Якорь

Двалин не желает слышать, и, что самое печальное, не слушает, что Венти пытается ему сказать. Дракон улетает, одними лишь потоками сильного ветра срывая поломанные ветки с деревьев. Бард смотрит ему вслед, разрывающему взмахами мощных крыльев облака в бесконечной синеве океанов небес. – Барбатос, дорогой друг… Я жду твоего возвращения из мира грёз, как никогда. Фантом вздыхает, за миг рассыпаясь и переносясь на другой конец Мондштадта. Путешественница смотрит на развернувшуюся сцену молча, зажимая рот болтливой спутнице. … Ветра завывают, зефирами обращаясь в шторм. Маленький элементаль открывает глаза. Дерево шуршит кронами слишком сильно, и капюшон иллюзорного одеяния развевается тем сильнее, чем темнее становятся тучи. Враз, время застывает в мгновении, когда добрую половину природной энергии дух пропускает через себя, поглощая. Землю орошают первые капли дождя. Барбатос смотрит снизу-вверх на спящее тело внизу, прислонившееся к стволу дерева спиной. Венти очаровательно хмурится и сопит по особенному-спокойно. Ветра нашёптывают об усталости и надежде, колкой боли и бессилии. На землю бесшумно спрыгивает мальчишка в зелёном плаще и берете набекрень. Он не может хмуриться после долгого отдыха, но тревога звенит в душе, отдаваясь искрящимися энергией анемо на концах косичек. И всё же, Барбатос тянет мгновение, под звуки дождя любуясь спящим другом. Не перешедшим грань. Оставшимся с ним, добровольно практически. Вода лишь слегка задевает края его сапог, кроны деревьев защищают лицо и тело от сырости. Под мерный стук капель, лицо Венти расслабляется, становится почти безмятежным. Этого «почти» Барбатосу мало. Прикасаясь ладонью к плечу друга, он хочет лишь окунуться в озёра дорогих душе глаз, по которым успел соскучиться за прошедшие столетия. Венти просыпается, не успевая заметить отблеск розового в зелени души существа напротив. … Путешественница из другого мира оказывается примечательной, но не интересной личностью. Барбатос прячется за фасадом личности Венти с той же привычностью, с какой она взлетает в небо вслед за Двалином. Ветра возносят девушку, позволяя парить над облаками ровно до момента, когда дракон улетает подальше от города. Элементаль отмечает перемены направления зефиров задним числом, любуясь статуей перед Церковью. Всю следующую неделю он занят: выпивает в «Доле Ангелов», попутно разбрасываясь в сторону юного Рагнвиндра подсказками о своей личности тут и там, собирает слухи, и, конечно, ночует на руках статуи, посвящённой Венти – и никому другому. Сам Венти в городе присутствует исключительно невидимым никому, кроме Барбатоса, духом. Последнему в этой ситуации не нравилась разве что невозможность взяться за руки. Он возвращает долги немедленно, во время песнопения на площади смотря в глаза лишь дорогому другу. Барбатос играючи подталкивает путешественницу к краже лиры, чувствуя позднее пальцами вибрирующие от предвкушения струны. Подземелья, шутки, танцы, приключение до Логова Ужаса Бури – всё смешалось в голове с неясной скоростью плёнки. Только лицо Венти отпечатывается в памяти, подобно коллажу с фотографиями. – Двалин, – тихо произносит бард, закипая от возмущения. Его лицо очаровательно покраснело, голубые глаза блеснули от обиды и злости, – его зовут Двалин. Зачем они прозвали его Ужасом Бури? – Ха-ха, Барбатос, очень смешно, запатентуй. – Саркастично тянет, дёрнув друга за хвостик, чтобы отвлечь от детских дрязг с Паймон. – Им можно доверять, – с улыбкой произносит Венти, исчезая лёгким вечерним бризом из таверны. Барбатос, хихикнув, продолжает рассказ, разминая пальцы на лире. … Битва была недолгой. Декарабиан, не желая отзывать энергию Анемо, ограждающую Мондштадт плотной стеной, обратно, пал, горько ухмыляясь напоследок лицу