***
Уотсон довольно насвистывал, возвращаясь домой по шумным лондонским улицам с подарком для Холмса, надёжно спрятанным в деревянной коробке под мышкой. Несколько месяцев назад Холмс по неосторожности проговорился о дате своего дня рождения, и теперь планы Уотсона осуществились. Эта дата всплыла в разговоре как-то поздно вечером после дела и нескольких бокалов дорогого бордо. Уотсон был более чем уверен, что Холмс совершенно забыл о разглашении этой конкретной личной информации, и он хитро ухмыльнулся про себя, поворачивая за угол на Бейкер-стрит. Никогда не будучи слишком пьяным, чтобы не наблюдать за Холмсом, Уотсон записал это в свой личный дневник и в течение нескольких недель обдумывал, что купить по этому случаю. Наконец, вдохновение пришло, когда он читал утреннюю газету. Холмс получил необычайное удовольствие, объяснив Уотсону гениальность нового типа микроскопа, который только недавно стал доступен. Таким образом, Уотсон начал вынашивать план. Обрадованный тем, что наткнулся на что-то, что наверняка понравится Холмсу, он немедленно навёл справки. Однако, к его большому огорчению, Уотсон поначалу не понимал, с какими трудностями ему придётся столкнуться, когда он будет добывать «двухатомный микроскоп» − одному Богу известно, как называлась эта проклятая штука, что-то сложное и слишком длинное, чтобы запомнить, но вооружённый газетной вырезкой про объект, он решительно отправился со своей миссией. Он побывал в нескольких специализированных магазинах и поговорил с поставщиками, и, наконец, сделав заказ несколько дней назад, получил известие, что его посылка готова к отправке. Завтра день рождения Холмса, и время было выбрано идеально. Холмса не было дома, когда Уотсон вошёл в гостиную дома 221Б, поэтому он воспользовался случаем, чтобы осмотреть свою покупку. Подарок был не из дешёвых, дороже, чем он мог себе позволить, но Уотсон был полон решимости сделать это для друга, которому был так многим обязан. Будучи дорогостоящим научным оборудованием, микроскоп был помещён в большой деревянный ящик и завёрнут в мягкую, плотную ткань. Развернув ткань, защищавшую подарок от повреждений, Уотсон взглянул на него. Это действительно был прекрасный инструмент. Металл был отполирован и блестел, а линзы − нетронутыми, так непохоже на нынешний микроскоп Холмса, у которого было несколько царапин и сколов, возможно, от экспериментального использования, «гораздо худший образец дизайна» по сравнению с этим новым и улучшенным. Несмотря на отсутствие Холмса, Уотсон поспешно взял подарок и поспешил вверх по лестнице, чтобы спрятать его. Ему очень не хотелось, чтобы его сюрприз и великолепный подарок были испорчены неуместным прибытием. Всё это время Уотсон не мог удержаться от улыбки, думая о реакции Холмса на столь удачный и экстравагантный подарок.***
Утром в день рождения Холмса Уотсон проснулся рано, чтобы поставить новый микроскоп Холмса на химический стол. Всю ночь он ломал голову над тем, как бы преподнести свой подарок Холмсу, быстро отбросив мысль о том, чтобы завернуть его и просто вручить ему, так как знал, что не сможет скрыть эмоции в глазах. Таким образом, когда Холмс заметит новое дополнение к своему научному оборудованию на столе, у Уотсона будет несколько минут, чтобы скрыть выражение лица за удобной газетой. Он знал, что, если его не остановить, выражение его лица, несомненно, будет сиять нескрываемым восхищением и благоговением, показывая любовь, слишком искреннюю, чтобы её можно было отрицать, и Холмс всё узнает. Усевшись за стол и ожидая, пока Холмс выйдет, Уотсон ещё раз взглянул на подарок, поблескивающий в мягком утреннем свете. Не было смысла отрицать это. Он, Джон Уотсон, бывалый ветеран войны, реалист, человек, который видел больше страданий, чем большинство людей за всю свою жизнь, был