Одна тьма на двоих

— Золото мое, — урчит Игорь, гладит рыжие волосы кончиками пальцев, — сокровище… На него смотрят печальные голубые глаза, в которых стоят слезы усталости. Конечно, он устал — его сегодня максимально вымотали: холод, боль, невозможность двигаться… очередной день, когда Доктор пытался избавить этого славного мальчишку от его скверны безумия. «Наивный Доктор», — думает Игорь и наклоняется, касаясь кончиком носа виска, вдыхая чистый запах Разумовского, «Никакая это не скверна, а прекрасная часть этой восхитительной души». К нему жмутся, едва слышно посапывая, будто пытаясь сдержать всхлипы и явно подступающую истерику. Сережа часто плачет, и это ранит Игоря, несмотря на то, что то он такой красивый, когда слезы оседают на щеках, а зубы терзают искусанные до крови губы. Завораживающий мальчик. — Не плачь, не плачь, мое сокровище, — просит он, покрывая сухими поцелуями бледную кожу. — Убей меня, — шепчет Сережа, шмыгая носом и жмурясь. — Прошу тебя, Игорь, убей! Игорь недовольно цокает языком, проводит костяшками левой руки по влажной щеке. Это не первый раз и не сотый, когда его просят об этом. В обычной ситуации он бы возможно и милосердно убил бы, но не Сережу. Не этого мальчика, который так замечательно держится в рассудке и не выпускает Птицу наружу, чтобы тот уничтожил все и всех. Доктор хочет убить Птицу, хочет лишить Сережу части души, вырвать с мясом и прижечь огнем, чтобы не выросло новое и более ужасное. Доктор ошибается. Не нужно убивать Птицу, он нужен Сереже, нужен Игорю. Потому что Гром любит эту крылатую дрянь. Любит, как тот блестит золотом глаз, скалит зубы и рычит, пытаясь избавиться от смирительной рубашки. Как делает попытки укусить, чтобы причинить боль. — Покажись мне, Птичка, — хрипло зовет он, толкая Сережу, чтобы упал на спину, уперся взглядом в потолок. — Давай же… Разумовский всхлипывает, отчаянно не желая засыпать — в собственной голове страшнее, чем в этой больничке, повторяет шепотом отрывистое и жалобное: — Убей меня, убей, убей! Нависая над ним, Игорь ловит полный страха и отчаяния взгляд. В венах вскипает огонь, в голове шумит собственный частый пульс, а во рту пересыхает. Он накрывает пальцами чужую шею, чуть сжимая, чувствует грохот крови в теле под собой и стискивает челюсти. В нем тьма поет и требует взять этого мальчишку себе, только себе, подчинить и любить так, чтобы все хрупкое тонкое тело в синяках, засосах и укусах, чтобы знал, чей и кому принадлежит. Лишь от одной картинки, где Сережа — его, обнаженный, распятый и раскрытый, жаждущий прикосновений и болезненных ласк, у него встает мгновенно и жестко до боли. — Ему будет больно, — предупреждает Гром и слизывает слезинки из уголков глаз. — Хочешь, чтобы он страдал еще больше? — Так возьми его нежно, — рычит Птица, впрочем, не делая попыток рвануться из плена, — дай ему почувствовать хоть что-то кроме боли. Игорь завороженно смотрит в золотые глаза, в которых усталость и ни капли ярости и злости. Неужели Доктор смог до него добраться? У Игоря в груди холодеет, и он стискивает пальцами острый подбородок, вгрызаясь в бордовые губы. Ему отвечают, позволяют языку проникнуть внутрь, вылизать изнанку. Но не кусают. Принимают покорно и не пытаются вырваться или сделать больно в ответ. Это сбивает с толку, это рвет все шаблоны, и Игорь пораженно отстраняется — где его Птица? Где его Сережа? Где они оба? — Что с тобой? — вырывается глупое