, он отвернулся, пряча глаза и отходя в строну. Прочь от проклятого аромата и тепла чужого тела.       И вот спустя целую вечность неловкой тишины в комнату ворвался ликующий Питер Паркер. И когда эксперимент удался, и доктор Октавиус обрёл власть над собой, казалось, что теперь точно всё получится, но в один миг всё пошло крахом. Питер что-то почувствовал, а секундой позже лицо Осборна исказилось гримасой безумия и начался сущий кошмар.       Мэй, бросив лекарство от Гоблина в сумку, бежала к лифту, но, когда в здании погас свет, вспомнила об электрической аномалии и бросилась к пожарной лестнице, спускаясь так быстро, как могла, ожидая обрушения здания в любой момент. Она сквозь биение собственного сердца слышала, как разбиваются стёкла и крошатся стены и старалась не думать, где в этом хаосе Питер.       К своему удивлению она скоро достигла первого этажа, до выхода оставалось метров сто, но вновь раздался оглушительный грохот, и в нескольких метрах от Мэй рухнул потолок, сорвав с её губ крик ужаса.       За пылевой завесой она без труда рассмотрела Осборна, душащего Питера. Превосходство психа было очевидно, она понимала, что племянник ничего не может сделать, и решила действовать сама. Вынув из сумки антидот Гоблина, она воткнула его в шею одержимого. Но ничего не произошло. Он безумно оскалился и крепче сжал руки на шее Питера.        — Эта слабость в тебе от неё, — презрительно выплюнул Осборн и перевёл безумный взгляд на пятившуюся Мэй. — Но это ничего, я избавлю тебя от этого.        — Нет! Беги, Мэй! — Собирая последние силы и пытаясь освободиться, прохрипел Питер, прекрасно понимая, о чём он говорит.        — Всё кончено, — положив руку на плечо Паркера, тихо произнёс Гоблин.       Питер, утопая в разъедающем бессилии, чувствовал, откуда исходит опасность, и, запрокинув голову, с парализующим ужасом убедился в своём предчувствии.       Он видел, как борд Гоблина завис в метре над землёй и готов был сорваться с места. Мэй этого не замечала, не сводя взгляда с Питера. Обернулась она только тогда, когда услышала звук бьющегося стекла, она видела, как нечто летит прямо на неё, но не могла ничего сделать, кроме как смотреть на стремительно приближающуюся смерть.       «Так глупо, — думала она, — нет никаких мыслей, и жизнь не полетает перед глазами, только пустота и полная тишина, будто всё вокруг накрыло ватой». Ей казалось, что её мир замер в одной точке натянутой резиной и вот-вот она должна оборваться, как и её жизнь.       Но наваждение спало, и мир снова пришёл в движение, борд, не достигнув цели, резко остановился, будто налетел на невидимую стену. Взревели двигатели, скрежет металла резанул слух, Мэй сквозь пелену страха понимала: какая-то сила тянула его назад. Отмерев, она увидела, как Октавиус удерживает доску двумя клешнями, а затем, используя ещё одну, вытягивает его из здания окончательно и разрывает на две части, отбрасывая их в темноту ночи.       Мэй, поддавшись безрассудной надежде, больше не медлит. Она со всех ног бросается к доктору, отчаянно надеясь, что он не поддался всеобщему безумию и остался на их стороне. Она видит в нём спасение и запрещает себе сомневаться.       Отто невольно улыбается, заметив счастье, вспыхнувшее во взгляде женщины, но краски вмиг сходят с лица, когда он видит летящий ей в спину нож. За миллисекунду до этого Питер Паркер смог ударить Осборна по руке, но это несущественно изменило траекторию полета. Лезвие было всё ближе — и тогда молниеносное движение щупальца отбросило женщину в сторону.       Питер услышав злорадный хохот Гоблина, вывернулся и смог увидеть лежащую без движения Мэй.       Жуткий крик вырвался из его груди.       Обжигающая вспышка горя, помноженная на ярость, придала ему сил, и он смог сбросить с себя Гоблина. Впрочем, тот даже не сопротивлялся и, усмехнувшись напоследок, покинул здание под звук сирен и мигание десятка проблесковых маячков.       