взволнован микроскопом. У него кружилась голова, как у ребёнка на Рождество. Боже, любовь действительно делает из всех нас дураков. Честно говоря, он воображал, что, когда Холмс увидит подарок, он будет так рад, что похлопает Уотсона по руке или плечу или, возможно − хотя и очень маловероятно − даже обнимет его. Эта мысль заставила Уотсона нервно заёрзать в предвкушении, когда он открыл свою газету для агонии. Обычно тоска по прикосновениям Холмса заставляла его мучительно смущаться. Каким жеманным дураком он был, если жаждал даже малейшего физического прикосновения от своего забывчивого соседа по квартире. Однако сегодня он заставил себя не слишком внимательно изучать свои мотивы, чтобы это не испортило его радостное настроение. Он услышал, как Холмс шаркает в своей спальне, и Уотсон улыбнулся про себя. Его охватил такой трепет, что он с трудом сдержался, чтобы не ухмыльнуться, как школьник. Влюблённый дурак, шептал его разум, но он упрямо игнорировал это. Вскоре Холмс вышел из своей комнаты, всё ещё в ночной рубашке и в мышиного цвета халате, элегантно накинутом на плечи. − Доброе утро, Уотсон, − весело поздоровался Холмс, врываясь в комнату. Прежде чем Уотсон смог ответить, что не было каким-то писком предвкушения, Холмс остановился как вкопанный, уставившись на свой химический стол. Он молчал некоторое время, пока... − Что это?! − прошипел он ледяным тоном, прежде чем продолжить на более громком уровне: − Что, чёрт возьми, вы имеете в виду, Уотсон?! − голос Холмса внезапно стал ядовитым и пронзил Уотсона, как нож для разделки мяса. − Это... Это для вас, Холмс... − запинаясь, пробормотал он. − Вы теперь покупаете мне подарки?! − прорычал он. Слова «С днём рождения» тут же замерли на губах Уотсона. − Что всё это значит?! Неужели вы думали, что только потому, что мы работаем вместе, вы можете вести себя легкомысленно и покупать роскошные подарки по прихоти?! Мы даже не друзья... Вы действительно жалки, Уотсон... − Он повернулся, небрежно взмахнув рукой, чтобы подчеркнуть последнюю фразу. Уотсон замер. Он не мог думать. Из всех реакций, которые он представлял себе у Холмса на свой подарок, эта определённо не была одной из них. Потрясение прокатилось по нему, как огромные звуковые волны. Не... друзья?! Перед глазами всё поплыло. Слова Холмса больно задели его, застряв в груди, как ледоруб. С мучительной медлительностью он сложил газету и положил её обратно на стол, пытаясь собраться с мыслями в одну линию. Уотсон, пошатываясь, поднялся на ноги, пытаясь сформулировать предложения, его руки были сжаты с болезненным напряжением. − Я... Мне очень жаль, Холмс... Я просто... Я хотел... Сегодня у вас день рождения и я... Я хотел... − Он сглотнул, его сердце болезненно колотилось в груди. − Вы... Вы правы... Это была глупая идея. − Он почувствовал, как слёзы защипали ему глаза, и уставился на ковер, стараясь успокоить дыхание. − Простите, − прошептал он срывающимся голосом. − Я... немедленно верну его. − Не говоря больше ни слова, он подошёл к столу Холмса и дрожащими руками осторожно взял новый микроскоп. Пристыженно взглянув на свой нежеланный подарок, Уотсон вышел из комнаты с разбитым сердцем.***
Холмс стоял неподвижно, как статуя, в тихой, теперь пустой гостиной. Подарок на день рождения?! Как он мог забыть о собственном дне рождения? «Я дурак», − подумал он, ошеломлённый собой и собственными эмоциями. Уотсон, очевидно, слышал, как он говорил о новейшем мощном микроскопе, и вышел, чтобы купить ему один специально... на его день рождения. И что он сделал? Швырнул ему в лицо, как ребёнку. Жалкий. Господи, он же сказал ему, что они не друзья! Что на него нашло?! Это было вопиющей неправдой и, более того, противоречило его собственному употреблению этого слова; Уотсон был его единственным другом, доверенным