Быть в плюсе

— Ладно, бездари, с вас на сегодня хватит, — мужчина с большой тёмной бородой вздохнул и, сняв реквизитную шляпу, с тяжёлым вздохом уселся на сцену. — Да и с меня… Можете расходиться. По репетиционному залу пронёсся несмелый стон всеобщего облегчения. Сегодня Карабас-Барабас был особенно груб и невежлив, а актёры первых ролей, как назло, забывали слова, поэтому весь вечер прошёл в диком напряжении, которое буквально заменило собой воздух. С тихими перешёптываниями подростки, один за одним, ровным строем, покидали помещение, боясь наделать лишнего шума и по новой разозлить своего своенравного режиссёра. Мальвина, будучи девушкой крайне смелой и одарённой, на цыпочках подбежала к раздосадованному Карабасу-Барабасу, чтобы уточнить у него время их следующей репетиции и, кажется, мужчина даже улыбнулся ей уголком сухих губ, самую малость оттаяв. Она была единственной, к кому он никогда не придирался, и на правах любимицы она могла позволить себе больше вольностей, чем остальные. Артемон, как верный пёс, остановился, чтобы подождать её, у лестницы, когда заметил, что Мальвина, как обычно, не идёт за ним. Его не волновало, что поток людей буквально мог его снести, как и не волновало, что нельзя курить на территории детдома, а тем более — на лестничной площадке. Он носил несменную кожаную куртку и редко разговаривал, как будто копил слова, но в целом был хорошим парнем. Даже нравился — наверное, своей покорностью — учителям. Буратино доброжелательно кивнул ему вместо словесных прощаний, едва в него не врезавшись от спешки, и, не обратив внимание на его флегматичное: «Колпак отдать забыл», полетел дальше, вниз по пролётам. Артемон лишь фыркнул, покачав головой, и снова чиркнул старой зажигалкой. По пути Буратино нечаянно задел плечом зазевавшегося Арлекина, за что тут же извинился впопыхах и мысленно подметил, отвернувшись, что ему ещё за это прилетит, ведь Арлекин не был одним из тех, кто с лёгкостью прощает людям проступки — например, как Мальвина, которая, казалось, вообще не знала, что значит быть в ярости, — скорее, он был тем, кто заставлял платить за каждую оплошность. Но, даже несмотря на это, Буратино не остановился. Он чуть ли не по головам прошёлся, чтобы вылететь на улицу одним из первых, и ему это удалось. Но, оказавшись там и оглянувшись, парень не на шутку расстроился, поняв, что все его потуги оказались напрасными, — он не успел догнать Пьеро. На репетиции они сегодня как-то разделились: стояли в разных концах зала, общались с разными компаниями, и, когда их всех, не скупясь, отчитывал Карабас-Барабас, прежде чем отпустить восвояси, даже и не переглянулись, чтобы синхронно закатить глаза, поэтому неудивительно, что разминулись… Но всё-таки… Он искренне надеялся успеть. — Что встал? Прокинула тебя твоя принцесса? — Арлекин пихнул его в плечо, как только вышел, а затем хмыкнул и остановился в двух шагах. — Может быть, ты перестанешь за ним бегать так открыто? На псину жалкую похож. Аж тошно. Буратино нахмурился, силясь не показать, что его задели слова Арлекина, и, отряхнув с плеча якобы «грязь», оставшуюся на одежде после нежелательного к ней прикосновения, враждебно выпрямился. Вот опять он взялся за своё, а ведь всего неделю назад казался парню настоящим одуванчиком! — Ты шёл куда-то? — тут же ощетинился Тин. — Шёл, шёл, — ухмыльнулся Арлекин, поиграв бровями. — А вдруг к тебе? — Сказать, что я похож на пса? Так мы об этом можем и потом поговорить… — парень нахмурился ещё сильнее и попытался отойти, но Арлекин схватил его за локоть и, намеренно дождавшись, пока все пройдут, не слишком громко прошипел в его лицо: — Почти. Сказать, что я тебе настоятельно рекомендую перестать так очевидно скакать возле своего ненаглядного. Или ты думаешь, со стороны не видно никому, какие вы с ним охрененные «друзья»? — он показал кавычки в воздухе и сморщился. — Всю репетицию ты в его сторону поглядывал, тьфу! Самому-то не мерзко быть пидором? Буратино сглотнул и дёрнулся в сторону, но Арлекин