История одной любви

      Скуало никогда не думала, что ее можно так легко рассмешить, но Хару это удалось. Сидящие с ней за столом девушки были такими обычными, что это расслабляло.       — Реохей говорит, — начинает переводить разговор Курокава, — у Вас не просто громкий голос, Вы говорите так специально, иначе люди засыпают.       — Да, — женщина кивает и тут же добавляет чуть тише: — Это легко доказывается.       — Ого! — у юной Козато загораются глаза. — А расскажите что-нибудь! Ну, тихим голосом.       — Что рассказать-то?       — Ой, да что угодно. Хоть прогноз погоды.       — Хах, — Супербия не удерживает смешок, и начинает сыпать какими-то фактами.       О том, что, вроде, сестре Моцарта в 18 лет запретили играть концерты, потому что замуж надо. Ну, или это как-то не так было. Что русско-турецких войн было около двенадцати. Что немцы были нацистами, а вот японцы и итальянцы — фашистами. Вспомнила школьный проект по истории как раз по этой теме, который делала с Дино — как же давно это было. Прочитала какой-то отрывок из «Гамлета» наизусть.       Ее собеседницы сначала пытались участвовать в разговоре, но затем их начала одолевать сонливость. Они засыпали за столом небольшой кафешки, умиротворенные бархатным голосом, переполненным Пламенем Дождя.       Губы Скуало тронула усмешка. Что-то — ну, ладно, не что-то, а далеко не ангельский характер — подмывало сейчас громко рявкнуть, чтобы девчонок напугать, но женщина все же была в своем уме. Она постепенно начинает говорить громче, пробуждая их.       — Часто так с коллегами поступаете? — в голосе Ханы звучит непрозрачный намек на невозможность выносить Варию на постоянной основе.       — На самом деле нет, — блондинка мотает головой с непривычной для себя легкость, словно подражая окружающим ее девушкам и их манере поведения. — Стараюсь орать почаще и в шесть-семь утра, чтоб им жизнь медом не казалась.       — Скуало-Сан ранняя пташка? — Хару все еще борется с сонливостью, потягиваясь и зевая.       — Очень. И я такая одна у нас в коллективе.       Беседа была спокойной и размеренной. Отчасти даже умиротворяющей. Супербия и не знала, что громкий смех и разговоры ни о чем так расслабляют. В подсознании что-то легонько покалывало от девичьего щебетания про пинетки-ползунки-распашонки и прочее, местами заставляя задумываться о том, как выглядят те или иные предметы. Женщина ощущала странную неловкость от того, что при всей своей образованности была так мало осведомлена о чем-то настолько обыденном. Скуало — и ощущала неловкость…       Конечно, она просто никогда не собиралась заводить своих детей, и можно было найти тысячу и одну причину этому в ее жизни. И это было, несомненно, самое правильное ее решение. Но значения это не имели теперь абсолютно никакого. Случайность перечеркнула все, пошатнув ее мир словно картонную коробку, и, неожиданно для всех, содержимое «коробки» хрустнуло. Внутри что-то надломилось, хоть и еще держится.       Ее все отмерянный срок. Семь из тридцати восьми.       Ладонь ложится на живот непроизвольно. .Зарождающаяся жизнь ее убийцы. .       Брошенные на нее украдкой взгляды заставляют думать, что им все известно. Блондинка рефлекторно напрягается. Внутри шевелится желание бежать. Потому что бить нельзя.       — Скуало-Сан, Вам нехорошо? — тихо и мягко спрашивает Киоко, в глазах которой трепещет так свойственное вонголятам желание помочь.       — Все нормально, я просто задумалась.       Супербия знает, что ей не верят — они не так глупы, как про них думают. Девушки знают, что она не скажет правды — ей не позволит гордость.       Это не значит, что они отступятся       — Врой! Вы обе умом тронулись?! — рявкает женщина на грустно и умоляюще смотрящих на нее Хару и Киоко. — Какие вам, вашу мать, фильмы ужасов?!       — Но ведь это тааак интересно, — тоненько тянет юная госпожа Козато, хлопая ресницами.       — Я тебе не муж: хоть взлетай на ресницах своих — не поможет! — Супербия меряет комнату длинными шагами, но та слишком быстро заканчивается, заставляя разворачиваться.       — Скуало-Сан, мы поэтому и просим Вас с нами посмотреть, — Савада пытается поймать взгляд собеседницы, словно догадываясь, что ты с трудом сможет отказать. Словно они заранее узнали, какой фильм она хотела посмотреть. Словно одна скотина ее сдала. Ездовая скотина.       — Эксплуататорши малолетние! — не снижает громкости блондинка.       — Эй! Мне уже двадцать пять! — капризно взвизгивает Хару.       — Врой! Вы тут совсем молчать не приучены!       — Они с тебя пример берут, — раздается спокойный голос возникшего на пороге комнаты.       — Хибари Кея, тебя кто спрашивает? — разворачивается Супербия к нему.       — Мне в моем доме разрешение спрашивать надо? — раздражающе изгибает бровь брюнет.       Нет, на самом деле не так уж и сильно он ее бесил. Во всяком случае не сильнее нерадивых подчиненных и сволочи босса. Но врезать по смазливой — более женственной, чем у нее самой — мордашке желание пробуждает.       — Если я скажу, что это женское, ты уйдешь? — ей уже совсем не хочется тратить силы на споры с дураками и не только. Тратить последние месяцы ее жизни.       — Фильмы ужасов — это женское? — бровь Хибари снова изгибается.       — Врой! Ну не мужское же! — Возмущенный ответ женщины срывает с губ ее собеседника смешок.       — Раз так, то в чем проблема?       — Ужасы точно не для беременных!       — Но, Скуало-Сан! — голос Хару звучит умоляюще.       Уже через час Дисциплинарный комитет создавал в одной из комнат дома импровизированный «кинотеатр». Под руководством Супербии.       Нет, ее не уговорили вонгольские девчонки. И нет, Хибари тоже на это повлиял.       Просто кто же знал, что ее непутевый приятель умеет быть таким убедительным в обычной жизни. Дино вытянул из нее согласие мягко и незаметно, а отказаться от своих слов не позволила гордость.       Блондинке оставалось лишь тихо вздыхать, вслушиваясь в болтовню выбирающих вкусности к просмотру девушек.       С другой стороны, доводилось ли ей хоть раз смотреть кино вот так? Чтобы белая простынь на стене, проектор, подушки повсюду, сладости и дружелюбный смех?       — Можно было у Тсу-Куна и экран для проектора попросить, — начинает неожиданно Киоко, подходя к Скуало и борясь с желанием взять ее за руку. — Но так интереснее.       — Как скажешь, — невольно вспоминает манеру Савады говорить с женщинами в своем окружении та. Улыбка собеседницы явно показывает, насколько это действенная стратегия.       — Там печенье — я сама пекла, — девушка указала на одну из коробочек. — Еще есть пирожные — мы с Хару делали вместе. И печеные яблоки, которые готовила Хару. И еще…       Женщина не слушает, только кивает и иногда — между указаниями — обещает попробовать и сказать свое мнение.       — Скуало-Сан, неужели Вам совсем не страшно? — шепчет ей почти в самое ухо Киоко, вцепляясь крепче в ее руку.       Это вызывает желание взъерошить золотисто-каштановые волосы, но во вторую руку не менее крепко вцепилась Хару, изо всех сил жмурящаяся. Это даже не раздражает. Почти.       Не то призрак, не то демон ревет из колонок, и сквозь этот звук до нее доносится шепот.       — Скуало-Сан, спасите…       Фильм выключать девушки отказываются, а руки уже затекают.       Немного пламени — она все же идет на поводу — и Киоко с Хару расслабляются, ослабляя хватку. Блондинке не нужно больше: она ловко высвобождается и приобнимает девушек за плечи. Это кажется ей нормальным жестом. Ну, для нормальных людей, а не психов вроде нее, конечно.       