***
На первом этаже госпиталя Костю поймал Майский, причём буквально — перегородил проход и вовсю воспользовался преимуществом в росте. — Серёг, я тоже очень рад тебя видеть, но давай потом, ладно? — Не ладно. Придержи коней, Костян, поговорить сперва надо, а то ты наворотишь сейчас делов. Пойдём, воздухом подышишь. Костя так-то этим воздухом в Электрокамнях надышался на жизнь вперёд, но послушно вышел — за драку в больнице Рогозина их точно не похвалит. — Ты только не волнуйся, хорошо? Жив твой интеллигент в третьем поколении, скоро и здоров будет, прогноз благоприятный, Валюша с Галей все связи подключили. — Серёг, ты меня вытащил, чтобы передать сводку из ФЭС? Мне про эти связи вчера только ленивый не позвонил. — Погоди. В общем, ты же помнишь, что у Кости отбило всю память, что было после взрыва? Но из-за сильного истощения и стресса — врачи сами толком не знают, — он теперь и про то, что было до взрыва, не всё помнит. — В смысле, не всё? — В коромысле. Про вас он ни черта не помнит. Я ему сказал, мол, твой майор из Электрокамней мчит на всех парах, как бы Ритку в той дыре не оставил, так он говорит, мол, какой майор. Как какой, говорю, Лисицын конечно. А он мне — ого, кто бы мог подумать, что он так переживает. Тут я ошалел совсем, ты ж от него почти не отходил после взрыва, да и вот только мы с тобой вместе заезжали всё отлично было, думаю, это когда ж вы так поцапаться успели. А он, главное, смотрит на меня с таким искренним недоумением. Ты ж знаешь, он врать совсем не умеет. Я с перепугу про квартиру ляпнул, он совсем в шоке был, благо Галя позвонила, я из палаты сбежал, а тут ты идёшь. Так что ты там не бросайся сразу с клятвами вечной любви и обещанием приковать к кровати, ну или что ты там себе надумал. Лучше пока разведай почву, потому что врач нервничать запретил категорически. Всё, бывай, камрад. И придумай что-нибудь про квартиру. Костя до последнего надеялся, что это просто идиотский розыгрыш, чтобы отвлечь его от бешенства из-за побега, но все надежды рухнули, стоило только посмотреть на Костю. Они были вместе уже больше десяти лет, знали друг друга как облупленных, им даже слова уже давно были не нужны, чтобы понимать друг друга, и то, как Костя сейчас на него смотрел… Костя даже вспомнить не мог, когда тот в последний раз так на него смотрел, вечность назад, не меньше. — Серёга сказал, что ты ко мне сразу с задержания. Приятно, конечно, но ты выглядишь так, словно душ бы тебе не помешал. — Полночи ловили одного идиота, ладно хоть второй сам сдался. Ну и разве мог я не навестить дорогого товарища, пытавшегося героически самоубиться, — поддерживать лёгкий тон было ой как не легко, но Костя старался изо всех сил, вроде даже выдавил улыбку. — Хоть убей не вспомню, зачем сбежал, — повинился Костя. — Такая мешанина в голове, жуть. — Убивать точно не буду, ты мне ещё живой нужен. Кхм, нам нужен, ФЭС. — Ну, ФЭС точно не обещаю, врач мой как-то не очень радостно выглядел, когда смотрел на снимки. Слушай, про тебя — Майский что-то про одну квартиру обронил и свалил, сволочь, даже не попрощался. О чём он? Серёге сейчас знатно должно было за рулём икаться, мрачно подумал Костя, судорожно пытаясь хоть как-то натянуть реальность на проклятую гетеронормативность. — Ты совсем что ли ничего не помнишь? Сын армейского приятеля в столицу перебрался поступать, ну на первых порах попросился пожить, чтобы ни во что не влез. Так этот пострел уже и девчонку нашёл, к себе притащил из общаги, ну и прочие прелести юности. Ты поугорал с моих страданий и предложил перекантоваться у тебя до сессии, всё равно ж дома почти не бываем, а после экзаменов я мальца выгоню, как договаривались. Я в принципе уже собирался его вывозить, но тут ты со взрывом, тебе пока никак нельзя одному, Кость, так что придётся тебе меня потерпеть до полного