держал его слишком крепко — стоило отдать ему должное, — чтобы позволить так быстро уйти. — Даже твоей принцессе мерзко. Ты подумай. — Не принцесса он, ты что несёшь? — по-детски отмахнулся Буратино, как будто ему снова десять, и постарался отвернуться, ёжась от того, как заливисто и гадко Арлекин начал смеяться. Он почему-то чувствовал себя беспомощно, хотя когда-то затевал с ним драки… И даже выходил из них, бывало, победителем. Как будто Арлекин действительно «попал» по самому больному, и это просто опустило ему руки. Смех прервало громкое: — Речь обо мне? — и оба парня обернулись на знакомый голос. Пьеро стоял, расстёгивая на себе манжеты, и с аристократичным хладнокровием, едва приподнимая брови, посматривал на Арлекина из-под иссиня-чёрной чёлки. Буратино мягко улыбнулся, обрадованный его появлению, и по привычке засмотрелся. На Пьеро были узкие чёрные брюки, прекрасно сидящие на его длинных ногах, и почему-то жабо. Волосы его были распущены, хотя обычно он носил достаточно высокий хвост и говорил, что ему жарко без такой причёски, а взять и всё обрезать — жаль. — Ты бы уже осмелился к той своей кукле подойти, — произнёс он скучающим тоном. — Пригласил бы на бал её. Вдруг не откажет. Ноздри Арлекина раздулись, а пальцы разжались, выпуская запястье Буратино из хватки. — А то нервный ты какой-то в последние дни, — нахально хмыкнул Пьеро. — Смотреть больно. Арлекин, недолго думая, бросился на парня с кулаками. Тот увернулся, но уже готовился к удару, осознавая, что одними лишь угрозами его оппонент сыт не будет. — Стой! Ты что! — закричал Буратино, кинувшись к ним. — Это наши дела, что ты лезешь к нему? — Наши дела его тоже касаются, — прорычал Арлекин, на секунду отвлёкшись, а после все трое услышали знакомый кашель Артемона. Тот стоял у крыльца со скрещенными на груди руками и в упор смотрел на Арлекина, намекая, что ему лучше уйти. Мальвина, стоящая рядом, недобро топала миниатюрной ножкой. — Ладно, — он поднял руки и, подобрав с земли растоптанное Артемоном эго, по-английски пошёл прочь, пыхтя и, вероятно, в мыслях кроя всех четверых, на чём только свет стоит. Пьеро вздохнул и с облегчением вышел из стойки. — Колпак, — сказал вдруг Артемон, показывая Буратино пальцем на его же голову, — жабо, — обратился он уже к Пьеро. Ребята в напряжении переглянулись. — Мальчики, сдайте реквизит в гардероб, пожалуйста, — пришла им на помощь Мальвина. — И лучше не деритесь, вы же взрослые. Решайте всё словами. Буратино шлёпнул себя по лбу, и колпак с него тут же слетел, что вызвало у девушки задорный смех. Пьеро просто захлопал глазами, осознав, что он забыл переодеться, а Артемон предсказуемо и по-старчески цокнул, выуживая из помятой пачки очередную сигарету. Видимо, нарушать правила здесь можно было только им двоим. Как и читать другим морали. — Спасибо. Мы пойдём, — своеобразно попрощался Буратино, залетая внутрь. От стыда хотелось поскорее спрятаться. Друзья не первый раз им помогали, а как им отплатить — никто не знал. — До завтра! — прощебетала Мальвина уже сквозь закрытую дверь. Она была, как и всегда, до жути энергична. Иногда казалось, что энергию она забирала у вечно угрюмого Артемона, но доказать подобное нужно было ещё постараться, поэтому никто об этом вслух не говорил — все лишь шептались. Буратино неловко потёр шею, первым шагнув на ступеньку. Он чувствовал себя до жути странно, потому что Арлекин наговорил так много лишнего, и он не знал, услышал ли их разговор Пьеро, и, если да, то сколько он услышал. Он мог только догадываться, и потому переживал. Не нужно было Арлекину всё рассказывать, вот Буратино дурак! — Ты не слушай его, он фигню несёт, — начал было он оправдываться, всё ещё боясь обернуться. — Никакие мы с тобой не… — Слушай, ты чего сбежал? — Пьеро легко и ловко обогнал его, похоже, не услышав чужих бормотаний, и с улыбкой принялся разминать Буратино ту руку, которую до этого крепко держал Арлекин. — Мы, вроде, вместе договаривались… — сказал он так, словно говорил с ребёнком, и