Dиалоги со Смертью

Δиалог Первый. Я — Ты звал меня. Вот и Я! Порыв ледяного ветра в летний ясный день расшевелил, как простыня – белые, шторы на окне. В моём изголовье была смерть. Разве можно было её не узнать? У меня не хватило сил удивляться, даже подпрыгнуть от неожиданности. Их у меня совсем не осталось. Не осталось никакой мочи, никакой помощи. Даже хоть какого-нибудь мало-мальского удовольствия. Не осталось. Как и надежды на выздоровление. У меня уже ничего не осталось, даже постель, которую я называю "моей" – больничная. У меня больше ничего нет. Кроме смерти. И вот она: пришла. — Я не звал тебя! — неожиданно мой голос оказался плаксив, и не гнев, который я хотел обрушить на своего гостя, в нём слышался, а отчаяние и боль. Безысходность. Поэтому я предпочёл больше ничего не говорить: молча глотать слова пока пространство вокруг меня наполнялось загробным присутствием моего гостя. — Ты ли?... От всех укрываясь в своих мечтах, где решал кому жить, а кому умирать? — расстилался надо мной, распластанным, его спокойный долгий голос – тихий, как ночь, и внятный, как мысли звенящие в этой ночи. — Ты ли не звал... Настойчиво... нетерпеливо... когда тебя покидала очередная горе-муза... Как ты хотел? Помнишь? Не забывая обо мне и в самый светлый праздник... Ты звал: ждал моего присутствия... Мечтая умереть либо от счастья, либо от горя. Желая остановить время. Умереть и "не изменять себе больше никогда". И я знал, что пришедший говорил правду. Да и мог ли он вообще врать? Это врём мы: себе, другим. Тем кто есть, о тех кто был, тем кто будет. Но ни жизнь, ни смерть. Не врёт и не щадит обманутых! Я лежал, а голос над моей головой продолжал свою речь: — Не смущал ли самую сокровенную суть твою не услышанный стон тех кто ушёл за мной? Разве не вслушивался ты в самоубийц? Не восхищался их храбростью? Не нашёптывал ли временами ты: "Не то"? Я действительно тяготился этими мыслями. Я смотрел в потолок и думал о том, что со мной случилось: моя жизнь закончена, а я не жил её ещё. А казалось, я всегда знал, что в этой жизни моё. Как же так случилось, что я оказался здесь? Среди безвкусных крашенных стен, залитых холодным фальшивым светом, блеклой комнаты со старыми деревянными окнами с выломанными ручками и с безрадостным видом за стеклами. В месте где царит отчаяние и боль. Место где умирают. — Не ты ли подолгу провожал взглядом покойников. С завистью. Ты смотрел на тех у кого были эти провожатые. Назвать тебе тех кого для тебя не существовало пока не было с ними меня? Не им ли посвящал стихи... мне? Твои стихи. Твои этюды, — не прекращая заполнять мою жизнь своими словами, пришедший остановился где-то перед моим теменем. — А сейчас? Ты ли не взывал к Ответу? Я здесь, и где же теперь твои замашки? Я хоть и ждал смерть, но и не надеялся высказать ей в лицо всё, что терзало моё слабеющее сознание. И теперь всё тело сковала непозволительная сосущая слабость и казалось – мне всё не хватает воздуха, чтобы выдохнуть мои слова, без которых я уже не мыслил не одной своей думы – в голове веселился страх «выдохнуть жизнь»... — Я не могу – простотак! Я должен! Должен жить! Мне только девятнадцать! Я должен прожить настоящую, ослепительную жизнь прежде... прежде, чем ... встретиться с тобой, — горло просто не выпустило слово "умереть". Невозможно говорить его когда как никогда понимаешь что оно значит. Силясь проглотить этот комок я продолжал, — Всё должно быть не так! Ведь кроме самого себя у меня никого нет! Я не могу!.. Не могу так!.. — И ты всё же хочешь жить? Выброшенный! Такая жизнь?... Неужели стоит того? Комок рассасывался, оставаясь во рту неприятным привкусом, а противосторонний гортанный зык продолжал оставаться в полупустой комнате, оседая малейшими отголосками, вибрациями, отзвуками на скупых предметах. И в моих мыслях: "что... стоит... Жизнь..." Сколько красивых слов я знаю о ней. Сколько придумано о ней, сказано... — А что она ст́оит? — только и пришло мне на язык, а на уме заискрились бесценные воспоминания: иссякающий дождь, который, всё ещё вися в воздухе, ловит на себя