светлокудрой лучнице. Прежде, чем Барбатос успел увидеть, он услышал. Крик Рагнвиндра – преданного воина на стороне Венти – был кратким, почти неслышным на фоне лязга мечей всё ещё сражающихся солдатов. Но Барбатос имя друга услышал бы из любых уст, пусть даже произнесённое на другом конце света. Тело единственного, дорогого друга, лежало на обломках, свернутое стрелами. Позже Барбатос обдумает этот эпизод, и поймёт, что воевать в первых рядах – не самая лучшая идея. Особенно, когда вместо лука в руках ты держишь лиру, направляя солдатов в бой. Но сейчас, Барбатос смотрит на Венти молча, не слыша никого и ничего вокруг. Только пустоту и завывания ветра. С этим звуком, стены Мондштадта развевало хаотичными порывами, под вой скучковавшихся в лесу волков. Венти дышит прерывисто, и даже говорит что-то, пока Рагнвиндр умоляет его не шевелиться и дождаться помощи. Они оба знают – не успеют. Барбатосу бы прислушаться к словам друга, вполне вероятно, что последним. Но в ушах лишь писк, и ветра окутывают его, слетаясь на зов нового хозяина. Венти смотрит на него с широко раскрытыми глазами – и элементалю это нравится. Таким ошарашенным и смущённым в последний раз он выглядел только когда засматривался на девчонку по соседству. Новыми руками Барбатос обхватывает его лицо, притирается носом к носу, и укрывает белоснежными крыльями тело. В глазах Венти, невозможно голубых, прекрасных озёрах, ему хочется купаться вечность. Мгновение – Барбатос исчезает. Венти ощупывает свою грудь, целую и без лишних предметов, застрявших в ней, смотрит в глаза верного друга напротив. Даже отсветы рубинов Рагнвиндра не могут стереть из памяти розовую каёмку зелёных зрачков. … Двалин улетает вновь, подталкиваемый шёпотом мага Бездны. Барбатосу хочется разбить арфу дер Химмель об его маленькую чёрную голову. Сердце трепещет, словно живое, и всё естество нелюдя, скрытое за человеческой оболочкой, просит хаоса, лютого бурана, принесённого безжалостными ветрами. – Ни одно приключение не обходится без трудностей, – уверенно, словно ожидая такого поворота событий, говорит Венти, кладя руку другу на плечо и сжимая в знаке поддержки. Черты лица Архонта чуть смягчаются, и он еле заметно кивает. Позднее вечером, разгорячённого боем с хиличурлами Барбатоса, с ног до головы испачканного кровью, Венти будет успокаивать не новой поэмой, но мягкими поглаживаниями по голове. Расплетая голубые косы, прикоснётся к чужому лбу губами, и не сможет оторваться, схваченный в плен конечностями, подобно щупальцам обхватившим тело. – Ну, всё, всё. Ты в порядке, я – тем более. Ничего же страшного не случилось, Барб… – Венти, – шепчет, прильнув к чужому уху, – Венти, Венти… – Барбатос? – Я в порядке. Дай мне пару минут. – Хе-хе, я бы с радостью, но леди Ванесса смотрит на нас слишком осуждающе. – Орлица всколыхнула листву, и, более не терзаемая беспокойством за обоих своих лордов, упорхнула. – Она уже улетела, – констатирует Архонт, кусая за мочку уха. Венти вздрагивает, утыкаясь носом в чужую шею и вдыхая пряный запах засохшей крови, яблок и цветов. – Барба-т-тос… – С придыханием произносит, упираясь в чужую грудь. Элементаль только хмыкает в ответ и продолжает играться с телом друга. Возлюбленного. Драгоценного существа, из столетия в столетия являющегося единственным ориентиром в постоянно меняющемся мире. Барбатос ценит моменты интимного единения с Венти чуть более прочих. Глаза барда сверкают удовольствием хмельным, тело вздрагивает и пылает вовсе не от боли, а голос хриплый, как после глубокого сна, срывающийся и полный чего-то до предела нежного, предательски любящего. И с этой гранью отношений его познакомил именно он, Барбатос. За дружбу, за свободу, и за ионы прочих пространных слов, значения которым Элементаль