И вот мы снова здесь

Гай узнаёт его в тот момент, когда он входит в комнату. У него небесно-голубые волосы вместо белых и золотые глаза вместо красных; немного более детское лицо и гораздо менее апатичное; с другим именем и другим сосудом, но даже этого недостаточно, чтобы скрыть от Гая эту сердцевину святого света. В самом начале их было четверо, даже если сейчас никто этого не помнит. Неистовство Милим привлекло внимание Первобытного Демона, Королевы Фей и Архангела, и все трое собрались вместе, чтобы успокоить её. Сначала было некоторое напряжение, настороженность, вызванная тем, что ангелы и демоны были урождёнными врагами. Но, может, есть что-то, что было сказано между баталиях жизни-или-смерти, слова, что могут свести даже их виды вместе, и семь дней и семь ночей пройденного пути, во время которого Архангел Рафаил принял удар Драго Новы в упор за Гая, а Первоначальный Красный взял на себя сокрушающий кости удар, который должен был временно проломить ему грудную полость за Рафаэля, и оба они вместе работали. И сражались долго и упорно, чтобы, наконец, задержать Милим достаточно надолго, чтобы Рамирис вернула девушке рассудок. Они собрались вместе и никогда не расставались, создав Совет Князей Тьмы и установив предварительную дружбу между четырьмя самыми невероятными личностями. Рафаэль был молчаливым ублюдком, какими были все ангелы, и не мог бы говорить, как нормальный человек, чтобы спасти свою жизнь, весь из себя холодная логика и безразличие. Никакого чувства юмора вообще. Но он также никогда не пытался убить ни Милим, ни Рамирис, ни даже Гая, и он сидел так же терпеливо, как и время, когда Милим по-детски болтала о том или ином, или Рамирис громко жаловалась на последние неудачи в её Лабиринте. Что касается Гая… Ну, Рафаэль никогда не отвечал на флирт — Гай не был уверен, понимал ли тот вообще такие вещи — но и никогда не отталкивал Гая, когда демон обнимал его за плечи, или вытаскивал его на улицу для спарринга, или уговаривал его попробовать человеческую пищу. И время от времени, всё больше и больше с каждым столетием, потому что, по-видимому, даже ангелы могли учиться, Рафаэль проявлял инициативу и появлялся с новым миниатюрным чайным сервизом для Рамирис, изящно украшенным в ярких цветах, к её большому удовольствию. Или он пришёл бы с какой-нибудь нелепой плюшевой игрушкой для Милим, мягкой на ощупь и почти такой же высокой, как сама девушка, достаточно большой, чтобы даже Милим с трудом тащила её за собой. Ей это нравилось. А потом был Гай, который никогда ничего особенного не получал, но чаще всего, даже вне официальных встреч, Рафаэль появлялся там, где был Гай, с книгой, с арфой, вообще ни с чем, а затем проводил остаток дня, свернувшись калачиком в поле зрения Гая. Гай никогда по-настоящему не понимал, что Рафаэль имел в виду под этим, но не то чтобы он был против. Наоборот, как только он выделил свою территорию и построил свой дворец, он позаботился о том, чтобы выделить целое крыло для ангела. Остальным, конечно, тоже, но он приложил больше усилий, чтобы сделать его домом для Рафаэля, потому что Рафаэлю больше некуда было идти, и Гай хотел, чтобы он знал — пока Гай правит Ледяным континентом, Рафаэлю всегда будут рады там, ему всегда будет куда вернуться. Рафаэль улыбнулся одной из своих редких ласково-неловких улыбок, когда Гай показал ему готовый результат, и на какое-то время ему показалось, что они так и проживут остаток своей бессмертной жизни. Но затем прошло пятьсот лет, и, как по маслу, ангелы спустились… …и Рафаэль исчез. Он никогда не рассказывал им, почему вообще покинул Рай, хотя они знали, что Рафаэль ушёл. Он проводил слишком много времени рядом с ними, чтобы всё ещё совершать регулярные поездки обратно, не говоря уже о том, что ангелы в любом случае не должны были ходить по материальному плану между землями Тенма, что было табу среди ангелов и каралось смертью. Но потом он исчез так же бесшумно, как и появился, и они больше никогда его не видели. Они искали его годами, столетиями, прежде чем Рамирис отступила в свой Лабиринт, и Милим обратилась к новым Князьям Тьмы и своей собственной территории, чтобы отвлечься, и только Гай продолжал следить, хотя даже он задавался вопросом, был ли в этом какой-то смысл. Потому что во всех последующих войнах Тенма с тех пор Рафаэля никогда не видели на поле боя. Трое из них никогда не говорили об этом вслух, но они думали об этом — казалось очень вероятным, что один из других Архангелов уже убил Рафаэля за его непослушание. Тем не менее, они усердно работали, чтобы уничтожить всю информацию, в которой даже упоминался Архангел среди