Буратино чуть не покраснел от смущения и негодования одновременно. — Ты забыл? — Я думал, ты забыл, — он с вызовом, как будто сам себя взял на слабо, поднял, задрав нос, голову и увидел, как брови у Пьеро ползут от удивления куда-то вверх. — За тобой, вот, выбежал, стою… А тут он. Прости меня, правда. У нас какие-то опять с ним ссоры, — парень похлопывает друга по руке, и тот перестаёт массировать ему запястье, что позволяет Буратино снова оказаться на ступеньку впереди. — Побесится и перестанет, зря только тебя в это втянули. Не надо больше за меня вступаться. — Это почему? — нахмурился Пьеро, сверля неясным взглядом его спину. — Ты же за меня вступался. — А потому, — ответил Буратино с отдышкой, уже заходя на лестничный пролёт, — что он тебя чуть не побил опять. И заступался я, потому что дурак, а ты умный. Тебе не идёт. Пьеро переступил сразу через три ступеньки, и они оба оказались в длинном коридоре второго этажа. Света тут уже предсказуемо не было — их не ждали. — То есть, сейчас не заступился бы? — А я и сейчас дурак. Парень улыбнулся, еле удержавшись от смешка, и, поравнявшись с другом, сказал уже серьёзнее: — Не извиняйся, пожалуйста, за то, что я хотел тебе помочь. А то на меня похож, — он несильно пихнул Буратино в плечо, но тот всё равно ойкнул — больше от неожиданности — и, не удержав равновесие, влип в стену, — в детстве. Нам, кстати, сюда, — вальяжно сообщил Пьеро, завернув в открытую настежь дверь. Вспомнив детство, Буратино тоже улыбнулся. Они как будто поменялись с ним ролями. Прошло так много лет с тех пор, как Буратино защищал Пьеро и всюду лез за него драться… Теперь Пьеро сам был большим и страшным, как-то возмужал, на девочку похож стал разве что со слоем грима на лице, да и за словом в карман больше не лез. Детдом в нём воспитал всё это сильное. У Буратино же настал период комплексов, какой-то, вот, подвешенной и, видимо, неразделённой любви, только-только, чуть ли не на днях, сломавшегося голоса и непринятия себя. В нём с каждым днём жило всё меньше прежней спеси, а в глазах появлялось всё больше печали. Возможно, мальчик просто слишком поздно повзрослел, предпочитая оставаться ребёнком как можно дольше, и потому казался всем таким наивным и смешным. Всем тем, кто в детдомовских условиях уже давным-давно повзрослел. Как тот же Артемон или Мальвина, которые умели придержать язык за зубами во имя сохранения хороших отношений с некоторыми «полезными» людьми. И почему только Пьеро, который тоже жутко быстро повзрослел, продолжал с ним, ребёнком, возиться? — Кому-то восемнадцать через пару дней, — задорно напомнил Пьеро, прокричав это откуда-то из гардеробной. — Я помню! — ответил ему так же громко Буратино и, сняв колпак, тоже вошёл. Внутри было ужасно душно, а тусклая лампа, которая от сквозняка качалась из стороны в сторону, давила своим светом на глаза. — Ух, — парень прикрыл глаза приподнятым над головой локтем и осмотрелся в поисках Пьеро. — Не слышу радости, — прозвучало откуда-то справа, и Буратино обернулся, выцепив глазами тёмный силуэт. — А я не рад, — признался Буратино. — Меня это, наверное, пугает. Последний год в детдоме, дальше — пустота и неизвестность. Я мира не видел, а должен в нём жить. Деньги ещё как-то зарабатывать… — Зато квартира будет, — добавил Пьеро, пытаясь в темноте стянуть с себя жабо, из-за чего звучал он несколько придушенно. — Квартира, да… А ты где будешь? Друг пожал плечами и задумался, на секунду перестав бороться с вредной тканью. — Где-то рядом. Буратино сдержался, чтобы не засмеяться, и сам стащил с него жабо. На самом деле, он боялся потерять с ним связь. Сейчас они, вроде как, были связаны обстоятельствами, у них не было никого дороже, но там, за пределами детского дома, — у них будет другая жизнь. Новые люди. Разные, возможно, дороги. Полярные цели. Как им друг у друга остаться? Это вообще возможно? — Ты не понимаешь. У нас ивы не будет, под которой мы секретами делились, — начал перечислять Буратино, сев на шатающуюся деревянную