никогда прежде не придавал. Венти позволил смотреть на мир своими глазами, вдохнул в бессмертный дух жизнь парой незамысловатых песен. Интонации, в которые хочется завернуться, остаться до самого конца тонким слоем между голосовой складкой и трахеей, пока разложение не соединит смертное тело с землёй. Голос, в который вложено так много, что, кажется, лишь бескрайняя и бесконечная пустота сможет сравниться с ним по глубине. Пальцы, перебирающие струны, мозолистые и твёрдые, невообразимо знающие и нежные. От сгиба локтя с выпирающей венкой, до линий жизни на ладони, от суставов по-мелодичному длинных пальцев, до заусенец на каждом из ногтей. Барбатос хочет всё, и ещё больше. Жажда толкает элементаля на незнакомые доселе вещи. Голод пробуждает стремление к познанию, и Архонт не может позволить мальчишке уйти за грань, уйти куда бы то ни было от него. Одержимость – Барбатосу плевать, как это называется, но он продолжит быть рядом с Венти, пока не перестанет чувствовать. Пока не выпьет маленького наивного барда до дна, не узнает секрет своего интереса, не вырвет раздирающие душу пустого по сути своей существа противоречия, не соскребёт все остатки человечного с собственных костей, обратив их в пыль. Венти нетерпеливо впивается в губы, притираясь ближе к телу. Глаза – шальные зефиры, зияющие тьмой бездны ближе к основанию. Барбатос нервно, предвкушающе сглатывает. … – Что в действительности значит свобода, дарованная Богом? – Задумчиво спрашивает Люмин в пустоту, откусывая от шашлыка. Венти наблюдает за тем, как лёгкий летний бриз развевает передние пряди её волос. – Не знаю, – неловко отвечает бард, откидывая чёрные косички назад. – Свобода у каждого своя, но, всё же, даже Боги не… Венти пытается подобрать слова, потирая указательный и средний палец о большой. Путешественница прерывает его прежде, чем он успевает ухватить мысль за хвост: – Несвободны? – Да нет же! Я хотел сказать, – вздыхая, мальчишка падает спиной на траву, закидывая руки за голову и устремляя взгляд в небо, – Свобода, в истинном значении слова, всё равно что хаос. А люди, как и Боги, этот хаос упорядочивают, понимаешь? Законы, правила, даже мораль – это всё в какой-то степени своеобразные ограничители. – Но ты… Анемо Архонт же Бог Свободы, разве нет? Венти ухмыляется озорной улыбкой, щуря голубые глаза. – Да. Анемо Архонт – Бог Свободы. Поэтому, он не устанавливает эти правила для своих людей. Поэтому у них есть право выбора: что считать хорошим, а что – плохим. Путешественница устало трёт переносицу, нахмурившись. Этот странный персонаж, одновременно похожий на её знакомого барда и отличный от него, как отражение в зеркале, изрядно загрузил её своим умением ходить вокруг да около и не говорить напрямую. – Что ты имеешь ввиду? И, если люди сами вольны решать, что правильно и что нет, то что насчёт того случая с аристократами? – Ах, ты дошла до этого момента! – Венти гордо хихикает, словно самолично подбирал ей книгу по истории Мондштадта. Ветер обласкивает бледное лицо, в нос попадает семечко одуванчика. Приподнявшись, Венти отфыркивается, трёт раскрасневшееся лицо. Смотрит пару мгновений на собственные ноги, на божью коровку в траве, на два спелых закатника возле рюкзака Люмин. Его серьёзное лицо оттеняется вечерним солнцем, закравшимся меж просветов листвы. – Дети Монда, в большинстве своём, были против той свободы, что когда-то установили аристократы. Поэтому, Барбатос был вынужден вмешаться в ход событий. Принуждение, рабство, насилие… Это всё – против принципов той свободы, какую он хотел подарить своим людям. Люмин открывает рот, чтобы что-то сказать. Что-то в человеке, сидящем напротив, откровенно неправильное. Словно он не закончил мысль, не добавил чего-то существенно важного в свой