способная ученица

она прижимает книгу к себе крепко; тяжелый фолиант, что секундами ранее едва ли не выскользнул из ослабевших рук, грозя переломить под собой не только кости её ступней, но и устлавшее пол крепкое дерево, давит на рёбра с такой силой, что дышать больно. Алина и не дышит, кажется, вовсе. в миг ей хочется стать меньше, незаметнее, незначительнее — слиться с дверью на манер хамелеона; выскользнуть, пока чужая рука не ухватила за многостральный хвост. едва ли подобные порывы вязались со всем тем, что составлял собой её факультет: Алине легко представить возмущенный взгляд Мала, что рвался в бой всегда вперёд не только её, да и всей школы, кажется. легко представить его разочарование. и пусть ей всё же привычнее думать о себе, как о голосе разума в их дуэте, собственное малодушие колет болезненно, хлещет по щекам. — а я и не думал, — раздаётся вдруг насмешливо. — что библиотека Хогвартса настолько тесна для двоих. с таким же успехом, чужие слова могли быть звонкой пощёчиной, могли быть атомным взрывом — Алина вздрагивает, и пусть книга всё же остаётся в руках, губу прикусывает со всей силы, чтобы не разразиться отборными магловскими ругательствами. (хотя и забавно было бы увидеть, как скривилось бы в непонимании и отвращении аристократическое лицо.) всё же она наивно и глупо надеялась, что он её не заметил. ведь Александр и сейчас не поднимает головы, не делает и попытки на неё посмотреть: взгляд его упирается в пожелтевшие страницы пред ним — и Алина приглядывается к ним внимательнее, хотя и не разглядишь с такого расстояния слов, ничего не разглядишь; мысленно галочку добавляет, что нужно будет выяснить позже. возможно, она всё же его опасается. возможно, ей просто хочется залезть ему под кожу, совсем, как это сделал он; вынести все секреты, все замыслы. — просто задумалась, — она бурчит, право, как маленький ребёнок и делает шаг вглубь библиотеки, по ощущениям же: на минное поле, где вместо взрывов — сталь чужого взгляда у горла. того, кого за глаза и не только зовут Тёмным Принцем. негласным слизеринским королём. Алина же привыкает думать о нём, как извечном сопернике, быть может — враге. хотя и не припомнит, чтобы он за семь лет сказал ей больше сотни слов и те все почти сплошь издевательские, сочащиеся высокомерием, приветствия и пожелания удачи перед матчами; какие впору бы считать проклятиями, ведь за всё то время команда Гриффиндора выиграла у них лишь раз. было ли дело в извечной вражде их факультетов? или в том, как он всегда шёл за ней тенью — выбирая те же факультативы, что и она, чтобы обойти на каждом из поворотов, из зубов вырвав заветные баллы? Алина не знает, но с годами преисполнилась желания, потребности обыграть его, как обыгрывала каждого в волшебные шахматы в гриффиндорской гостиной, как обыгрывал её он, Александр Морозов. «бойся сбывшихся желаний, Алина». перестук каблуков её туфель вовсе не ритмичный, неуместно громкий — да и она вся будто от корней выбеленных волос неуместная здесь, неловкая, чересчур взволнованная на фоне чужого ледяного спокойствия. Мал называл его, Александра, не иначе, как змеёй; сам сквозь зубы шипел, стоило тому пройти мимо, окруженному свитой из поклонников, словно члену королевской семьи. «— интересно, — глумился он, пародируя чужую осанку, — девчонки рядом с ним не умирают от обморожения?» и Алине бы думать о нём только так, преисполняться брезгливостью да неприязнью, как и преисполнялась до этого все семь лет, но изнутри что-то изламывается от его взгляда – благо, сейчас Александр всё ещё не поднимает на неё глаз и она может себе позволить чуть больше, отметить, как непривычно (и как же хорошо) на нём смотрится мягкий свитер, и тот не зеленый, к её удивлению, чёрный. а после замереть, не сделав и десятка? пяти? шагов, потому что отдел современный магической истории находится едва ли не за спиной Александра – почти за