лавку, — Карабаса-Барабаса и его театра при детдоме не будет, который в равной мере был для нас и Адом, и спасением. Директора «папы» Карло, который закрывал глаза на наши косяки и по ночам искал нас, пьяных, по районам на своей машине, чтобы не звонить в полицию, и нашего любимого воспитателя Джузеппе, который иногда, конечно, перебарщивал с заботой, но это было даже мило, хоть и жутко временами. Самых крутых наших друзей, Мальвины с Артемоном… да даже моего соседа Арлекина не будет!.. Пьеро в растерянности тоже сел, опершись локтями на бёдра. Он не ожидал такого разговора и подобных откровений, поэтому не представлял, что ему нужно сделать. — Я думал, от последнего ты был бы рад избавиться… — Я рад, — пробормотал Буратино, — но мне безумно страшно, потому что это кажется мне невозможным… Мы с ним все эти годы жили ведь бок-о-бок. Я привык заходить в нашу комнату и ждать подвоха, чувствовать себя на поле боя, всегда быть начеку и только иногда… Ну, знаешь, иногда, что тоже зря, конечно, расслабляться, позволяя себе рассказать ему какие-то секреты, потому что уже нет сил держать их в себе. Он их, естественно, потом использует против меня… Но это ладно. Я уже привык… К нему. К тебе. К тебе больше всего и всех привык. — И много… — ответили ему после минутного молчания охрипшим отчего-то голосом, — он про тебя знает? Глаза Буратино расширились, а дыхание сбилось. «Какой я идиот, — пронеслось в голове. — Открыл ему практически все карты». — Н-нет, не особо, — заикнулся он, попытавшись соскользнуть с этой темы. — Врёшь, — тяжело вздохнул собеседник, и на другом конце лавочки послышался какой-то шорох. — Почему со мной не делишься? Не доверяешь? «Вот чёрт! — чуть ли не взвизгнул парень вслух, испытав стыд за свой обман и заново накрывший его ужас потери. — Его это задело». — Доверяю! Честно, Пьеро. Просто… Тот молча встал и пересел, оказавшись к Буратино совсем близко, чуть ли не нога к ноге, после чего неспешно повернулся и, поколебавшись, всё же положил горячую ладонь на сцепленные в замок руки друга. — Я никуда не денусь. Сердце Буратино колко сжалось, наполнившись нежностью, и он даже, будто бы от тока, дёрнулся на месте, чувствуя, как тихо слёзы подступают к его горлу. Плакать было нельзя, но ужасно, ужасно хотелось. — Знаю, — выдавил он из себя через ком в горле, хотя не «знал», а весь последний месяц ходил и боялся того, что они больше никогда с ним не увидятся. — Правда? — Нет. Он быстро вытер нос и мокрые глаза рукавом кофты. — Плачешь? — Нет. Пьеро вздохнул и произнёс: — Иди сюда, — после чего уложил слабо сопротивляющегося и начавшего всё громче всхлипывать Буратино к себе на колени. Сперва он гладил его по спине и плечам, а, нащупав ладонью пушистые мягкие волосы, зарылся в них и принялся делать массаж головы. — Почему не говорил, что плохо? — спросил у него Пьеро, в принципе, не ожидая внятного ответа. Парень до сих пор дрожал и часто шмыгал носом. — Ты мне — помнишь? — сказал как-то, что в одиночку выжить просто невозможно, даже в детском доме. Ты такую передачу смотрел, а в ней, как Джузеппе сказал, всё-всё достоверно. Я от тебя отмахнулся, а ты доказал. И шагу не давал мне одному ступить, навязчивый, — другой ладонью Пьеро нежно потрепал его по волосам. — И я как-то перестал грустить. В твоей компании. Сам не заметил, как так вышло, но привязался, начал тебя каждый день в толпе искать. Ужасно испугался, когда ты заболел, не помнишь? Думал, вдруг тебя уже забрали, ты же был хорошеньким таким, активным… Но Джузеппе сказал, что ты в комнате, и предложил мне навестить тебя. Я сразу взъелся, отказался, а ты мне из окна помахал. Весь в одеяле, трясся, температура под сорок, наверное, была, а мне зачем-то улыбался. Вывалившись на подоконник, — по голосу было слышно, что Пьеро, рассказывая это, улыбался, и Буратино, снова шмыгнув носом, улыбнулся тоже, хоть и не помнил всего. — Ты меня прости, что я навязываться не умею. Я же надеюсь всегда, что ты сам мне расскажешь. А ты молчишь. Герой, — парень покачал