рассказ. Тогда, в самый разгар битвы с Двалином, этот странный мальчишка появился из ниоткуда, словно был на платформах разрушенной временем башни с самого начала. Джинн, дёрнувшись от неожиданности, уставилась на него и на Венти, как на новое чудо света. Дилюк, замерев, сканировал их тандем непонятным взглядом, прежде чем кивнул, задержав голову внизу на пару секунд дольше, чтобы счесть это обычным кивком, а не неловким поклоном. События развивались слишком быстро, и у Люмин не было времени размышлять, что к чему. Вот они уничтожают кристалл на спине дракона, а вот Двалин и Барбатос уже улетают куда-то ввысь, ссаживая пассажиров возле Древа Ванессы. То, как черновласый мальчишка потёрся кротко носом о щёку Венти, прежде чем прыгнуть на землю, пониманию Люмин происходящего совсем не помогло. – Ах, потом-потом, всё потом, – отговорился мальчик от Джинн и Дилюка, подмигнув им напоследок, прежде чем обернулся к Путешественнице, – ты, должно быть, голодна? Пошли, я знаю укромное местечко! И вот сейчас он, хрустящий закатником, сидит напротив, вовлекая Люмин в непонятный разговор, словно в транс. Девушка закрывает рот, возвращаясь к почти доеденному шашлыку. – Как тебя зовут? – Наконец, спрашивает она. Мальчик думает с пару мгновений, осознанный взгляд упирается куда-то за спину Путешественницы. – Зефир. – Как еда? – Откликается только что появившаяся Паймон, аккурат к приготовлению новой порции горячих шашлычков. – Э-хех. Ну, вообще это аллюзия на летний ветер, но можно и так. – Эвр. – Тебе бы больше подошло имя Эвр, – повторяет Люмин, пристально глядя в глаза новому знакомому. Венти игриво улыбается, скрывая смятение. Расслабленный, он вновь валится на землю, распрямляя гудящие ноги и позволяя траве щекотать колени с внутренней стороны. … Венти-Зефир-Эвр возвращается с Люмин в Мондштадт под ручку, спустя около полутора часа после победы над Двалином и тридцать минут – после возвращения Действующего Магистра и одного небезызвестного бармена в город. Барбатос нашептал ветрами в ухо, что останется ещё какое-то время с Двалином, успокоит звучанием лиры и уложит спать. Бард украдкой лизнул невидимый, едва ощутимый ветер, посылая в ответ игривый смех. Девушка в маске, мимо которой Венти и Люмин шли к лестнице до церкви, кинула на него взгляд, какой обычно обращают к бродячей больной собаке. Венти покраснел, и до Церкви Фавония он добрался наперегонки с Путешественницей. Барбара – очаровательный ребёнок – реагирует настолько забавно, что Бард не может удержаться. Лира дер Химмель возвращается на законное – три раза «ха» – место, после пары минут картинных стенаний о безвозмездной потере бесценного артефакта и настолько же по-детски преувеличенной радости от его починки. – Что есть сосуд для Анемо? Иссякнет счастье магии! Лишь пол минуты – нас осудят. – Венти шутливо отдаёт честь, сбегая из церкви. Когда Путешественницы и Джинн нет перед глазами, забыть о них оказывается на удивление просто. Конечно, ведь впереди у него милования с Барбатосом, бесчисленные моменты головокружительных танцев тел, и – Двалин. Дорогой Друг, с которым они не могли нормально поговорить вот уже несколько веков, тянущихся в бессмысленной битве с болезнью, нервотрёпке, и терпеливом ожидании. Венти чуть хмурится, открывая ворота церкви, когда пытается вспомнить, как давно он прикасался к чешуе дракона не в схватке и не с мучительным чувством неправильности. В груди щемит, и, смахнув невольные слёзы счастья, мальчишка несётся прочь из города, напрочь позабыв про телепортацию. Недалеко, впрочем, убежал. За углом – девушка в белом с прелестями столь поэтичными, что впору баллады слагать. Пламя, скрытое в недрах сковывающей стужи, подавленное, но не уничтоженное. Венти не слушает слова Синьоры, и не