Питер, пошатываясь, встал на ноги, и в этот момент раздался взрыв, ударной волной выбивая стекла в здании. Сквозь звон в ушах он слышал выстрелы и чьи-то крики. Мутным взглядом скользнув по парковке в поисках Мэй, он покинул здание, не зная куда идти и не желая ничего делать. Ярость быстро угасла, оставив после себя всепоглощающую боль. Чем дольше он думал обо всем случившемся, стараясь выстроить цельную картину, тем больнее становилось. Чувство вины, от которого нигде не скрыться, раскалённым гвоздём пронзало мысли, окрашивая все воспоминания в чёрный цвет. Слёзы застилали глаза, и еле переставляя ноги он брёл по темным улицам, и ему было плевать на прохожих, рыскающих по его следу федералов, и в целом на судьбу всего города, от осознания этого становилось только горче. Его захлёстывало презрением к себе, но он продолжал идти, желая лишь оказаться высоко над городом и дать горю раздавить себя.       Поражённый ужасом, Октавиус поднял бессознательную Мэй, что безвольной куклой лежала на его руках. Он отнёс её подальше от места схватки и аккуратно, словно хрустальную статуэтку, опустил на землю в безлюдном месте под мостом. Перебарывая страх столкнуться со смертью, он протянул к ней руку, до боли всматриваясь в бледное лицо. Будучи ученым, он не был верующим человеком, но сейчас готов был молить всех известных богов только о том, чтобы она была жива.       Коснувшись шеи, он не сдержал вздоха облегчения — под пальцами бился пульс.        — Мэй? — Он почти кричал.       Её ресницы слабо дрогнули, и с его губ сорвался вздох облегчения.        — Мэй? Ты ранена?       Она зажмурилась и вновь открыла глаза, не понимая, что только что произошло и где она.        — Что случилось? — еле слышно произнесла она. — Где Питер?        — Осборн ушёл, а Питер выберется, я уверен, — быстро проговорил он. — Потеря сознания может быть симптомом чего-то серьёзного. Тебе нужно в больницу.       Женщина ничего не ответила, пытаясь понять, в порядке ли она. Ей казалось, что болит каждая клетка тела.        — Мэй, голова кружится? Может, тошнит? — Он заглянул ей в глаза, стараясь говорить мягко, но чётко.       Она покачала головой.        — Нет, я просто плохо переношу вид крови, — торопливо поговорила Мэй, стараясь не смотреть на сочащийся кровью порез. — Но это всё неважно. Питер мог отправиться к друзьям, нужно попасть туда!       Не видя смысла спорить, Октавиус отправился к некоему Неду, рассудив, что всё лучше, чем оставаться на месте. Дверь оказалась незаперта и, опустив Мэй, он пропустил её первой, справедливо полагая, что реакция на него может быть весьма неоднозначная. В квартире горел свет, но никого не было. Мэй устало привалилась к стене, осторожно наступая на покалеченную ногу.        — Он здесь был, — осмотревшись, сказал Октавиус и подцепил пальцем прилипшую к столу паутину.       Мэй выдохнула и прикрыла глаза, тут же их распахнув.        — Но какого хрена здесь произошло?        — Следов борьбы не видно… Может, всё же лучше в больницу?       Она отрицательно покачала головой.        — Сразу появятся федералы и репортёры — в нашей вселенной личность Человека-паука рассекретили.       Они молчат, и становится слишком тихо. До неловкости тихо. Слышно, как тикают часы на стене и проносятся машины на улице.       Мэй достает из кармана разбитый в хлам телефон и засовывает его обратно, направляясь на поиски другого мобильника, и вскоре ей удаётся найти телефон бабушки Неда.       Гудки, кажется, длятся бесконечно, а потом Октавиус приподнимает диванную подушку, и Мэй замечает беззвучно мигающий дисплеем мобильный Неда.        — Прекрасно, — нервно улыбается она.        — Если за ним следят, то мы что-то узнаем из новостей, — предположил мужчина.       Мэй кивнула, закусив губу.        — Следует хотя бы обработать порезы. И проверить, нет ли серьёзных травм, — продолжил он, видя, что женщина ещё не пришла в себя.       Мэй снова кивнула, пребывая мыслями слишком далеко от маленькой квартирки.        — Мэй?        — Да, ты прав, — вынырнув из мыслей, сказала она, беря аптечку с полки. — Я в душ.       