выздоровления. Если бы кто такое наплёл самому Лисицыну, он бы только у виска покрутил, но Костя был после анестезии и воспринял эту чушь как должное. Оставалось только скормить легенду квартиросъёмщикам и за оставшееся время до выписки каким-то образом превратить семейную двушку во временное пристанище двух холостяков. От желания обнять Костю и больше никогда и никуда не отпускать одного сводило пальцы, но Костя невероятной силой воли ограничился тем, что крепко сжал плечо и поспешно попрощался, чтобы ничем больше себя не выдать. Костя не представлял, что будет делать, если память не вернётся. Стоило зайти в лабораторию, как ему на шею тут же бросилась Оксана. Тихонов, который обычно в такие моменты шипел как разъярённая кошка, лишь смотрел с нескрываемым сочувствием, и это объясняло происходящее лучше любых слов. — Майский уже всё разболтал. — Не разболтал, а предупредил, чтобы мы не ляпнули ничего личного, когда поедем к Котову вечером. — Кость, ты только верь в него, он обязательно всё вспомнит, не может не вспомнить, вы же… Вы же… — Так, ну всё, — Ваня усадил Оксану в своё кресло, вручил ей платок и подтолкнул Костю к одному из компьютеров. — Смотри, майор, мы тут небольшое исследование начали, Валя тоже в курсе, она после обеда к нам присоединится. Будем стимулировать участки мозга памятными вам вещами — звуки, запахи, текстуры, там целый список. Так что ты пока подумай, какие вещи у него ассоциируются именно с вашими отношениями, а не просто с тобой, ладно? Не знаю, любимое блюдо с годовщины, песня, под которую вы впервые целовались, что угодно. И не теряй веры, а то натравим на тебя Серёгу и хрен ты от него избавишься. Глядя на воодушевлённого Ваню, сложно было не заразиться его неуёмным оптимизмом. В конце концов, они же ФЭС, сколько кажущихся безнадёжными дел они уже раскрыли.***
Ничего не помогало. Ни их любимый плейлист, ни контрабандой протащенная паста с креветками, ни вскользь оброненные города, куда они ездили в отпуск — ничего. Особенно сложно было от того, что Костя и сам не понимал, что должен что-то вспомнить, а сказать ему прямо Лисицын не решался. Даже Тихонов с трудом поддерживал оптимизм, упирая на последнюю надежду, что Костя всё вспомнит, как только окажется дома. Выписка была назначена на субботу, и Костя про себя малодушно надеялся, что она не наступит, чтобы отсрочить неизбежное. — Камрад, мне совершенно не нравится твой настрой. Хорошо, предположим — только предположим, Кость! — самое худшее. Один раз он же в тебя влюбился, влюбишь ещё раз, делов-то. — Серёг, ты в курсе, что он до меня на мужиков даже не смотрел? Он же тогда всё круги наматывал, что как же так, он, офицер и интеллигент в третьем поколении, и тут грязный мужеложец! Только одно дело, что он свою ориентацию переосмыслял тринадцать лет назад, когда и сам был молод, да и я, чего скрывать, тогда хотя бы выглядел как человек, ради которого и стоило бы переосмыслить. А сейчас, Серёг? Посмотри на меня, я похож на человека, который может соблазнить натурала? — Твой капитан с годами тоже моделью не стал, знаешь ли. — Серёга… — Костян, не неси херню. Не из-за смазливой мордашки или фигуры он с тобой жил все эти годы, ты его сейчас прямо взял и считай оскорбил таким недоверием. — Серёг, не придуривайся, ты понял, что я имею в виду. — Да понял я, понял. Только ты всё-таки не скидывай так легко своего капитана со счетов. Он уже стабилен, не вспомнит сам, можешь и рассказать. Давай откровенно, худшее, что он может сделать — пропишет тебе в лицо, зато хоть перестанешь себя накручивать неопределённостью. — Психолог доморощенный. Давай ещё по одной и расходимся, дежурство завтра. — Да можно уже и не по одной, Галя нас всё равно убьёт. Ладно, камрад, вздрогнули. Не вешать нос, гардемарины!***