и бестолковое, отчего Птица криво усмехается. — Меня отсюда рано или поздно вырвут, он останется один и сдохнет за пару лет. Смысла нет бороться, мы в ловушке и оба подохнем. — Ты тоже хочешь, чтобы я тебя убил? — Нет. С тобой мы живые. Сломанные, но живые. Он не признает никогда, но ты берешь его, и он знает, что очередной день личного ада закончился. И он выжил. Лучше бы сдох, конечно, но… — Замолчи! — Игорь резко выдыхает и отползает к спинке кровати. — Почему ты — слабый? Почему твоя тьма ушла? — Только то, что я не делаю того, что хочешь ты, не значит, что ее нет. Я чувствую тебя, знаю, чего требует твоя тьма. Гром не смотрит на Птицу, шумно дышит и поджимает губы. Птица умный, Птица умнее Доктора, проницательнее. И тьма у них схожая, отчего и тянет как магнитом к нему, как к центру притяжения. Только сейчас Птица другой, спрятавший дикость и безумие, скрывший ярость и злость. Это сбивает с толку, это неприятно ранит — Игорю нужна кровь с искусанных собственных губ, нужно, чтобы из его пут рвались и придушить хотели всеми конечностями. — Верни пальцы на шею, сожми покрепче и выпей последний вдох. Полегчает, — советует Птица и касается узкой стопой бедра. — Серьезно говорю. — Сдохнуть хочешь, значит, — хмыкает Игорь и чувствует, как снова на него находит жар и потребность. — Не от моих рук, Птичка. Он отводит чужую ногу, сплевывает на пальцы и начинает мять едва ли сжатую дырку, не отрывая взгляда от желтых глаз. У Птицы на лице мелькает короткий оскал, но он тут же снова берет над собой контроль. Поди ж ты. Накрывая ладонью яички и мягко их массируя, Игорь сглатывает набежавшую слюну — по телу в его руках проходит дрожь, которую пытаются тщательно сдержать. Недотрога. Он снова склоняется над Птицей, заглядывает в жмурящиеся, но оттого не менее отстраненные глаза. — Останови меня. — Нет. — Пусть остановит он. — Нет, — золото на миг сменяется синевой, после чего снова желтизна затапливает радужку. — Хочешь брать — бери. Игорь вцепляется в волосы, выгибает, заставляя прогнуться в пояснице, вылизывает шею, кусая и оставляя следы. Его бесит равнодушие, отсутствие реакции и эмоций. Тьма внутри орет визгливой сиреной, предупреждая об опасности — надо бежать, надо спасаться. Игорь отвешивает пощечину, заставляя голову мотнуться в сторону по матрасу. Проще было бы действительно убить. Свернуть шейку и смотреть в пустые стеклянные глаза без жизни. Но он не делает этого. Наоборот, отстраняется, встает с постели и качает головой. — Этот день не закончился. И не закончится никогда. Птица пару секунд молчит, хмурясь, и когда до него доходит, что имеет в виду Игорь, блекло улыбается. — Жестоко. Но ускорит нашу смерть. Спасибо? — Интонация выходит почему-то вопросительной, и это заставляет Игоря остановиться у выхода из палаты. — Я люблю тебя, — говорит он, упираясь взглядом в дверь и не понимая зачем это делает. — Люблю, Птица. — Забери себе тогда. — Не могу. — Тогда позови Дока, пусть назначит дозу седатива побольше, чтобы наверняка, до бессознанки. Игорь уходит, закрывая за собой дверь, и вводит на цифровом замке код. Бредет медленно до кабинета, читает на табличке «И. М. Косыгин. Заведующий отделением» и прикрывает на миг глаза. Чтобы, когда их открыть, увидеть мир другим. Логичным, четким, без привязанностей и слабостей. Илья открывает дверь в свой кабинет и идет к столу, чтобы начать делать пометки в медицинской карте С.В. Разумовского.