головой. — Никогда не молчи, если плохо. — Мне иногда приходится, — тихо ответили ему, поёрзав головой. — Чтобы «мы» не сломались. «А ты никуда не делся», — не добавил Буратино, прикусив язык. Пьеро хотел ему что-то сказать, наверное, спросить, что это значит, но он не дал и быстро перебил его: — Ты, кстати, с кем на бал идёшь? Ну, то есть, мы, конечно, вместе все пойдём, это я помню. Ты, Мальвина, Артемон и я. Ну, может быть, и Арлекин, хотя он вряд ли согласится, даже если будет одинок. Но мы же… Мы же будем танцевать потом там с кем-то. С кем угодно, — он вывел какой-то незамысловатый узор на чужом колене, пока говорил, от чего Пьеро немного дёрнулся, наверное, почувствовав щекотку, но вслух ничего не сказал. — С кем бы ты хотел? Глаза у Пьеро «улыбались», но Буратино этого, конечно же, не видел. Его волнение и трепет были настолько очевидными, что не хватало сил держать серьёзное лицо. Лампочка взяла и всё-таки перегорела, но парни не заметили, в какой момент остались в темноте. Вокруг всё стало вмиг неважным. — А ты? Буратино, неловко заёрзав на месте, с горем пополам перевернулся на спину и не без наслаждения выпрямил затёкшую левую ногу. — Да я… Ни с кем, вообще-то. Мне никто не нравится, чтобы вот так. Ну, в смысле… Никто из тех, с кем я в тео-о-ории мог бы станцевать, мне не интересен. И, эм… Я как-то не умею. Да. Я не умею просто. Если бы хотел даже, не смог бы. Ну… А я и не хочу. Пьеро состроил недоверчивую гримасу. Его глаза, успевшие привыкнуть к темноте, уловили движение чужих пальцев, нервно перебиравших край собственной свободной кофты, видимо, силясь растянуть её ещё сильнее. — А я с тобой хотел бы, — признался Пьеро, и бедный Буратино, подавившись собственной слюной, закашлялся. — Станцевать, — всё равно договорил тот, начав похлопывать своего друга по спине. В тупом молчании прошло ещё пару минут. — Ха-ха, — с насмешкой выдал Буратино наконец, схватившись за живот. Он смотрел на Пьеро снизу вверх и не мог разобрать ни единой эмоции. Чёрт бы побрал эту лампочку, она сейчас была ему так нужна! — Я же парень. Пьеро пожал плечами и кивнул. — Я знаю, и пусть. Буратино, будто находясь в состоянии сильнейшего шока, истерически весёлым тоном произнёс: — Я твой друг, — голос его слегка задрожал. — Да ну, и в этом вся проблема? — И мы же… — Что? — Пьеро наклонился, перестав смотреть на шкаф перед собой, и перестал звучать таким весёлым. — Мы что? — Мы же не можем… — ошеломлённо прошептал его друг, звуча при этом так тихо, как будто он рассказывал кому-то дражайший секрет. Пьеро не ответил. — Я же думал, что больной, всё это время… Ты слышишь? Физически себя ощущал нездоровым, потому что к тебе тянуло… А ты вот так вот просто это принимаешь? Ты отстреливаешь вообще, о чём мы говорим? — паника достигла апогея и пошла на спад. — Я тебя во снах вижу. Во всяких. Я везде тебя ищу и панически боюсь однажды не найти. Я пялюсь на тебя. Постоянно. Потому что ты такой, блин, красивый, что у меня просто башню сносит, напрочь, а я даже и вспомнить не могу, когда всё это началось. Мы же с тобой… с самого детства… столько лет вместе!.. И почему я раньше этого не видел? Или всё видел, просто… — Буратино медленно сел, развернувшись корпусом к Пьеро, и сделался до ужаса потерянным. — У меня так сильно сердце стучит… Колотится из-за тебя буквально. Будто бешеное. Слышишь? Тук-тук. Тук-тук-тук-тук. В ушах как будто бьётся у меня, — он на секунду замолчал, словно действительно внимательно прислушиваясь к постепенно накрывавшим его ощущениям, а затем продолжил. — Просто потому, что ты есть, что ты рядом, что мне можно… Это же ненормально, да? Это ненормально, я знаю. Арлекин так говорит мне. Что я псих. — Закончил? — Нет, — резко заупрямился парень, выставив руки вперёд. — Пьеро, я тебя пре-е-едал. Понимаешь? — он щёлкнул пальцами между их лбами, делая большие глаза. — Мы с тобой дру-жи-ли. Пьеро взял его руку за запястье. — Тогда я тоже ненормальный. И предатель, — он аккуратно приложил её к своей груди. — Как у