солнце, проглядывающее сквозь развеивающиеся тучи; рассеянный свет, дотрагивающийся до древесных макушек вдали; и я, любующийся зеленью. Свободно вдыхающий по-домашнему влажный запах чистой акварели, разлитой прозрачными оттенками по природе. А рядом со мной такое надёжное, такое человечное, чьё-то плечо. — В просторе небытия – мир бытия – всё равно что ничто, пылинка в пустоте, — ответ ударил по моим мыслям, как непререкаемый вердикт. — Ну и что! Мне всё равно, что там, потом... — с воздухом выпустил я, сохраняя в себе все свои драгоценные образы. Я всегда считался "одарённым мальчиком" и мне действительно многое давалось, а, как известно, того, что само даётся не добиваются. Поэтому я стремился добиться признания в другом. От живописи к прозе. А потом, когда наскучило, перешёл на стихи... И вот, оказалось, что ничего нет, а жизнь прожита. Уже вся. А я-то всегда знал что мне делать. И мне часто говорили, что я удивительно знаю что мне нужно в этой жизни. И я действительно знал чего хочу. И меня никогда не интересовало что будет со мной в будущем. Я и так это знал. А что теперь? А теперь в голове моей постели стояла смерть. — Это не моя судьба! Ведь так не может быть, — громовым шёпотом лепетали мои сухие, солоноватые послевкусием пота, губы, не сотрясая даже пыль. Я вспомнил как мечтал. Как буду настоящим художником... Как мне будут позировать степенные дамы, не стесняясь своей естественной наготы. О том, как буду дарить восторг глазам тех, кто будет всматриваться в мои работы. Закрыв глаза, я на своих полотнах загадывал величавые спокойствием просторы, преисполненные торжеством жесты... Владения заветных высот, края без зла. Нагие дети и благие чудеса. Живущих у водоёмов фавнов, нимф... Отрада утешения добра, непрятанного от зла. Среди всех были и те, с кем я мечтал встать в ряд. Может быть и не в учебниках, но хотя бы в возможности своими глазами увидеть как видели они, запечатляя на своих шедеврах. Я мечтал о том, чтоб не только я связывал своё имя с искусством... О, как я мечтал! О той , чью бы бесконечную суть в уловить попытке я всё бы повторял и повторять свои красочные ошибки... Каждое божие утро... А теперь – я слышу как со звоном разбиваются эти кристально чистые прозрачные мечты о грязный каменный пол моей бесцветной темницы. Мечта, которая намеренно не осуществилась. Всё потому лишь, что я так надеялся на неё Ничего не будет и никогда не случится. Мосты обрушатся, упадут самолеты, люди покинут тебя… а все потому лишь, что ты хотел обратного. Безответно, предательски, – не я – мечта – моя наивная, красивая мечта, растаяла... Оставляя после себя только убийственную горечь. Моя Прекрасная Мечта. Мечта которая меня убила. — Я точно знаю за что можно умереть! И сейчас не моё время! — не моим голосом вырвалось откуда-то из самого нутра. — "Сейчас...", "судьба..." — устало тянул мой визитёр, равнодушно добавляя, — Судьба не более того чем то, что мы сами выбираем. — Вот я и выбрал! И в... Нет тебя там. Я жизнь выбираю, — надломился мой возглас, беспомощно повисая в пустоте. — Нет. Есть, — прозвучал мне ответ, неколебимый как безучастные стены вокруг, — Я... Здесь... Я же всегда знал что мне делать. В этом я никогда не ошибался. А говорят когда такие ошибаются – ошибка равна катастрофе. Так неужели?.. — Я не понимаю почему ты здесь. — выдохнул в пустоту я. Я словно физически чувствовал холод и на железной спинке кровати, и даже на простынях, но не на себе... Он был на стынущих стёклах окон; в прохладе мертвого дерева прикроватной тумбочки; в синих морозных тенях, рассыпанных в излишке по комнате... Среди всего этого безумного холода моё нутро сгорало, но вряд ли могло растопить моего посетителя. — Больше некому... — вздох его на издыхании рассеялся в воздухе тем же холодом. Как же так случилось? Где во мне тот, кто четко и ясно знает, что может быть, а что нет? Кто разлаживал по полочкам всё чего я только касался в этом мире? Где? Внутри меня случился настоящий бардак. И я не могу выбраться никак! Я не понимаю что происходит со мной. Но не может быть – так! — Это