лицом, которого он представлял как такового незнакомцам. Холмс громко застонал, подавленный. Неужели нет конца его злобному, нитроглицериновому темпераменту? По правде говоря, подарок напугал его. Напугал его до полусмерти. На полсекунды он позволил себе самую маленькую искорку надежды, самую крошечную вспышку пламени, вспыхнувшего в его груди. Увидев этот мерцающий подарок на столе, он позволил своему сердцу увидеть в нём что-то другое... возможность того, что, может быть, просто... Может быть, Уотсон мог бы чувствовать то же самое. Что этим подарком Уотсон показал свою истинную привязанность к Холмсу. Но так же быстро, как эта мысль вошла в вихрь его разума, извилистый поток яростно отверг её. Этого не может быть, это невозможно − он никогда не будет любить тебя так, как ты любишь его − боль от осознания этого сломала что-то глубоко внутри него. Он отреагировал свирепо, как раненое животное, кусающее протянутую руку в тщетной попытке спастись. Он действительно был презренным существом. Уотсон не заслужил его презрения. То, что подарок Уотсона не означал того, к чему стремился Холмс, никоим образом не оправдывало его реакцию. Вспомнить лицо Уотсона, когда он произнёс эти слова, это выражение обиженного замешательства, было достаточно, чтобы он немедленно повернулся на каблуках и пошёл искать своего друга. Он исправит это. Это было самое меньшее, чего Уотсон заслуживал. Он осторожно поднялся по лестнице, не желая рисковать, что Уотсон услышит его и закроет дверь на замок, чтобы скрыть свои оскорблённые чувства. Холмс собирался исправить это, и исправить сейчас. Он добрался до верхней площадки и заметил, что дверь Уотсона была слегка приоткрыта. Сквозь крошечную щель он увидел Уотсона, сидящего на кровати и держащего микроскоп обеими руками. Он печально смотрел на него и, пока Холмс наблюдал, почти благоговейно провёл большим пальцем по полированному металлу. Он на мгновение прижал его к груди, прежде чем его лицо исказилось от боли. Он крепко зажмурился, и по его раскрасневшимся щекам скатилась единственная слеза. Сердце Холмса ёкнуло, и он снова отругал себя за вспыльчивость, за свой острый язык. Он действительно расстроил Уотсона, и зрелище, представшее перед ним, прожгло дыру в его груди. − Дурак... полный дурак. − Холмс услышал, как Уотсон что-то прошептал себе под нос. Эти слова, казалось, пронзили его насквозь, как кинжал. Нет! Дорогой Уотсон, это я дурак!***
Уотсон не мог поверить, что совершил такую глупую ошибку. Конечно, его подарок не будет желанным! Тоска по любви сделала его слепым к безразличию Холмса к нему. Он не видел и не мог видеть Уотсона в этом свете. Он даже не видел в них друзей! Сердце Уотсона болезненно сжалось, когда он подумал об этом очевидном факте. Он крепче прижал к себе брошенный подарок и сел на кровать, стараясь не пролить угрожающие слезы. Но потом он снова услышал в голове голос Холмса «Вы действительно жалки, Уотсон», и он растерялся. Тоска, которую он испытывал, прорвалась сквозь плотину его силы воли, и он позволил себе почувствовать боль, которую так отчаянно пытался похоронить. Сгорая от стыда, он почувствовал, как по его щекам покатились горячие слёзы. − Дурак... полный дурак, − прошептал он про себя. Он не понимал, как мог вообразить, что Холмс видит в нём что-то иное, кроме удобной формы облегчения арендной платы и лакея. Уотсон медленно встал и наклонился, чтобы достать из-под кровати полированную деревянную коробку, в которую был упакован подарок. Его руки всё ещё сильно дрожали, но он открыл крышку коробки и начал с величайшей осторожностью заворачивать блестящий новый микроскоп обратно в ткань. Его движения были медленными, он затягивал процесс, чтобы занять руки. Осторожно опустив свёрток внутрь, он закрыл крышку. Снова сев на кровать, он провёл рукой по поверхности коробки, прежде чем его эмоции снова взяли верх, и ему пришлось поспешно подавить рыдание, которое вырвалось на поверхность. Уотсон крепко прижал кулак ко рту. Он должен был немедленно остановить эту слабость.***