тебя? Бьётся, — спросил Пьеро, чуть наклонив свою голову. Буратино вдавил ладонь в чужую грудь ещё сильнее, от чего тот охнул, но не отстранился, а вторую прижал к собственной груди. — Д-да?.. — С ума сойти… — его глаза внезапно помрачнели. Он опустил свои руки на лавочку, уставившись куда-то в пустоту, и негромко спросил: — И это всё? — Что «это»? В тусклом свете еле-еле освещавшего дорогу фонаря лицо Буратино казалось таким же красивым, каким оно было при свете: сглаживались контуры, ложились тени, но это неизменно был именно он, желанный и особенный. Все его растянутые кофты и цветастые толстовки с капюшонами, джинсы-варёнки и скинни, разрисованные рюкзаки с кедами — были отражением всего того, что так любил в этой жизни Пьеро, что заставляло его двигаться, не унывая, дальше, и с каждым днём становиться сильней. Весь Буратино, от ресниц до подворотов, источал собою яркий свет. За ним хотелось следовать. Его хотелось обожать. — Ну… вот это всё, — он захлопал ресницам и расслабил руку, которую до сих пор осторожно держал Пьеро. — Дал мне послушать ритм своего сердца, до этого на танец пригласил, а теперь… просто поцелуешь, да? Ты думаешь, всё так работает? Пьеро вздохнул и, не теряя нежности во взгляде, ответил: — Я, как и ты, не знаю, как это работает, поверь мне. Я знаю только то, что ты мне нравишься, — он задержался ненадолго, восполняя недостаток духа. Медленно моргнул. — Очень сильно. Разве это… Разве этого так мало? Буратино резко вскочил и как будто забредил: — Не-не-не-не-не, — попятился назад. — Я тут кризис пережил сильнейшего характера. Я мучился долгие месяцы, страдал и ждал, что ты меня возьмёшь и кинешь, если я признаюсь! Когда признаюсь!.. — Да, я понимаю, — попытался успокоить его Пьеро, не зная, что ещё можно сказать. Он чувствовал себя невероятно глупым и безумно нерешительным. — Надо было раньше тебе всё сказать, — промямлил он, но Буратино был уже на полпути к двери и только ускорялся, явно не желая ждать каких-то его смелых действий. — Куда ты убегаешь? Сядь. Постой… Мы не закончили. — Ага! — он тыкнул в Пьеро пальцем, будто его в чём-то укоряя, и сделал ещё пять шагов назад. — Чтобы мы с тобой поцеловались, как в сказочках, даже на свидание нормальное ни разу не сходив, и мир вокруг вдруг резко стал понятным? Не дождёшься! Я устал. Он сильно закусил губу и тут же скрылся в тёмном коридоре. — Буратино! — только и успел выкрикнуть Пьеро, жалобно сведя к переносице чёрные брови. — Я же… Ну, не веди себя вот так, — проговорил он уже тише, опуская голову. Звук удалявшихся шагов в коридоре затих. «Наверное, уже на лестнице», — подумал про себя Пьеро и хлопнул себя по щекам, начиная жалеть о бездействии. Казалось бы, прошло так много времени с тех пор, как он подрос и перестал всего бояться, а страх кого-то потерять — остался с ним. И перед этим страхом всё становится песчинкой. Он не на шутку испугался — и даже подскочил на месте, вырванный из своих мыслей, — когда шаги вернулись, будто бы потяжелев, и стали снова приближаться к гардеробной. На секунду промелькнула мысль, что, возможно, это шёл не успевший покинуть театр Карабас-Барабас, который вдруг решил проверить, кто шумит на нижних этажах его бесценного «детища», но в комнату, как ураган, влетел всё тот же Буратино, взъерошенный и почему-то по-смешному злой. Он подбежал к Пьеро и с криком «Ай, да к чёрту!» плюхнулся на лавочку, схватив его лицо двумя ладонями. — Целуй меня. — Уверен? — тот кивнул. — Тебе что, семь лет? Буратино был так возмущён, что чуть не задохнулся. — Да что не так опять? — в недоумении нахмурился он. — Целуй, пока не передумал… — Давай лучше поговорим, — осторожно предложил ему Пьеро, убирая с лица его руки. — Не хочешь? — спросил Буратино уже более спокойно, даже опечалено. И, если бы не темнота, возможно было бы в деталях разглядеть румянец на его щеках и нервную дрожь его губ. Он был смущён и раздражён от факта собственной повышенной чувствительности, и Пьеро ощущал себя до чёртиков влюблённым. — Хочу, — шепнул