Но мысль, что ее поимели, ей не дает покоя. Уж больно довольные девчушки уставились на скачущее по простыни изображение.       Нечисть захватила тело модельной блондинки, теперь та неестественно выправляет сломанную руку, исцеляя рану на ней, выгибается не хуже китайского гимнаста, и исчезает в темноте. Чтобы в новом кадре появиться ползущей по стене к бывшим товарищам.       Киоко и Хару, получившие возможность смотреть фильм без страха, с удовольствием «глотают» сюжетные повороты, пока причина их спокойствия закатывает глаза на глупо и неестественно показанные смерти.       — В целом неплохо, — отвечает Супербия после на вопрос о фильме. — Профессионализм мешает такое смотреть.       — А… хахи… — Козато сначала порывается спросить, что за профессионализм, но, наверно, приходит к выводу, что знать не хочет, вызывая у женщины усмешку.       — Эм, мы, наверно, сейчас поможем Вам убраться, — переводит тему Савада, напряженно вглядываясь в темноту за окном. — И по домам поедем. Надо только позв…       — Врой! Не надо чепухи! — вскрикивает блондинка. — Хибари все равно нет. А вам безопаснее со мной.       — Ах! Хорошо.       Киоко и Хару не скрывают своей радости, граничащей с восторгом. Благодарят, считая, женщина пошла им навстречу. А Скуало все подтверждает с нарочитой небрежностью, старается не смотреть в глаза, опасаясь, что ее потаенные мысли будут прочитаны проницательными девчушками.       А ей всего лишь хочется еще немного побыть «нормальной». Сохранить это хрупкое ощущение оторванности от обычной жизни. От мыслей о смерти — своей и чужой. О Варии. Занзасе. Ребенке в собственном чреве. Отсчитанных неделях…       — А чего боитесь Вы? — Киоко устраивается поудобнее рядом с Супербией.       — Ты чего! Скуало-Сан ничего не боится! — уверяет подругу Хару, поднимая голову с подушки.       — Все мы чего-то боимся, — женщина ловит себя на лицемерной мысли, что, несмотря на непривычность и дискомфорт от такого близкого контакта, она бы не отказалась сейчас от присутствия этих девушек. — Бесстрашных нет.       Блондинка, лишь увидев поджавшиеся губы Савады, замечает собственную ладонь на своем животе. Девчонки наверняка что-то поняли, сделали выводы. Будет ошибкой полагать, что они глупы. Учившиеся наблюдать, видеть опасность, не подставляться, они постигали эту нелегкую науку в большей мере интуитивно, нежели по советам, объяснениям и подсказкам.       И какое же счастье, что не звучит ни одного вопроса.       Киоко и Хару спят по-ангельски, умиротворенные — в который раз? — Пламенем Дождя.       Их мужья, эти глупые мальчишки, неведомыми способами, казалось бы, лишь одним правом крови, занявшие вершины, конечно, тоже любуются своими возлюбленными, как она сейчас.       Любовался ли ее сном кто-то? Любил ли ее хоть кто-то? Такеши? Что-то упрямо твердило, что он по неопытности путал привязанность и уважение с любовью. Занзас? Среди его грубых манипуляций можно было разглядеть взгляд, направленный на нее скорее как на отличный инструмент. Мать? Вернее, мачеха, отдавая ей все силы? А родная — та, что оставила ее? Хоть на минуту? И она своего ребенка не сможет полюбить.       Но возможность тихо смотреть на спящие лица таких хорошеньких девушек была для нее чем-то новым. И потому можно было выбросить из головы непрошенные размышления, пока те не засели слишком глубоко.       Утром Скуало скрипя сердце позволяет слишком уж обнаглевшим, на ее взгляд, девушкам даже обнять себя на прощание. И это даже как-то не страшно. Не делает слабее, как казалось когда-то.       Зато чувство нормальности, сопричастности к обыденности расслабляет, снижая напряжение.       Здесь нет смерти, нет Варии, нет Занзаса. Но есть те, кто привык полагаться друг на друга, поддерживать и помогать. Те, кто умеет слушать и понимать.