Слышать рыдания Уотсона было совершенно невыносимо для Холмса, который застыл на месте за дверью его комнаты. Он бесшумно открыл дверь и вошёл в комнату. − Уотсон... − тихо, умоляюще произнёс Холмс. Несмотря на его негромкий голос, Уотсон подпрыгнул при его звуке и резко выпрямился. Он резко повернулся спиной к Холмсу и провёл руками по лицу, пытаясь скрыть слёзы, отчего сердце Холмса заболело ещё сильнее. − Дорогой Уотсон... − Холмс попробовал ещё раз, пройдя дальше в комнату, так что он стоял меньше чем в футе от Уотсона, который всё ещё не смотрел на него. − Мне так жаль... То, что я сказал, было непростительно, я... − Его дыхание отказывалось оставаться ровным, а всё его существо жаждало заключить Уотсона в объятия. − Я совсем забыл, что у меня день рождения, и... был застигнут врасплох. Я лжец, конечно, мы друзья, мой дорогой друг... Я не знаю, почему мой злобный характер сказал такие вещи. Ваша дружба значит для меня больше, чем я могу выразить словами. Я... не привык к такой доброте... Я никогда раньше не получал такого продуманного подарка, и я запаниковал. Я... − голос Холмса становился всё более и более напряжённым, поскольку Уотсон не поворачивался, что мешало ему оценить его реакцию. − Я недостоин вас... − сказал он наконец, вся энергия покинула его, когда он продолжал с тоской смотреть на затылок Уотсона. При этих словах Уотсон резко обернулся, и Холмс увидел, что его глаза полны новых слёз. Холмс ахнул при виде этого, на лице Уотсона отразилось такое выражение нежной привязанности, что у него перехватило дыхание. − Чепуха, − яростно прошептал Уотсон. − Полная чушь, Холмс, я недостоин этого. Я был оболочкой человека, когда встретил вас. Вы дали мне цель, причину просыпаться по утрам. Наше партнёрство дало мне второй шанс в жизни, так что я не хочу больше слышать от вас подобной чепухи. Холмс не мог сдержать великолепной улыбки, появившейся на его лице в этот момент, как не мог не подойти ближе к Уотсону и не поднести руку к его лицу. Уотсон улыбнулся ему в ответ и прижался к ней. Надежда заструилась по венам Холмса, и он провёл кончиками пальцев по скуле Уотсона. Ох, как ему хотелось сделать это много раз раньше, когда он видел, что его доктор улыбается ему. Холмс осторожно наклонил голову, его дыхание было прерывистым, а сердце бешено колотилось. Когда он прикоснулся губами к губам Уотсона, то почувствовал, как весь его мир накренился. Они были мягче, чем он мог себе представить, и он поднял руки, чтобы почувствовать его волосы, эти шелковистые пряди, запомнить каждое ощущение, каждую деталь.***
Уотсону потребовалась всего секунда, чтобы преодолеть первоначальный шок, прежде чем он снова прижался ртом к сомкнутым губам Холмса, покусывая их. Холмс издал тихий стон, прежде чем позволить Уотсону войти. Руки Уотсона дрожали, когда он провёл ими по лицу Холмса, лаская высокие скулы, изогнутые брови, орлиный нос и острый подбородок. Он улыбнулся одними губами, позволив своим рукам скользнуть по затылку Холмса. Его конечности дрожали в объятиях Холмса, пока его разум пытался догнать события. Всего две минуты назад он думал, что Холмс потерян для него, что его собственные глупые поступки нанесли непоправимый ущерб их дружбе. А теперь... Теперь он целовал Холмса, чувствуя под пальцами его сильные мускулистые плечи. Всё это казалось невероятно нереальным, но боль от мысли, что он разрушил самую дорогую дружбу, которую когда-либо знал, заставила Уотсона ответить с ещё большей страстью. Он с энтузиазмом ласкал губы Холмса, позволяя их языкам танцевать вместе в совершенной гармонии. Он