В новостях ничего нового не было, Мэй старалась как можно скорее вернуться в комнату, чтобы ничего не пропустить, но адреналин уходил, и на его место приходила боль: нагнуться для неё было сложной задачей, а вот чтобы дотянуться до спины и речи не шло — ребра пробивало болью. Сжав зубы, она дотянулась кончиками пальцев до лопатки — на руке осталась кровь.        — Вот же блядство.       Октавиус прислушивался к происходящему в ванной, опасаясь повторного обморока. Так, в напряжённой тишине прошли следующие несколько минут.       Когда Мэй вернулась к нему, она была уже без блузки и с полотенцем, обёрнутым вокруг бёдер. Стояла, обнимая себя руками за плечи, в синеватом свете экрана и смотрела на него.       Он так и замер. Казалось, совсем недавно он был безумно рад слышать собственные мысли. Но теперь всё бы отдал, чтобы их заткнуть.        — Обычно мужчинам нужно потрудиться, чтобы меня раздеть, но ты пошёл коротким путём, — попыталась улыбнуться она.        — Я… эм… прости, — пробормотал он, не понимая, куда она клонит, и не зная куда деть взгляд.        — Бабуля Неда сидит на снотворных, не добудишься, — спустя несколько секунд нарушила тишину Мэй. — Не могли бы Вы мне помочь?       Он слегка повернул голову к ней.        — Да?        — Мне больно поворачиваться, не могу обработать спину.       Глубоко вздохнув, он кивнул — и вот она уже стоит к нему спиной, перекинув волосы на одно плечо. Всё было не так плохо: ссечён бок, и синяк расползался по плечу, но жизни её ничего не угрожало. Он испытал облегчение, которое, впрочем, скоро испарилось, стоило ему понять, что от него требуется.       Медленно, будто оттягивая неизбежное, он приблизился к ней и взял в руку смоченную в антисептике вату. Она вздрогнула от его первого прикосновения и неосознанно напряглась всем телом.        — Прости.       Она усилием воли заставила себя расслабиться, не смущаться и не думать, что пару часов назад он не задумываясь убил бы её.       Для него было так странно касаться кого-то руками, касаться без желания навредить. Это были почти забытые чувства, похороненные под обломками его прошлой жизни. Он и забыл каково оно — тепло чужого тела. А ещё он осознал, что аромат духов так и остался с ней, смешанный с дымом и кровью, но всё ещё притягательный.       Мэй чувствовала этот взгляд на себе. В нём не было похоти, он не лип к коже обжигающей патокой или липкой грязью, но дышать отчего-то становилось труднее, и дрожь пробегала по спине от невесомых прикосновений. Она скрутила волосы в жгут и крепче прижала ладонью к груди, чувствуя, как гулко бьётся сердце.       И когда, казалось бы, всё было закончено, и Мэй потянулась за футболкой, его взгляд упал на её плечо, на котором угадывался отпечаток его манипулятора.        — Мне очень жаль.       Их взгляды встретились, и она, поняв, о чём он говорит, широко улыбнулась.        — Нет, — протянула она, пытаясь убедить его перестать винить себя. — Нет, спасибо за то… — Мэй запнулась, не зная, как выразить свои чувства правильно. — Что не дали умереть. Благодарность звучит как-то жалко, но я правда не знаю, что ещё сказать, — отводя взгляд, проговорила она. — Что вообще обычно говорят в таких случаях? — вновь взглянув на собеседника, спросила она с улыбкой.       Он поймал взмах её ресниц и почти пропустил вопрос. Ему хотелось ударить себя по лицу.        — Эм. Я не… я не знаю, Вы первый спасённый мной человек, — отозвался он, пытаясь смотреть куда угодно, но не на неё.        — О, это честь. — Игриво улыбнувшись, она бросила на него короткий взгляд.       На некоторое время вновь воцарилась тишина. Октавиус старался не реагировать на изучающий взгляд женщины, а ей было просто любопытно. И ей необходимо было думать о чем-то, кроме психопата-ученого, который чуть не убил Питера и её саму. И чем дольше она смотрела, тем привлекательнее ей казался доктор Октавиус.       «Тебе нужно отдохнуть», — подумала она, стараясь взять себя в руки.        — Питер вернул мне меня. Спасибо за Питера Паркера, — он говорил, глядя прямо перед собой, но на последнем слове обернулся к ней.       