замечает, как иллюзорные ноги постепенно вмораживают в асфальт. Он наблюдает, как истинный поэт охваченный влиянием момента. Мимолётное желание сломать стены баррикад внутренней трагедии Предвестницы превращается в потребность, когда Бард заглядывает ей в глаза. – Ауч! – Вскрикивает Венти, когда его отточенным движением бьют в живот. – Эй, вот это было совсем не вежливо! Знаешь, с новыми друзьями принято знакомиться совсем не так! Ох, у меня как раз есть песня под это… – Не мямли, – чеканит Синьора, хватая мальчишку за щёки и оценивая лицо, как кусок мяса на базаре. – О? Это был флирт? Знаешь, я, конечно, не против, но… Резкий удар кулаком по щеке столь сильный, что Венти валится на пол под крики Путешественницы за спиной. Ах. Точно. Они не одни. Не смея использовать силу в пределах города, Бард лениво оглядывает виднеющиеся за спиной Предвестницы крылья статуи Анемо Архонта. Ему будет очень, очень жаль, если её разрушат. – Простите, леди, мне кажется, вы обознались. Синьора с застывшим лицом смотрит снизу вверх на кучку детской неожиданности перед собой, не в силах понять, где они, Фатуи, могли допустить ошибку. Гнев, постепенно вспыхивающий в венах, искажает лицо женщины напополам с разочарованием. – Так что, если вы не против, вместо этой бессмысленной схватки, мы могли бы выпить вместе? Поделиться друг с другом сокровенным, оголить души, душевно посидеть, все дела? Венти почти краснеет. Взгляд Синьоры словно бы покрывается коркой льда, превращаясь из ледяного и обжигающего в разочарованный и стылый. Ледяные иглы гораздо толще деревянных стрел, но к земле они пригвождают ничуть не хуже. Истекающий кровью, уткнувшийся лицом в землю, Бард жалеет лишь о том, что в столь драматичный момент не может посмотреть в небо. … Джинн трёт переносицу, оглядывая площадь ещё раз. Работы невпроворот, и, кажется, делать всё придётся руками. Никакой стихией просто так застывшую кровь с асфальта не соскребёшь. Внутренности – пол беды, но вот прилипшие меж орнаментов жидкости… Какого-то рыцаря новичка тошнит прямо перед статуей Анемо Архонта. Кайа хмыкает, похлопывая подчинённого по спине, и смотрит нечитаемым взглядом на беспорядок. Барбатос – про себя Гуннхильдр называет его не иначе, как Лордом, – стоит совсем рядом, обнимая руками тело мальчишки. Без ледяных шипов маленький бард больше похож на решето, чем на человека. Белоснежные крылья закрыли обзор на мёртвое тело с тихим шелестом. Удивлённым никто не выглядел. Испуг, ужас и неверие. Кайа берёт себя в руки быстро, видимо, устав ждать приказа от погружённой в свои мысли Действующей Магистра. Пока горожане не столпились на площади, капитан вручает каждому из рыцарей по швабре, ободряюще улыбаясь и предлагая выпить сначала, для храбрости. – От хиличурлов, бывает, остаётся даже больше грязи, – Свен отпивает из предложенной бутылки, принимаясь за работу. Представшая перед глазами картина будет сниться ему в кошмарах не одну ночь. – Чего ещё ждать от Фатуи? Раз даже до хиличурлов не дотягивают. – Неловко шутит Брюс, преувеличенно громко хохоча, от чего остальных рыцарей передёргивает. – Д-да, чего ещё от них ждать? – Поддакивает Атос. – Мы, Рыцари Фавония, и не с таким справлялись! Несколько ободрившись, рыцари принялись за уборку под патронажем Капитана Кавалерии. Кивнув Кайе, Джинн направилась к своему Архонту, не двинувшемуся с места ни на миллиметр. Медленно, не желая встревожить его лишними звуками, она приблизилась. Покрасневшие глаза припекало, но девушка списала всё на солнце, находящееся в самом зените. – Джинн, – прежде, чем Магистр успела хотя бы открыть рот, вымолвил Барбатос. – Да, мой Лорд? Летний бриз успокаивающе огладил Джинн по щеке. Облегчённые вздохи людей позади немного успокоили тяжесть на душе девушки, когда