ней, – и нужно пройти мимо него, рядом пройти, потому что между столами и стеллажом расстояние не больше метра, чтобы возвернуть проклятую книгу. стоило убегать, когда была возможность. (а была ли?) можно было бы обойти, конечно, но едва ли Алина могла бы выставить себя ещё более полной дурой. да и не съест же он её, право. в ушах шумит от волнения, и делая шаг, а после ещё один, перехватывая книга одной рукой, Алина старается думать о чём-то другом, не связанным с близким присутствием того, кого стоит называть лишь врагом. выходит тяжело. мысли о Мале всё ещё отзываются противной горечью на языке – только вчера его сова разбудила её хорошо за полночь, но едва ли Алину порадовало его письмо, полное восторгов об отдыхе в горах вместе с Михаилом; она слишком привыкла, что рождественские выходные они всегда проводили вместе: выросшим в одном приюте, им некуда было стремиться – Хогвартс был единственным домом. до этого года. до того, как его пригласил справлять праздники вместе их однокурсник. Мал явно сходится с людьми лучше, чем она. от этого менее обидно, конечно, не становится. ещё обиднее, что Рождественский ужин пройдёт по-видимому в компании Морозова: ну что за отвратительно совпадение, до того все семь лет он уезжал домой. она старается идти мимо него спокойно, дышать глубоко и размеренно, когда хочется сорваться на бег (и желательно к двери) и до того сосредотачивается на этом, что пропускает момент, когда чужая рука поднимается; вскрикивает, натурально вскрикивает, по-детски испуганно, когда чужие пальцы смыкаются вокруг её запястья. а после по инерции делает ещё шаг, больно ударяясь тазовой косточкой об угол стола, прежде чем рука – вся та же рука, кожу едва не до кости обжигает – дёргает её назад, перекручивая, так, словно они вальс? танго? танцуют, Алина ударяется об чужое тело с размаху, нос её утыкается в мягкий свитер на его груди. (и когда он успел подняться?) сердце колотится в горле и она себя дышать пытается заставить, чтобы пожалеть об этом тут же, с первым вздохом, потому что его, Александра, запах, забивает лёгкие, забивает трахею. так пахнет морозная ночь в лесу близ Керамзина, нет, в Запретном лесу. еловыми ветками, терпкостью бергамота, сандалом и табаком? опасностью? на послевкусии. Алина помнит, как двумя неделями ранее также едва не захлебнулась в этом аромате. то было после финального матча, первого за семь лет её обучения, когда Гриффиндор смогли обыграть Слизерин. Алина была так горда, конечно, горда собой, ведь именно она смогла словить снитч, опередив соперника на долю секунды, что совсем потеряла бдительность, ожидая на улице, когда же переоденется Мал. — мои поздравления, Старкова, – сказал ей тогда Александр, выскочив откуда-то словно пресловутый чёрт и табакерки, заставив её судорожно глотать воздух от испуга. Алина едва смогла вымолвить короткую благодарность, запинаясь на каждой букве, краснея сильнее и сильнее, когда в долю секунды он удивил, нет, ошеломил её ещё больше, наклонившись, прошептав почти на ухо, пустив свору мурашек по её телу, всего одну фразу: — такая способная ученица. тогда Алина ещё несколько минут ошеломленно смотрела ему вслед. сейчас же, кажется, её сердце, в принципе, выпрыгнет из груди. — мне нравится, — раздаётся вдруг мягко, насмешливо, – что знаменитая львиная храбрость даёт осечку именно со мной. Алина хочет зажмуриться, спрятаться хочется, но что-то острое, задетое чужими словами, заставляет голову вскинуть, взглядом упереться в потемневший кварц чужих глаз. — какой взгляд! маленькая львица, не иначе. Александр посмеивается, а Алина чувствует, как краска заливает щёки, заливает уши и даже шею. хочется верить, что от злости. очень хочется. но когда Александр вдруг наклоняется к ней, когда его лицо оказывается так близко, когда взгляд её замирает на его губах — Алина всё же жмурится. а после проклятая книга выпадает из рук.