— Лисицын, по-хорошему прошу, расскажи ему всё, — Рита увязалась за ним на кухню, когда он предложил соорудить ещё бутербродов, а Костю остался развлекать Стёпа. — Смотреть уже на тебя тошно. — Не смотри, — мрачно огрызнулся Лисицын, примериваясь к батону колбасы. — Да как будто я тебя жалею, сидишь тут, великомученик, мужик его не помнит. Лучше про Костю подумай, он часть жизни потерял. Из больницы его выписали, скоро совсем окрепнет. Вот представь, познакомится он с кем-нибудь, переспит — и не смотри на меня так, я всё ещё не за тебя, идиота, переживаю. — Капитан Власова! — Мы не на службе, товарищ майор, так что погонами можешь не козырять. Так вот, переспит с кем-нибудь, а потом тебя, труса, вспомнит. И жить ему потом с этой изменой — а ты ведь его знаешь. — Знаю. Рит, прекрати. Я поговорю, честно. Всё я понимаю. И что трус — тоже понимаю. Мне уже даже Майский лекцию прочитал. — Ну уж если Майский говорит об ответственности, в пору и правда задуматься. Заканчивай колбасу мучать, пошли. К счастью, к их возвращению Стёпа как раз закончил рассказывать, как они ловили Кравченко, и как эпично Костя при задержании рухнул со второго этажа, отмахнувшись от страховки — совершенно не меняясь в лице, он рассказывал эту историю всем, до кого только мог дотянуться. — К тебе завтра Лёнька с Ромой зайдут, обязательно попроси Рому рассказать, как они с Костей за кошкой на дерево лазали, та оказалась ценной свидетельницей. Стёпу спасало только присутствие Риты и то, что по официальной версии это была не его квартира. Друг называется. — Спрошу раз надо. А можно без Лёни? На них же смотреть невозможно, когда они рядом. Костя только надеялся, что со стороны не было видно, как он заледенел внутри, и всё же почти сразу Стёпа с Ритой скомкано попрощались, отговорившись завтрашним дежурством, и поспешно уехали. Уже в коридоре, под тяжёлым взглядом Котова, Стёпа на языке жестов посоветовал наконец вытащить голову из задницы и поговорить, на что Костя ответил ему жестом, для которого знание жестового языка не требовалось. Но наверное это и правда была та самая возможность наконец-то начать разговор. — Слушай, насчёт Ромы с Лёней. Раньше ты вроде ничего не имел против их… отношений. — Да я и сейчас не имею, любовь — это прекрасно. Но они ведь как посмотрят друг на друга и всё, хоть в колокола бей, ноль реакции. С ними общаться только по отдельности, уж сколько вместе, а всё медовый месяц, невозможно же. — Сам-то, — пробормотал Костя, помогая убрать со стола и пряча лицо за необходимостью помыть посуду. Раньше ведь и про них так говорили. Тоже бесили всех до невозможности, сперва — что отлипнуть не могли друг от друга, потом — что понимали с одного взгляда. — Так, майор, посуда никуда не денется, а ты присядь, разговор есть. Вы меня все за идиота почему-то держите, как будто я не часть печени потерял, а мозги последние. А меня уже задрали все эти ваши недомолвки и оговорки. Что я забыл? Когда разговор уже был начат, решиться оказалось легко. — Про отношения ты свои забыл. Про очень длительные отношения. — И с кем же у меня отношения, тем более длительные? — Со мной. Молчали долго. Костя о чём-то напряжённо думал, а Лисицын ждал и надеялся, что такой уровень стресса не скажется на его восстановлении — в управлении могли сколько угодно шутить, что Косте всё до лампочки, но это было не так. — Ну, по крайней мере это объясняет, почему я нашёл в своих вещах уже две твои рубашки. — Ты как-то подозрительно спокойно это принял. — Так врать тебе о таком смысла нет, и лучше уж так, чем первоначальная версия, что ты уже несколько месяцев живёшь у меня, потому что тебя выселил подросток. Почему сразу не рассказал? — Врач тебе нервничать запретил, а я помню, как тебе тяжело в первый раз далось осознание, что ты запал на мужика. И я до последнего надеялся, что ты сам вспомнишь. — То есть все эти попытки заставить меня послушать