них, даже тихо убили трёх Князей Тьмы, которые присоединились достаточно рано, чтобы встретиться с Рафаэлем и знать, что он был одним из членов-основателей. На всякий случай. На всякий случай, если Рафаэль всё ещё где-то там, затаился и прячется от Господа. Последнее, что ему тогда было нужно, это чтобы Михаил или другой из этих ханжеских пернатых придурков попытались использовать Гая, Милим и Рамирис в качестве приманки, чтобы выманить Рафаэля обратно, если те обнаружат их связь с пропавшим Архангелом. Прошло ещё немного времени. Сто лет, тысяча лет, пять тысяч. И вот они снова здесь, ещё одна Вальпургиева Ночь, чтобы развеять скуку с помощью трагедии Клеймана с одним человеком и, возможно, приветствовать нового Князя Тьмы, за исключением… Гай смотрит на Рамирис, что улыбалась веселее, чем она улыбалась за столетия, сколько Гай мог бы припомнить, затем на Милим, играющую в управляемую разумом марионетку, даже когда уголок её рта дёргается, как будто она хочет расхохотаться. Он задаётся вопросом, знают ли они, а затем думает, что нет, потому что это единственное, что они никогда не стали бы скрывать от него. Он оглядывается на Рафаэля — на Римуру Темпеста, который откровенно рычит, когда Клейман бьёт Милим по голове, более выразительно, чем Гай когда-либо видел ангела, а затем ему приходится поставить свой бокал с вином, прежде чем его дрожащие руки станут слишком очевидными, и он выплеснет содержимое на себя. Его первый инстинкт — выгнать всех, потому что в монологе Клеймана нет ничего смешного, его актёрские навыки требуют серьёзной работы, и всё, что Гай хочет сделать, это схватить Рафаэля, встряхнуть его и потребовать, где, чёрт возьми, он был последние пять тысяч лет. Вместо этого он стискивает челюсть и прячет руки под столом и позволяет Милим вести свою маленькую игру, позволяет Клейману повеситься со своей собственной гордыней, позволяет Римуру Темпесту пожинать свой фунт плоти, и он абсолютно ничего не говорит, пока разыгрывается этот фарс шоу. Ему приходится на мгновение закрыть глаза, когда Римуру поднимает тот же барьер, который Гай использовал несколько минут назад. Точно такой же Барьер Расширения Пространства, который они с Рафаэлем создали когда-то очень давно, в углу библиотеки своего дворца. Он ждёт и ждёт, ждёт, пока Клейман не умрёт, а Фрей и Кэррион не сложат свои полномочия, и Десять Великих Князей Тьмы не станут Октаграммой. Он думает, что в этом есть что-то ироничное, потому что когда-то давно, когда их было всего четыре вместо семи, десяти или восьми, они ходили круг за кругом, изо всех сил пытаясь найти название, и Рафаэль никогда не понимал, почему «Совета Князей Тьмы» было недостаточно. Гай ещё раз оглядывает комнату, подавляя нетерпение и раздражение. Он занимает Первое место в Совете, но более того, он Гай Кримзон. У него больше самообладания, чем может показаться. Поэтому он позволяет всем проходить через новые границы территории, позволяет им обмениваться сплетнями, жалобами и злобными тычками, а в промежутках он наблюдает за тем, как Рамирис и Милим взаимодействуют с их новым членом. Они действительно не знают — в этом Гай может быть уверен. Но что-то в них, кажется, всё равно узнает Рафаэля, потому что их тянет к нему, как мотыльков тянет к свету, как Дракон, Фея и Демон толпились вокруг Ангела, который даже не знал, как имитировать самые элементарные социальные взаимодействия, потребовалось добрых пятьдесят лет, прежде чем он даже научился улыбаться, и всё же каким-то образом он был сердцем, что связало их вместе. Без него они бы развалились. Без него Рамирис оставалась запертой в своём Лабиринте, Милим бродила по миру в поисках чего-то, чего не могла найти, а Гай даже не виделся бы со своими двумя старшими товарищами больше двух или трёх раз в десятилетие. Но теперь они снова здесь, с версией Рафаэля, который говорит, смеётся и выражает эмоции с харизмой, которая сияет, как звёзды. А по обе стороны от него Рамирис и Милим болтают, препираются и соревнуются за внимание Римуру, как будто пытаются вместить потерянное за пять тысяч лет время в один разговор. Гай отводит взгляд и вместо этого ловит взгляд Леона. Демоноид смотрит в ответ, приподняв одну бровь, размышляя. Что-то похожее на любопытство мелькает на его лице, но, как и ожидалось, он не спрашивает. Он отводит взгляд, смотрит на Дино, дремлющего на столе, на всё более угрюмое выражение лица Люминес и уклончивое молчание Дагруэля, а затем поднимается со своего места. — Поскольку, похоже, больше ничего нет, я ухожу, — объявляет Леон. Он делает паузу, поворачивается к Римуру и добавляет бесстрастным тоном: — Я скоро