хотел поглотить его, погрузиться в его невероятно красивое тело, чтобы добраться до доброй и заботливой души, которая, как он знал, жила в нём. Когда, наконец, они отстранились друг от друга, Холмс отказался отпускать его больше, чем это было абсолютно необходимо. Он прислонился лбом ко лбу Уотсона, набирая полные лёгкие воздуха. Уотсон, с другой стороны, был слишком рад остаться в его объятиях и вдохнуть изысканный аромат Холмса. Он нежно прижался носом к Холмсу и широко улыбнулся. − Мне жаль, что я напугал вас своим подарком... Но я не могу сказать, что мне так уж жаль сейчас... − Уотсон тихо хихикнул, его дыхание стало прерывистым. Холмс ответил на его улыбку такой радостной улыбкой, что Уотсон едва сдержал желание снова притянуть его к себе для очередного поцелуя. − Вы знаете... − пробормотал Холмс, его губы скользнули по щекам Уотсона, его горячее дыхание заставило Уотсона почувствовать слабость в коленях. − Я не был полностью правдив раньше... − Уотсон слегка нахмурился, но Холмс мягко, ободряюще поцеловал Уотсона в уголок глаза, прежде чем продолжить. − Я испугался... но не только потому, что не привык к такой доброте, к таким заботливым жестам. Я боялся... потому что... − Он глубоко вздохнул, его губы задрожали, продолжая скользить по его лицу. В этот момент Уотсон понял, чего ему стоило признаться, облегчить своё сердце. Он ободряюще поцеловал Холмса в нос. − Я позволил себе надеяться, как почти не позволял себе надеяться раньше. Что вы купили такой подарок в знак своей любви... Что вы испытывали ко мне что-то от той жгучей любви, которую я испытываю к вам, той, что ревёт во мне каждый день, но продолжает оставаться непризнанной. Уотсон очень тихо ахнул, глядя во встревоженные глаза Холмса. Он, не теряя времени, успокоил его, решив стереть выражение неуверенности и страха с любимого лица Холмса. − Мой дорогой Холмс... − Уотсон мягко сказал: − Это действительно знак моей привязанности и многое другое. Я бы отдал вам весь мир, если бы только мог. Я так долго любил вас. Отбросьте свой страх, любовь моя. Это означает всё, что вы хотите... и даже больше. Как бы подчёркивая свои слова, Уотсон снова потянулся, чтобы поцеловать Холмса, притягивая его ближе, жадно желая большего. Очень быстро он снова потерялся в ощущении прикосновения кожи к коже, и ему показалось, что он плывёт по воздуху, невесомый и бесконечный. В конце концов Уотсон попытался отстраниться, чтобы ещё раз высказать своё мнение теперь, когда он мог, но Холмс ничего не хотел. Он продолжал целовать Уотсона, как будто Уотсон был кислородом, а он − утопающим. Воодушевлённый открытием, что Холмс любит его, он подчинился. Он ответил на поцелуй более яростно, позволив своим рукам блуждать по телу Холмса. После ещё нескольких блаженных мгновений Уотсон успешно отстранился, вызвав у Холмса неодобрительное фырканье. − Может, попробуем ещё раз? − предложил он, поворачиваясь к деревянному ящику и одаривая Холмса искренней улыбкой. Холмс посмотрел на него с самым странным выражением на лице, в то время как Уотсон продолжал сиять. − В чем дело, любовь моя? − с любопытством спросил он. − Ничего... − рассеянно сказал Холмс, всё ещё смотря на него с чем-то вроде благоговения. − Я просто задавался вопросом, возможно ли вообще использовать силу слова и направить её в другой источник энергии. − Уотсон нахмурился, озадаченный этой непоследовательностью. − Я уверен, что эта ваша улыбка, дорогой мой, могла бы привести в действие целый город. Уотсон на мгновение лишился дара речи, его сердце наполнилось любовью от этого странного комплимента, а глаза снова наполнились слезами. Ошеломлённый, он повернулся, осторожно поднял коробку, прежде чем протянуть её Холмсу, ласково покачав головой. − С днём рождения, смешной вы человек. − Благодарю вас, дорогой Уотсон.