какие-то песни, что-то съесть и вытащить меня на другой конец Москвы… — Попытки заставить тебя вспомнить, да. — Не удалось. — Не удалось. На этот раз молчание не было таким напряжённым — располагая теперь уже всеми данными, Костя раздумывал, что можно сделать. — Ты не всё перепробовал. Правда ты и не мог, для этого сперва надо было всё мне рассказать. Тринадцать лет совместной жизни всё равно не подготовили Лисицына к тому, как решительно Костя обхватит его за шею и поцелует. Это не было похоже на их обычные поцелуи, но Костя целовал его, сам, и даже не спешил отстраняться. В его возрасте было как-то неприлично верить в сказки, и всё же Костя изо всех надеялся, что поцелуй развеет чары и его прекрасный принц вернётся прежним. Прекрасный принц не убрал руку, но лишь покачал головой, и Костя на мгновение позволил себе поддаться слабости, привычным жестом уткнувшись в плечо. — Не раскисай, не могла же треть жизни безвозвратно исчезнуть. А уж теперь, когда в команде по спасению памяти такой эксперт… Только ты пока это… — Сплю в гостиной, конечно. Спасибо, Кость.***
Становилось только хуже. Костя со своим упорством, достойным лучшего применения, честно изо всех сил пытался хоть что-то вспомнить и во всём полагался на ранее неиспользованный метод прикосновений. То обнимал со спины, стоял так, отмирал и уходил в спальню, не говоря ни слова. То целовал — также молча и без предупреждения. Лисицын готов был лезть на стену. Одно дело просто держать себя в руках, другое — когда Костя, казалось, сам шёл в руки, но тут же закрывался, так ничего не вспомнив. Лисицын был уже в шаге от того, чтобы и правда выгнать квартирантов и вернуться к себе — не потому что сдавался, но чтобы хоть немного привести голову в порядок. Их дорогие коллеги, которые только-только стали приходить пореже, с нездоровым энтузиазмом снова потянулись нескончаемым потоком и на все лады травили байки об их отношениях — особенно отличились Тихонов, Белая и Майский, которые завалились все втроём и наперебой рассказывали, как «на их глазах» рождалась «великая любовь». Костя в тот вечер сам не выдержал и выпроводил их чуть ли не взашей, впрочем, ребята не расстроились и, судя по виду, отправились ностальгировать в ближайший бар. Оксана — и Лисицын подозревал, что она специально пришла в другой день, с Валей, — вспомнила, как пыталась подкатить к импозантному майору, но Костя буквально зажал её в коридоре и пугающе доступно объяснил, что делать так не надо. В другое время Лисицын и сам бы с удовольствием присоединился, но сейчас больше отсиживался на кухне, стараясь не прислушиваться — воспоминания горчили, когда могло оказаться, что новых уже не будет. Радовало лишь, что чаще всего коллеги приезжали, когда сам он был на дежурстве, хотя однажды он уже в коридоре не успел разминуться с уходящей Рогозиной, и вот о чём он точно не хотел знать, так это как она видела их отношения. Заехал даже Белозёров — рассказал, как Лисицын примчался из законных отгулов, когда увидел фотки полуобнажённого Кости на сайте знакомств и сразу его признал, даже без лица; и как огрёб в ответ за то, что вообще забыл на этом сайте. Костя сосредоточенно всех их слушал, иногда смеялся, иногда неверяще качал головой, но воспоминания так и оставались для него лишь чужим пересказом.***