пришлю тебе приглашение. Приходи, если хочешь. Римуру поднимает голову, выражение его лица стало достаточно спокойным, чтобы вызвать призрак Рафаэля в чертах лица, хотя бы на мгновение. Он один раз кивает, и Леон идёт дальше, направляясь к двери, не говоря больше ни слова. Римуру смотрит ему вслед, и когда он оборачивается, Гай почти мог бы отмахнуться от короткого красного блеска в его глазах за игру света. Уход Леона быстро отправляет остальных тоже в путь. Люминас предлагает небрежное прощание, прежде чем уйти, в то время как Дагруэль и Дино машут комнате в целом, прежде чем тоже уйти. А потом они снова остаются только вчетвером, и за ними стоят их соответствующие подчинённые. — Ну что ж, — Римуру тоже поднимается на ноги, добродушная улыбка снова изгибает его губы. — Я полагаю, мне тоже пора идти. Рамирис, ты вернёшься со мной? — Конечно! — Рамирис щебечет, порхая по кругу вокруг головы Слизи. — И я могу начать закреплять дверь в мой Лабиринт под вашим городом… — Разве я сказал, что ты можешь переехать? — раздражённо спрашивает Римуру. — Но, Римуру-у-у-у-у! — Рамирис скулит, даже когда Милим хихикает в стороне. — Я хочу… Она останавливается, застывая в воздухе. Милим тоже останавливается, затем поворачивается, широко раскрыв глаза от удивления. И по краям комнаты почти все монстры, которые сопровождали каждого Князя Тьмы здесь сегодня, шатаются и падают на колени под внезапной, сокрушительной тяжестью кроваво-красной ауры Гая, когда она вспыхивает ярко, дико и яростно. Стулья по обе стороны от него распадаются, а затем за ними следует стол, оставляя за собой лишь шёпот пыли. — Гай? — зовёт его Милим, и Гай задаётся вопросом, понимает ли она вообще, что развернулась, чтобы встать между ним и Римуру. За её спиной золотые глаза встречаются с его собственными, и в них снова вспыхивает тот лучистый рубин. Губы Гая кривятся, когда он идёт вперёд, и он не знает, злится ли он больше, или расстроен, или… — Милим, с дороги, — приказывает он, не отрывая взгляда от Слизи позади неё. Слизь. Как это вообще могло случиться? Почему он не появился раньше? Почему сейчас? — Гай… — снова начинает Милим, но Гай обрывает её. — Тебе нечего сказать? — спрашивает Гай, останавливаясь всего в метре от них. Его руки зудят от желания протянуть руку, схватить и никогда больше не отпускать. — Прошло пять тысяч лет. Тебе нечего нам сказать, Рафаэль? Рамирис задыхается, и Милим почему-то кажется, что она спотыкается о собственные ноги, не двигаясь ни на дюйм. Затем они обе медленно поворачиваются, чтобы посмотреть на Римуру, на этого знакомого-чужого незнакомца-друга. Римуру Темпест стоит между ними всеми, и на долю секунды все видят это на этот раз — мерцающий малиновый цвет, который прорезает его зрачки, прежде чем превратиться в красивые опалесцирующие кольца красного и золотого. Рафаэль смотрит на него снизу-вверх с чем-то более мягким и тёплым в углах его лица, чем Гай привык. Но наклон его головы тот же, и сияющее мерцание его ауры такое же, как тогда, и душу в этом сосуде нельзя спутать ни с какой другой. Кроме… Мгновение спустя красный цвет в его глазах снова исчезает, сменяясь искренним беспокойным замешательством. — Мне жаль, Гай-сан, — хмурится Римуру Темпест, переводя взгляд с ошеломлённых лиц Рамирис и Милим, прежде чем вернуть своё вниманию к Гаю. — Я не понимаю, о чём вы говорите. Кто такой Рафаэль? Разочарование оставляет горькое послевкусие. Гай уже наполовину ожидал этого, и всё же почему-то это всё ещё больно. Не просто прыжки между телами. Не просто прятки в столетиях. Значит, реинкарнация. Где-то, когда-то, каким-то образом, без их ведома, кто-то убил их Архангела и вышел сухим из воды, и, пускай у них всё это время были подозрения, но они не знали, не с такой окончательностью. Слева от него черты лица Милим заострились до чего-то пугающе дикого. Справа от него Рамирис по-прежнему молчит, но это та тишина, которую можно было бы найти посреди пустоши безлунной ночью. Несмотря на то, что большую часть времени они ведут себя как дети, ни один из них не глуп. Гай дышит с той же яростью, которая, без сомнения, пробивается и через двух других, и вместо этого улыбается сквозь едва скрытые клыки. Это не имеет значения. Рафаэль всё равно нашёл способ вернуться к ним, и этого достаточно. Всё остальное придёт со временем, даже если они создали резервную копию по одному воспоминанию за раз. — Кто такой Рафаэль? — повторяет Гай, прежде чем фыркнуть от смеха, и это даже не кажется вынужденным, потому что, если ничего другого, Рафаэль или Римуру — оба и ни один, кроме их ещё раз — здесь. — О, наш ангел, у нас есть для тебя история.