Мэй видела искренность в этом взгляде и теплоту. От этого ком встал в горле, и она почувствовала слёзы в глазах.        — Знает ли Питер, что я жива? Или верит новостям?       Она, не ожидая ответа, бездумно смотрела на экран, роняя беззвучные слёзы. А Отто набрал воды и, приблизившись на расстояние вытянутой руки, протянул ей стакан. Она подняла на него взгляд.        — Без соли.       Слабая улыбка коснулась губ.        — Он ведь школьник ещё, а уже с Мстителями этими мир спасает. Только вот эти Мстители взрослые… существа: гении с суперкостюмами, супер-солдаты, плоды экспериментов и вовсе инопланетяне… О, а ещё маги, конечно, куда без них! И я просто хочу сказать, что все они, ну, знаешь, пожившие на свете люди и не совсем люди. А у него экзамены и первая любовь!       То, что копилось на душе так долго, лилось непрерывной рекой признаний. Октавиус даже не пытался что-то вставить.        — А когда я узнала, что он Человек-паук и, немного отойдя, спросила. почему он сразу мне не сказал, он ответил, что не хотел меня травмировать. — Она запустила пальцы в волосы. — Травмировать! Меня. То есть понимаешь? Он обо мне заботился, когда это я должна заботиться, я ведь его опекун!        — Это поступок настоящего мужчины, — нарушил молчание Отто.        — Не спорю, — качнула головой она, поймав его взгляд. — Я им горжусь! Но я боюсь за него. И, Боже, когда в его жизни появился Старк, я, признаться, выдохнула: наконец нашёлся герой на роль фигуры отца. И всё было хорошо, пока он не погиб. Как герой — никто не сомневался — но Питер вновь остался один, и, как назло, вокруг ни одного героя не было, а потом один сукин сын раскрыл его личность и начался этот кошмар. Боже, жаль, в стакане не водка.        — К сожалению, таково бремя героев. В моей вселенной Питер тоже стал Пауком в юном возрасте… И никого рядом не было.        — Да. Сила — это ответственность, и игнорировать беды он не может, но не так же резко погружаться. Битва между супергероями, война в космосе с титаном, преследование 24/7 — это слишком! Я его поддерживаю во всём, но не этого я ему желаю. После стольких потерь он заслуживает немного отдыха! Но просвета не видно. — Её голос срывается, становясь едва слышным. — И я ничего не могу с этим сделать!        — Ты рядом, и ты его любишь, а это уже много значит.        — А если меня не станет? Что будет тогда?       Октавиус ждал этот вопрос.        — Твоя любовь не исчезнет. — Он ободряюще улыбнулся. — И не думай об этом, всё будет хорошо.       Она подтянула колени к груди и отвернулась к экрану. В этот момент она казалось особенно хрупкой и маленькой. А он отошёл к кухонному столу, отойдя максимально далеко от Мэй.       Вновь повисла тишина, пробуждающая мысли и воспоминания. Отто предпочёл бы бесконечную гонку на выживание этой тишине. А в новостях как назло крутили одни и те же сюжеты, будто ничего другого в городе не происходит, и это напрягало его, ведь четверо плодов неудачных экспериментов всё ещё скрывались где-то поблизости.       Но как бы он ни пытался отвлечься, то, что сдерживал господствующий искусственный интеллект, грозило обрушиться на него лавиной.       Мэй обернулась, почувствовав на себе взгляд. Она неосознанно вытянулась струной, глядя на то, как Октавиус сжал край столешницы, а его щупальца замерли, уставившись на неё. Затравленно оглядевшись, она понимала, что через дверь ей не выйти — он стоит слишком близко, а через пожарную лестницу она не успеет выбраться из-за травм. Да и без них не успела бы. В горле пересохло, и ладони вспотели, она невольно шевельнулась, опираясь на здоровую ногу.       Он вскинул на неё взгляд и замер, с легкостью различив страх на её лице. Эта эмоция была ему слишком хорошо знакома. Но видеть в её глазах желание сбежать от него без оглядки было подобно пощечине.        — Что с тобой? — Вышло слишком хрипло, почти рычаще.       Она помотала головой, опуская взгляд и пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.       Его взгляд опустился на руку, всё ещё сжимающую столешницу. Обернувшись, он почувствовал, как манипуляторы плавно опускаются.        — Всё… всё нормально, — произнёс он, как оправдание. — Я просто вспоминал, теперь мои мысли некому заглушить.       Мэй сидела, закусив губу, и не решалась вставить слово.        — Моя жена умерла из-за меня.        — Что случилось? — спросила она, словами прогоняя страх и не смея оставить признание без ответа.       Он махнул рукой за спину.        — Эксперимент пошёл не по плану, я должен был прервать его, но… нет. Произошёл взрыв, и она умерла.        — Мне жаль, — произнесла она и поспешно добавила: — Знаю, фраза просто ужасна, ненавижу её всей душой, но… — Она сморгнула слёзы. — Это действительно так. Мне правда жаль.        — Тебе приходилось переживать подобное, когда не стало родителей Питера?       Мэй покачала головой.        — Они были родственниками Бена. А вот когда не стало его… — Её голос надломился. — Тогда мне пришлось принимать соболезнования. Знаешь, поначалу это раздражало меня, потому что я не испытывала горя. Сначала было просто неверие. Я не могла принять тот факт, что его нет. Даже во время похорон, будто всё это не с нами произошло.       Она замолчала, мыслями возвращаясь в прошлое. Отто прекрасно понимал её боль.        — Осознание обрушилось на меня уже потом, когда я поняла, что он больше никогда не придёт. Больше не вернётся.        — Прости, мне… — Он замер на половине фразы. — Да… неловко.       Мэй улыбнулась сквозь слёзы и встала, направившись к кухне.        — Солёная вода — та ещё дрянь, — смахивая слёзы со щеки, сказала она, наливая в стакан воду.       Он качает головой, удивляясь тому свету, что есть в этой женщине.        — Но знаешь, в какой-то момент мне жить не хотелось, но я должна была ради Питера и ради Бена тоже, потому что я верю, что он этого хотел бы.       «Рози хотела бы жить», — вертится на языке, но он никогда этого не скажет.        — Ты слишком добра.        — Да, мне уже говорили сегодня.       Он вновь поражается её способностью видеть хорошее там, где сплошной мрак.        — Спасибо, Мэй, и я действительно соболезную. Уверен, твой муж был хорошим человеком.        — Как и твоя жена. — Она одарила его улыбкой, возвращаясь к телевизору. — А мы должны соответствовать, да?       Он может лишь горько усмехнуться ей вслед.       И до того, как тишина вновь утянет их в болото самоедства, в эфир ворвался Питер Паркер, вызывая всех незваных гостей этого мира на статую свободы.       Мэй так дернулась к экрану, что едва не упала.        — Что он творит?! Их же целых четыре! Зачем?       Отто задавался теми же вопросами.        — Мне пора, — в итоге сказал Октавиус. — Я обещаю сделать всё возможное для спасения Питера.       Мэй понимала, как много скрыто в этих словах. Она встала ногами на диван и опустила руки ему на плечи.        — Спасибо, Отто.       Она приблизилась к нему, заставляя сердце пропустить удар и обняв за шею, прижалась губами к щеке.       Она отстранилась, но след поцелуя ещё пылал огнём.        — Помоги ему и береги себя, доктор.       Он знает, что запомнит этот момент: её поцелуй и улыбку ярче солнца, запомнит доброту, вселяющую надежду. Он думает, что если даже это последнее, что он запомнит, то это лучший финал из возможных.        — Прощай, Мэй. Береги себя.       Она лишь улыбается в ответ, и слишком много кроется в простом изгибе губ. Дверь захлопывается, и одинокая тишина обрушивается на неё. Она прибавляет громкость телевизора, стараясь заглушить собственные мысли. Вздрагивая от звука полицейских сирен, она ждёт хоть чего-то, до рези в глазах всматриваясь в экран. А потом темнота накрывает её.       Очнувшись в больнице, она пытается осознать случившееся, и вроде бы всё встаёт на свои места, но чувство потери не отпускает её. Только вот она никак не может понять, что изменилось и почему ей кажется, будто опустел целый мир. В канун Рождества одиночество достигает своего пика. Глядя на спешащих куда-то людей за окном, она чувствует себя так одиноко, как никогда прежде, и не понимает почему так, ведь ей особо нечего было терять.