он, обдавая горячим дыханием и без того пылающее лицо Буратино. — Очень и очень давно. Правда. — Прости, но ты будешь не первым, — неловко вставил тот, словно почувствовав опасность близости, которая одновременно и притягивала его, и пугала. — Первой была… подружка Мальвины. — Я помню, да, — Пьеро усмехнулся, качнув головой. — Мы вместе там сидели. — Точно… — Играли… — В грёбаную, блин, «Бутылочку». — Нам было по пятнадцать. — Я так надеялся, что мне ты выпадешь. Пьеро замолчал на мгновение, пытаясь переварить всё услышанное, и всё-таки ответно признался: — А я в ту ночь как раз и понял, что хочу… С тобой… Вместо неё. — Да? — Да. В смысле… Вы смотрелись неестественно вдвоём. Не так, — Пьеро сглотнул, резко почувствовав себя неважно, и оттянул зачем-то ворот водолазки. — И я подумал, что со мной тебе бы было лучше. Ну, целоваться лучше. И вообще. Я просто… Мне казалось тогда, что на следующий же день тебе во всём признаюсь. Почему-то не задумался даже о том, что всё это как-то неправильно. Меня же чудаком всегда считали, так что я ничего не терял. А ты меня утром увидел, обнял и, радостный весь, поделился тем, что на свидание идёшь. Впервые! Понятно, не со мной, но мне даже переспросить хотелось у тебя. Я понял, что ты потеряешь, если я расскажу, ничего не спросил и просто молча передумал. Хотел признаться, когда нам уже исполнится по восемнадцать — чтобы за пределами детдома, знаешь. По-настоящему, а не в какой-то симуляции жизни. — И ты всё это время… — Жалел, что мне нельзя. Буратино выглядел потрясённым и тронутым. Пьеро, живший с Артемоном в одной комнате, видимо, тоже научился у него «полезному молчанию» — и пользовался им с завидной регулярностью, предпочитая не раскрывать мотивов многих из своих поступков, а просто часто и подолгу быть загадочным. И потому любое его откровение стреляло в сердце, а признание в любви — и вовсе раздробило Буратино внутренности, оставив его без возможности дышать и двигаться. — Но т-теперь тебе м-можно. — Можно? Тот, не колеблясь больше ни минуты, смело кивнул. Пьеро и сам был взволнован всем происходящим в тёмной гардеробной. Он явно не готовился всё рассказать сегодня, а потому не знал, как сделать так, чтобы не умудриться абсолютно всё испортить. Конечно, он уж был не тот, каким был прежде, но отголоски прошлых лет вдруг пронеслись по телу ядовитым «не получится, не сможешь», и пальцы начали дрожать, выдав колючую нервозность с потрохами. Он посмотрел на светлую копну волос, заметив, что уличный фонарь очертил своим светом золотистые мягкие кудри, схватился взглядом за блестящую серёжку-ключик, которую он сам же и дарил, и засмотрелся на черты лица напротив так, как будто видел их впервые. «Красивый… Самый-самый, — пронеслось в голове. — Я справлюсь». Его рука легла на скулы Буратино, пальцы осторожно погладили нежную кожу, и парень перед ним прикрыл глаза, тихо вдыхая воздух через рот и тут же сглатывая, будто в предвкушении. Второй рукой Пьеро зарылся в волосы и аккуратно гладил кожу головы, чтобы расслабить Буратино, дать ему привыкнуть ко всем этим касаниям. Пусть Пьеро был не первым, но он должен стать лучшим и с первой попытки, ведь Буратино заслужил всё лучшее. Он сам — такой. Пьеро наклонился, придвинувшись ближе — лавочка под его весом, чуть шатнувшись, скрипнула — и прикоснулся губами к губам. Дрожащим, влажным, сладким, самым мягким — такими он себе их представлял, такими они оказались в самом деле. Ни на что не похожие, трепетно-желанные, горячие, они задвигались ему навстречу, окончательно лишая рассудка, и приоткрылись, чтобы выпустить изо рта жаркий выдох, полный осязаемого обожания. Парень ощущал, будто плывёт в самом приятном своём сне, единственной связной мыслью было нежелание проснуться от будильника прямо сейчас. Ладони Буратино, до этого лежавшие на бёдрах Пьеро, медленно перетекли на низ его живота, а затем и под ткань водолазки. Холодные пальцы коснулись пылающей кожи, послышалось шипящее «с-с» между тихими стонами, но парень лишь