Нелюбимая

Он всегда любил другую женщину и не имел в себе сил скрывать это. Несмотря на то, что у Кунсайта была молодая, красивая жена, он отчаянно желал другую, прекрасную и недоступную. Шелк ее черных волос, дерзкий блеск глаз терзали его по ночам сильнее раз от раза, а осознание того, что его чувства ответны, просто разъедало все стереотипы, все моральные преграды, и, глядя на Миналин, северный лорд изводил себя страданиями. Ему было жаль жену, влюбленную в него давно и безнадежно, но он ничего с собой не мог поделать, упиваясь тайными (а тайными ли они были?) встречами, короткими ласками и терпкими, горькими ночами. Она стояла перед глазами всегда, она приходила в сновидения, смелая и доступная, ее голос мерещился Кунсайту даже среди толпы. И мужчина ненавидел свой рабский брак, связавший его с той, которую он не любит и никогда не сможет полюбить. Кунсайт долго к этому шел. Расторжение брака. Шел тяжело, постоянно сомневаясь, мучаясь уколами совести. Однако он больше не мог смотреть на осунувшееся лицо Миналин, ее затравленные скорбные глаза без упрека, ее похудевшие веточки рук. И плевать на межпланетный скандал, плевать на суеверия и наговоры! Так не должно и не может продолжаться. Ни за что. …Солнце было тускло-мертвенным, сухим и неласковым, и Миналин смотрела на него с немым укором. Даже оно не дарило ей тепло. Молодая женщина достала длинное одеяние, похожее на рясу, и разложила его на своей одинокой кровати. Она предчувствовала, к чему идет дело, знала это уже давно, но все еще боялась. Однако увидев перед собой свою новую одежду, вдруг смирилась и приняла горькую правду — она больше не жена. Она — никто. Позорно отосланная женщина. Миналин прекрасно знала, что это значит для нее. На Венере можно отказаться только от гулящей потаскухи, вина которой доказана, и эта несчастная никогда не сможет больше выйти замуж и избавиться от грязно-серой накидки, клейменной вечным позором. И ребенок, которого она носила под сердцем, тоже разделит эту участь. Все будут думать, что он нагулянный, зачатый грязно и развратно, и никого не будет волновать, что Лин родила его от любимого мужчины. Сердце девушки больше всего страдало именно за неповинную кроху. Те три дня ожидания, когда она думала, что Кунсайт порадуется своему ребенку, были самыми счастливыми в ее короткой жизни… Дверь скрипнула, и Миналин резко обернулась, выпрямляясь. Кунсайт. Тонкое смуглое лицо не выражает ничего, но девушке и не надо от него эмоций. Прижав к себе серую накидку, Лин медленно подходит к застывшему на пороге бывшему мужу и долго смотрит ему в глаза, словно стараясь запомнить их до мельчайшей искры света. Его зубы плотно сжаты, она видит это и не хочет его терзаний. Они — хуже собственной боли. — До свидания, — робко произносит женщина, и ей кажется, что сердце готово выпрыгнуть из затянутой синим корсетом груди. Она знает, что они больше никогда не встретятся. Лучше бы сказать «прощай», но сил на это нет. Миналин встает на цыпочки и с трудом дотягивается до лба мужа, чтобы поцеловать его. Так целуют матери своих сыновей, выражая этим всю свою тревогу и нежность. На большее она уже не имеет права. Кунсайт не противится и ничего не говорит, однако, Миналин все же чутко улавливает его страдание. Его белый китель так слепит глаза… Ей совсем не нужно говорить жарких слов любви, все ее выражение лица — немое обещание любить, любить всегда и вопреки, любить отчаянно, безжалостно, надрывно, любить и помнить. Кунсайт явно читает это, и грудь его еще сильнее стискивает невидимой железной проволокой. Тонкое обручальное колечко давно снято с пальца, Миналин не посмела взять с собой ничего, что когда-то принадлежало ей, только засушенную розу, что когда-то подарил ей Кунсайт. Он никогда-никогда больше не дарил ей цветов. — Можно? — неловко спрашивает она, показывая обесцвеченный, ломкий, но когда-то прекрасный белый цветок, и Кун медленно кивает, а Лин тонко улыбается своей щемящей улыбкой, которую особенно не любил лорд. Она всегда оставляла его без сна. — Я… пойду, — еще раз пристально посмотрев на родное, самое любимое лицо на свете, девушка на негнущийся ногах выходит из душной комнаты. Она не понимает, куда и зачем идет, и медленно вспоминает, что до Венеры не дойти пешком, но ноги сами несут ее. Тоненькая-тоненькая и прямая, как ниточка. Все слуги расстроенно и жалостливо смотрят ей вслед и кланяются, будто выражая последнюю дань уважения своей маленькой госпоже, и Миналин бездумно кивает им. И кажется, что больше ничего нет: ни запахов, ни цветов, ни эмоций. Ни граней между нормальным и ненормальным. Девушка медленно бредет к дворцовым воротам, все еще машинально прижимая позорную рясу и свою розу. И ей отчего-то хочется винить во всем только себя одну, за то, что не смогла завоевать его сердца, не смогла доказать, как любит его и как желала от него дитя. «Ну вот и все, — практически с апатией думает девушка. — Мне не дойти. Ноги немеют. Да и куда мне теперь?.. Жить в порицании, обречь малыша на позор? Нет, видимо, наш путь закончен. Прости меня, маленький, что так слаба, не ругай меня. Ты — самое любимое существо на свете, я люблю тебя и за отца, и за мать, день, когда я узнала о твоем существовании — это день, ради которого я появилась в этом мире. Не ругай и папу, он — хороший человек, он очень несчастный. И я — причина его несчастий. Так бывает, малыш. Люди иногда не любят друг друга, а иногда любят безответно. Наверное, теперь Кунсайт будет счастливым. Мне было больно смотреть на него. Но мне больше некуда податься, никто нас не защитит, никто не поможет. Да, это конец, — из потаенного кармашка девушка достает рубиновый нож, и он трясется в окоченевших пальцах. — Прости, что не уберегла, не нашла в себе сил идти до конца. Я хочу, чтобы ты остался чистым, мой ангелок. Этот грех я возьму на себя». Она, будто в забытье, свернула, не дойдя до ворот, в парковую заросль и прислонилась к шершавому стволу дерева. Нож зловеще сверкнул в ее руках. Ей и страшно, и радостно, и больно, и острие быстро скользит по горлу с неприятным звуком, но это уже неважно. Падает роза. Падает серый балахон. Тоненькое, беззащитное девичье тело сползает на землю, и по платью бежит кровь. Голова падает на грудь, и кровь мешается с золотом волос. Мир затихает. Мир становится глуше и дальше. Мир пропадает. …И только надрывно и печально поет соловей, ветер качает кроны деревьев. А солнце все так же холодно. И нет больше тепла. *** Кунсайт с ужасом смотрит на черный саван, из-под которого выглядывает тоненькая белая ладонь, и воздух застревает в легких, вырываясь с каким-то жутким хрипом, похожим на крик и всхлип одновременно. Но тоненькая ручка больше не стремится приласкать и утешить его боль. Она безучастно лежит на мертвенной ткани…