ошибка! Разве ты не понимаешь, что я ещё не выполнил свою судьбу?! — воскликнул я, вцепившись грязными ногтями в простыню и, несмотря на жар, подтягивая своими бледными изможденными руками покрывало к лицу. Из головы гнал предполагаемый ответ, со страхом вслушиваясь в пустоту воздуха. Внутри всё натянулось мыслью: "Так неужели?.. Я с дуру отложил жизнь на завтра." — И с чего это ты считаешь что тебе понятен смысл твоей судьбы? — упал сверху на меня его вопрос. Я лежал на спине, пригвожденный к кровати, и, боясь поднять глаза, смотрел на свои карандаши, белые листы бумаги, часы, книгу – на такие обычные предметы, на которых играли блики и тени, такие реальные, но будто отдельные от меня, как если бы не имели ко мне никакого отношения... Мои светлые пастели, такие весёлые, но сейчас такие далёкие, такие чужие; совершенно безрадостные апельсины, кем-то оставленные моему соседу по палате; мои последние карандашные наброски искалеченных больных, так и незаконченные. Как будто все они, не совозможные с этим бездушным голосом, отзывались во мне всею моею болью. Неужели на этом свете не осталось еще хоть чего-то, что заставило бы меня жить? — Мне нужно время! — слабым надтреснутым голосом протянул я свою констатацию. — Я не Время. Деньги – Время, — неприятно заклокотал надо мной мой убийца. — А у меня нет, — просто ответил я, готовый верить во что угодно. — А у меня есть. Да мне не надо, — накрыл меня неожиданно живой тон. — А тебе? Нужны? Мне стало жалко себя и обидно: глаза защипало – растрескавшаяся , просящая влаги, земля, – но я собрался с духом чтобы повторить: — Мне нужно время. — Время. Ты меряешь его часами, а я отмеряю им жизнь... — Что тогда для тебя какой-нибудь час... или год? И в ответ мне – лишь гробовое молчание моего собеседника. Стало так тихо, что слышно как в глубине тишины соседних комнат мерно пищат и дышат аппараты, как рамы окон вздрагивают, принимая на себя долетающий рев, откуда-то из другой вселенной, автомобильных двигателей, Беспокойные шаги медсестёр в могильной тиши коридора нерешительно вмешивались в моё существование. Но никому не спасти меня от моего гостя. Он стоял, безмолвствуя, где-то за мной, вольный в любой момент прекратить меня. И во мне всё замерло и наступила давящая тишина, могущая в любой момент перейти в вечный покой. Ничто. А в груди всё переворачивалось, отчаянно рождая, попыткой жизни, слова, нарушающие эту страшную тишь: — Ну что же тебе нужно? Что я могу тебе предложить? И в этих мертвых оковах, в натянутой струной тишине, казалось и не я говорю вовсе ... Но уже всё равно. — Что ты можешь мне предложить? Ты не Адольф Гитлер, чтобы что-то мне предлагать, — заговорил, наконец, мой мучитель. — Я!?... — только и вырвалось у меня. — Твоя бес-смертная душа меня не интересует, — вновь клокоча перебил он. Я лежал на дне комнаты. На меня смотрели лишь безучастные стены вокруг, да выглядывали из жизни апельсины с набросками. Я чувствовал смерть, как чувствуют тяжесть, наваливающуюся сверху на человека Возможно, такие ощущения испытывает человек, смотрящий в дуло пистолета. — От ночи звезды не спрячешь: никому меня не избежать, — заторжествовала Смерть. Я почувствовал как немеют ноги, но и не попытался пошевелиться. — А как же Иисус? — затеплилась что-то во мне. — Христос воскрес, — твёрдо и также торжественно произнёс голос и медленно зацедил, — Пора бы уже... И это для меня звучало как щелчок затвора. Пал страх на грудь – и впала грудь, вдавилась, разгоняя волной тёплую дрожь по рукам: ладони задрожали, а в голосе: — ... отпусти меня... — задрожали слёзы. — И с чего это ты взял, что достоин пощады? — к моему облегчению возобновился наш диалог. — Может не я! Но ...