усилил свою хватку на талии, оттянув чужую нижнюю губу, и напросился на глубокий поцелуй, двинувшись вперёд по скользкой лавочке своими бёдрами и слегка прогнувшись в спине. Пьеро был в восторге, их губы встречались всё чаще, быстрее, собственный язык становился напористее, и пару раз им приходилось даже стукнуться зубами, но всякий голос совести глушил тот факт, что Буратино успел перекинуть свои ноги на его, влажно целуясь, из-за чего они буквально сплелись, не имея ни возможности, ни желания всё это прекратить. В гардеробной становилось всё душнее, и Пьеро не знал, как с этим справиться. — Постой, — попытался выговорить он, но Буратино целовал его без остановки, постанывая всякий раз, когда Пьеро оттягивал его блестящие локоны или спускался на шею. — Серьёзно, стой. — Чего ещё? — остановился тот, бессовестно подняв свои ладони выше, к рёбрам. — Не нравится? Пьеро засмеялся, так и не успев отдышаться, и запрокинул голову назад, чуть отклонившись назад и опершись на руки. — Шутишь, да? — голос у него слегка хриплый и бархатный. — У меня встал. — Извини, — выдохнул Буратино, спустив свои ноги обратно. Удивлённым он не выглядел ни капли. — Порядок. — У меня тоже, — он пожал плечами, поправляя кофту на плечах. — Просто, если честно, не хочу я трахаться в коморке Карабаса-Барабаса, тут всё воняет потом и бедностью. Пьеро поднял голову и посмотрел на него, Буратино сделал то же самое, бросив взгляд через плечо, и оба рассмеялись, выглядя счастливыми. — Тогда на твоей хате после выпуска? — игриво приподнял бровь Пьеро, наконец выпрямившись. — Тогда да. — Замётано, — сказал он и бухнулся спиной на ту же лавочку, усыпанную разными костюмами. Та скрипнула особенно опасно и вновь пошатнулась. — Слушай… А слухи про нас Арлекин, выходит, распустил? Ты же ему признавался. Что есть ко мне чувства. — Слухи? — несколько озадаченно переспросил Буратино. — Наверное, да… Я не хотел, чтобы так вышло, правда. Думал, он не станет… Извини. Пьеро медленно повернул голову, чтобы бросить хитрый взгляд прищуренных глаз на Буратино, и загадочно хмыкнул. — Что?.. […] — Пьеро, всё! Пошутили и хватит, — крикнул Буратино, доставая из кармана телефон. — Я звоню Артемону, ты слышишь? Набираю уже! Смотри. Тот остановился, на секунду перестав бежать, и развернулся к Буратино, чтобы чуть ли не пропеть в ответ: — Это твой последний шанс оторваться в детдоме и потом за это честно получить люлей от «папы» Карло, а ты хочешь всё вот так испортить? Не разочаровывай меня! — Ты ненормальный, — ухмыльнулся Буратино, перестав искать номер их общего друга в списке контактов. — Ты собрался с Арлекином подраться, ты в курсе? Он же тебе навалял почти. Сегодня буквально. — Сегодня? — деланно удивился Пьеро. — Ты, наверное, хотел сказать, что лет десять назад. — Боже… — тяжело выдохнул парень, стараясь не показывать игравшего где-то внутри веселья. — Я это не поддерживаю, если что! — Да ладно, он тебя уже лет шесть кошмарит, — недоверчиво щурится тот, раскидывая свои руки в стороны, — так что присоединяйся. — Двое на одного — неспортивно. — Рядом постоишь, спортсмен, — Пьеро поиграл бровями и сделал вид, что разминается. — Кричалку уже для поддержки мне придумал? Буратино покачал головой. — Мне ночевать с ним ещё в одной комнате сегодня, — тон его стал мягче и ласковее. — Не дури, а? Пьеро, сделав вид побитой собаки, подошёл к Буратино и, опустив голову, тяжко-тяжко выдохнул, будто смиряясь с волей своего хозяина, а затем неожиданно бодро сказал: — Или ты можешь поспать у меня, — и, сделав крутой разворот, он снова побежал в сторону комнат. Лицо у Буратино, который в эту жалкую секунду уже успел проникнуться к нему искренней жалостью, вытянулось от удивления, и, простояв так ещё пару секунд, он отмер и, дико улыбаясь, сорвался с места следом за Пьеро. «Ну, получим мы от "папы" Карло за вот эту вот драку, и что? — подумал Буратино, перескакивая через крашеные клумбы. — Главное, что вместе. Да и Арлекин давно уж на кулак просился, так что… Все в плюсе».