Сквозняк

Каждый выходной к Канде в комнату врывался серебряный сквозняк, стараясь быть тихим и незаметным. Впотьмах спотыкаясь обо что-нибудь, – неужели за столько раз не запомнил, что и где стоит? – он делал собственные усилия тщетными. Этот сквозняк, от которого Юу отмахивался, прося свалить подальше, пока его не нашинковали, кряхтел, потирая ушибленное место, и бурчал о том, что он – Аллен Уолкер. У Канды сонливость как рукой снимало. Аллен тянул его за руку, буквально выдирая из согретой постели. С огромнейшим энтузиазмом рылся в небольшом комоде Юу, будто своём собственном. И шелестел, шелестел, шелестел что-то, похожее на: - Ну же, Юу, пойдём, – он уже даже не получал по башке за это имя, – тебе понравится. И Канда шёл. Как собачка, или что-то подобное, он тупо шёл за Алленом. Весь растрёпанный, даже не умывшись, не расчесав волосы, он шоркал по полу сапогами, напяленными на голую ногу, накинув поверх лишь безрукавку с кофтой. Полусонный Юу, пусть и с осмысленным взглядом, по-идиотски спотыкался об алленовы пятки, зевая ему в макушку. Ноги подгибались, всё ещё непроснувшийся организм требовал отдыха, и Канда готов был уснуть прямо посреди коридора. Хоть на чёртовом Аллене – сквозняке, – хоть на каких-то мешках, стоящих вдоль стен. - Куда ты меня тащишь, мелочь? Каждый такой выходной вызывал острое чувство дежа вю, потому что даже фразы, казалось Канде, не менялись. Не менялось ничего, включая маршрут. Аллен тащил его в лес около Ордена, на одну и ту же недо-поляну, недо-опушку, недо-что-то. Недо-что-то поросло травой по щиколотку и было окружено деревьями, но рассвет, да и закат, да и звёзды оттуда было видно потрясающе – грёбаная мелочь умела-таки находить хорошие места. - Рассвет будет через несколько минут, тебе понравится, Канда, я уверен, _ сквозняковые глаза светились, блестели, искрились. Они покалывали лицо Юу, чуть его обжигая. - Мы делали это в прошлом месяце, _ настоящие выходные были редкостью для экзорцистов. - Канда, не будь букой! Я знаю, что тебе нравится, _ Аллен с притворной злостью дёргал его рукав, _ так что прекрати бурчать. И Юу затыкался. Господи, да он действительно вёл себя, как дрессированный пёс (шпендель, вообще-то, любил сравнивать его с котом), даже и не кусаясь-то особо. Именно в такие моменты, когда Аллен не был шумным идиотом с комплексом героя, допекающим, очевидно, его несчастную задницу, Юу готов был его слушать. Он готов был всё сделать, смотря в глубинно прозрачные глаза и слушая тихий голос мелкого, так похожий на сквозняк. Канда любил ветер, особенно тот самый пресловутый сквозняк – он приятно обдувал кожу во время жары. Когда они приходили на нужное место, Юу хотелось завалиться в траву и пролежать там, притворяясь мёртвым, пока Аллен не отстанет. Но тот даже и не думал так поступать: крепче сжимал рукав Канды, прижимаясь тесно-тесно – в лёгкой матерчатой кофте Юу немного замерзал. Шпендель жутко странно его чувствовал, совершенно-совершенно необъяснимо. Был рядом именно тогда, когда нужно. И отсутствовал, когда так было лучше. Канда это ценил. Потому что сквозняк – он же не всегда хорош. Над острыми-закруглёнными-пушистыми-облезлыми кронами деревьев начинала заниматься заря. Они, кроны, загорались сначала совсем чуть-чуть пурпурно-розовым – мелкий жался к Канде, как к сокровищу; потом над древесными макушками вспыхивал красный рассвет, опаляя их – Аллен втискивался в Юу, утыкаясь носом ему в плечо. А потом заря будто бы умирала, выцветала, желтела, появлялось солнце. И они стояли и смотрели. И Аллен сверкал намного ярче этого солнца, совершенно не собираясь отпускать запястье Юу. Примерно через час у Канды окончательно отнимались пальцы, а нижняя губа едва заметно потрясывалась, и именно тогда Аллен доставал из глубоко кармана своего плаща, из широких его рукавов сладости. Кучу абсолютно отвратительных как на вид, так и на вкус – Канда не сомневался – батончиков, плиток шоколада, ирисок и карамелей. Юу каждый раз казалось, что рукава и карманы мелкого бездонны, что он какой-то грёбаный фокусник. А сам Аллен всё продолжал и продолжал выкладывать на траву свои, как он сам думал, богатства. Эдакий жест щедрости, мол, бери, Юу, для тебя мне не жалко. И Канда брал. И пихал чёртовы шоколадки Аллену в рот, нарочно промахиваясь. Нос, щека, подбородок, шея – страдало всё, до чего мечник был в праве добраться. А добраться он мог до всего. Зачастую они сидели так до самого обеда. И когда уже надо было уходить, Юу выдавал безо всякого стыда: - Мелкий, ты испачкался. О, как же Аллен вспыхивал! - И кто в этом, по-твоему, виноват, чёртов БаКанда?! И тогда Юу понимал, что он наглый лжец. Или просто шпендель хороший дрессировщик – приучил есть сладкое. Со своих щёк, носа, шеи, подбородка. Канда слизывал отвратительные сладкие ириски и карамели с губ Аллена, с его пальцев – шоколад, и думал, что вкуснее нет ничего на свете. В такие моменты он даже забывал, что шпендель наглейшим образом его разбудил, забывал, что за такое надо мстить с особой жестокостью. Юу забывал о войне, боли и жестокости. Он забывал даже о себе, выжигая в сознании лишь образ смеющегося, притворно злящегося Аллена. С ореолом солнца за головой и раскрасневшимися от гнева – всё же чуточку не притворного – щеками. И, поднимаясь в башню Ордена, чувствуя ладонь Аллена в своей, Юу самодовольно хмыкал, осознавая, что он сделал невозможное – поймал в свои руки сквозняк.