омерзительный запах мёртвых тел унесло ветром. – Я забираю его. Никто не должен узнать. – Белоснежные крылья чуть подрагивают, словно бы их обладатель еле сдерживается. – Конечно, Лорд Барбатос. Если позволите, могу я узнать… – Нет, – тяжёлый, напряжённый вдох встревожил Джинн не менее сильно, чем взгляд зелёных, эфемерных глаз её Архонта. – Тебе не стоит задумываться об этом. –…Конечно, мой Лорд. – Зови меня Венти, – улыбку существа напротив едва ли можно назвать успокаивающей, но Гуннхильдр находит в ней отголоски тепла и заботы. Немного погодя, девушка кивает. – И, Джинн, – несмотря на открытое выражение лица, зелень вихрей в глазах Барбатоса заставляют напрячься, – избавься от Фатуи в городе, хорошо? – Хорошо, – это слово выходит тихим хрипом, но Магистр едва ли может заставить себя прокашляться. У Джинн сегодня много работы, даже на дополнительные сверхурочные не тянет. Барбатос исчезает вместе с Бардом на руках, и, частично, напряжение покидает девушку вместе с ними. Взгляды подчинённых обещают изматывающий разговор, напополам с инструктажем, что делать дальше. Смешливый взгляд Альбериха оптимизма не добавляет, потому что не высказанное вслух «иначе я сделаю это самостоятельно» уловили они оба. … Барбатос не молится Селестии – едва ли Боги довольны его действиями, но, пока дети Мондштадта в безопасности, жизнь одного единственного мальчишки едва ли можно расценивать, как нечто значимое. Барбатосу не у кого просить помощи – никто в здравом уме не станет воскрешать мёртвых. Если только речь идёт не о зомби, потому что для настоящего воскрешения необходимо нечто большее, чем пару заклятий. Барбатос не отдаёт своё – ему ничего не принадлежит. Кроме одной единственной человеческой души, не утратившей ни капли своего природного естества, даже с прошедшими годами. Даже, когда в физическом плане Венти человеком никогда не стать. Архонт ждёт с замиранием сердца, прижимая ладонь к животу. В нём словно поселились бабочки, щекочущие нутро крыльями, не дающие свободно вдохнуть. Он нервничает, и всё никак не может перестать удивляться этому чувству. Человек – для Барбатоса он никогда не переставал им быть – открывает глаза, морщась от фантомной боли. Несколько часов назад его убили. – Ты… Она, та женщина, она?… Барбатос прерывает Венти, прижимаясь губами ко лбу. – Прости, любовь моя, но всякому любопытству есть предел. – Тут же хмурится, вспоминая, почему они оказались в такой ситуации. – Зачем ты это сделал? Почему не атаковал? Почему не сбежал, если не хотел атаковать? Венти просто жмёт плечами, отворачивая голову и тыкая пальцем в белоснежное перо. Барбатос вздрагивает. – Ты знаешь, почему, не прикидывайся. Атаковал бы – навредил городу, сбежал – и могли пострадать окружающие. Архонт хмурится сильнее, не зная, что сказать. Хочется ругаться, приводить аргументы против таких высказываний, убить Синьору ещё раз, чёрт возьми. – Он важны, Барбатос, – строго смотрит Венти убеждённым взглядом, – в Церкви были люди, и Путешественница… – Нет, не важны, – обрывает Барбатос, прижимая ладонь к чужим губам, закрывая небо для глаз напротив собой, укрывая крыльями, как щитом. Волосы, отливающие зелёным на кончиках, сливаются с чужими, дыхание нос к носу делится на двоих, превращаясь в синхронные вдохи и выдохи. – По сравнению с тобой, ничто из этого не важно. Бард краснеет, ничего не отвечая. Только отводит чужую руку от лица, целуя уже по-настоящему, в губы. У Венти моральных компасов – штук двадцать, в зависимости от ситуации. Он никогда не пытался кого-то ограничить или заставить сделать что-то против воли. Но, поймав взгляд возлюбленных зелёных глаз, Безымянный для всего мира Бард думает, что от участи быть якорем в мире людей его не спасёт никто и ничто. Особенно – Бог Свободы.