моё. То что моё, — мне нужно было говорить, — Как у Дали или Винчи. Мона Лиза, Давид – Шедевр! — и это едва ли не первое что попалось мне на язык, — То, что есть от них у меня. — Нет в мире вещи, которую я пощажу, — прицельно в меня – так я чувствовал – сказал Он, склоняясь. Как в окне, справа, потухающее солнце, которое уходило, оставляя небо на пожирание чёрным прямоугольникам домов, беспощадно вгрызающихся в него, усугубляющим моё чувство гл́уби. Пижама липла к телу и её горячая влага не давала как следует вдохнуть такого неправдоподобно прохладного воздуха, который, казалось, напрочь игнорировал мой жар. — А моё творчество! — не смотря ни на что, выбивая последний воздух из лёгких, вылетело моё возмущение. Дыхание перехватило. — Творенье – занятие никуда негодное, — раздались его мёртвые слова. Я совсем сомкнул веки. Мои глаза давно уже не смотрели на верх – я боялся увидеть того кто явился – и сейчас возникло такое чувство, что он может просто упасть на меня, вместе с потолком. Внутри всё билось, сознание звенело, а тело откликалось вяло и равнодушно, не поспевая за мной: — Это не так! Я дак..! — глотая слова, — А! ... как ж.. уу.. "бессмертные произведения"? — утих мой голос, вслед за моим порывом. — Они бессмертны потому что их нет для меня, — никаким тоном поведал он мне. — Бессмертны только для вас, людей. — Так пускай и меня не будет для тебя! — выкрикнул что было сил я своё отчаяние. — Тебя не будет – со мной, — спокойным уточнением, с расстановкой, произнёс мой враг. Мороз прошел по коже – застыл в складках пижамы. — А они – будут! — безразлично кинул я – уже всё равно!– лишь бы не молчать, а точнее не замолчать: не дать тишине меня поглотить. — Просто больше времени им отпущено. — Но это время равноценно бессмертию. И пока их помнят они есть, — не унимал я бесполезный спор, про себя подумав: «И неужели мои последние слова будут такими глупыми?» — Как запомнили – так и забудут, — пророкотал противник, подозрительно мирным тоном. — Нет... не достать их. — не внимая его ответу вёл своё я, а в голове царило лишь сплошное «нет». — ... не видно ещё... — неестественным каким-то шёпотом прошипел он, а затем, восстановив свой тембр, начал: — Что ж давай... И опять всё внутри разом рухнуло – страх подступил к самому горлу. И я понял: сейчас. И я выдал: — Ты меня обламываешь. А я просто не имею права ломаться, — это всё, что ещё сопротивлялось во мне. Все звуки замерли в ожидании или это просто меня оглушили мои собственные последние слова. — И хочешь год ещё посковчать? Зачем? — наверное с раздражением спросил он. — Я... исправлю... — каждое слово давалось теперь с трудом. — И хочешь договориться? Может и кровью распишешься? — угрожающим, насколько может быть угрожающим тихий голос, тоном проговорил Смерть — Пошлыми сказками ты воспитан. — ... ну пожалуйста... — больше сказать мне ничего не осталось. — Давай, — живо, с силой произнёс он, — бей по венам: крови много надо. Всё бесполезно. Неужели это правда? Конец. — Н е с т а н е ш ь ? Н у тогда... Что ж. Я не могу вмешиваться... но, если ты, положим, обратишься за помощью... не ко мне, явственно, — я слушал, затаив дыхание, не просто ловя, впитывая – живя каждым раздающимся словом. — Что ж. Есть женщина, что живёт у самой реки. Она может помочь таким смертным как ты. Что ж. Воспроси у неё «тризну жизни»... — И Я... — остановился говорящий, выдерживая паузу перед стальным тоном. — Даю тебе год. И Я вновь приду за тобой. Даю год. И через год я к тебе вернусь. Год. И, с каждым словом затихая, он добавил, — Если, конечно, ты успеешь... последовать... моему совету... до нашего свидания... Бывай, — совсем отдаляясь и исчезая. Бывать... Быть... Жизнь... Что это... случилось? — Я – живой! Накатило такое облегчение, прошлось по мне судорожной волной: тело наполнилось живой болью. Я почувствовал себя. Как холодно, больно и как хорошо жить на свете! И в этот момент я отчетливо понял, чтобы не слышал мой сосед он уже больше ничего не услышит. В этой комнате остался только я. Как же мне быть, ведь я один, настолько один, что даже смерть пришла лично, а не через моих умерших близких?.. Я смотрел на окно: ничем не занавешенное. ▬▬▬▬▬ примечания: Текст содержит несколько аллюзий и пару реминисценций. Самоназвания разновидности фанфика – thanfic. Автор посвящает этот диалог некой 72-й печальной годовщине, к которой и приурочивает его публикацию, Второй автор — «Всем, кто умер пока я это писал»