Костя не был уверен, что в его отчёт о трёхдневной командировке в Готымск, во время которой он почти не спал, не вкрались предложения по оптимизации в духе «спалить их всех к чертям» или «закрыть границы и забыть как страшный сон», но надеялся, что Рогозина поймёт и возможно даже простит, в идеале — с лишним отгулом. Если бы в последний день к нему на подмогу не приехала Юлька, одним отчётом дело бы не ограничилось. Они не работали вместе с тех пор, как Котов попал в больницу, и Костя надеялся хоть ненадолго вернуть банальное «как раньше», но по факту лишь острее прочувствовал случившееся. Юля держалась профессионально, наедине вела себя по-дружески: ни двусмысленных взглядов, ни объятий дольше приличного, ни попыток оставить след от помады. — Что, даже флиртовать не будешь? — Да нужен ты мне сто лет, Лисицын. Просто весело было смотреть, как Котов бесится, — заметив его настроение, она всё же на мгновение прижалась и похлопала по предплечью. — Кость, всё хорошо будет. Это же Котов. — Да уж, это же Котов. Высадив Юлю и разобравшись с бумагами, до дома он добрался исключительно на морально-волевых, и то лишь потому, что вызвавшийся его подбросить Лёня всю дорогу не затыкался, не позволяя отключиться. Сил на душ уже не хватило, он только успел понадеяться, что Костя не сильно обидится: тот что-то бормотал и ворочался, когда Лисицын завалился на кровать и загрёб его в объятия, привычно утыкаясь носом в загривок. Утро принесло несколько мгновений счастья, когда Костя обнимал его, закинув и руку, и ногу, уткнувшись в плечо и едва заметно улыбаясь. Следом накатили воспоминания, что всё это — лишь иллюзия, потому что Костя, чёртов интеллигент в третьем поколении, не мог вытолкать из кровати в край измученного человека. Ещё и Петрович, который вечером всё же успел перехватить его в ФЭС и докопался со своим «А что ты будешь делать, если он так и не вспомнит?» Снова стало тошно. Он осторожно выбрался из объятий, позволил себе эту минутную слабость — посмотреть на такого умиротворённого Костю, — и тихо закрыл за собой дверь в спальню, чтобы собраться на работу, где ему ещё предстояло получить своё за наспех набросанный отчёт. Головомойка за всё-таки проскочившие в отчёте угрозы насилия перетекла в новое дело — людей в сезон отпусков и вынужденных больничных катастрофически не хватало. Благо, в кои-то веки удалось справиться всего за день — в основном благодаря их гениальным экспертам, о чём они не постеснялись напомнить на летучке. На удивление благосклонная Рогозина даже расщедрилась на выходные, так что домой Лисицын шёл в весьма приподнятом настроении, несмотря на утреннюю тоску. Наверное, эта лёгкая эйфория и не позволила сразу отреагировать, когда его с силой прижали к двери и поцеловали. Лисицын хотел уже оттолкнуть Костю, потому что пытки поцелуями стали невыносимы, но тут вдруг осознал, что было не так — точнее, наоборот так, — и притянул Костю к себе за ворот домашней футболки, одновременно толкая его обратно в спальню. Они так и не произнесли ни слова, пока неловко сталкивались руками, путались в одежде и торопливо, как какие-то пубертатные подростки, дрочили друг другу, потому что не было ни сил, ни времени на подготовку. Последнее, на что Костю хватило — вспомнить, что ему сейчас ни в коем случае нельзя наваливаться сверху. — Когда ты вспомнил? — Не знаю, ещё вчера, наверное, — Костя тяжело дышал и сам жался ближе, навёрстывая упущенное, даже говорил непривычно тихо. — Ты пришёл никакущий, я услышал на тебе эти духи юлькины ужасные, фруктовые, у меня ещё всё время от них голова болела, я ещё вроде сказал, что опять она вокруг тебя ошивалась, но отключился. А утром проснулся один и даже не сразу понял, что последние месяцы чего-то не помнил. Когда осознал всё, чуть в ФЭС не кинулся, еле удержался — мне бы Серёга это потом припоминал остаток жизни. Даже писать тебе не стал, думал, ты сразу всё поймёшь. — Всё у тебя, Кость, не как у людей. Значит я, как дурак, подсовывал тебе всё, что касалось нас, а надо было сразу юлькиными духами облиться. — Как есть дурак, — Костя посмотрел на него своим отточенным за годы совместной жизни и работы да-как-ты-дослужился-до-майора взглядом, но добавил уже мягче. — Но если серьёзно — спасибо. Не представляю, что бы я делал, если бы ты меня забыл. — Искал бы Дунаеву, что бы делал. Да шучу я, Кость, шучу. Ну, как минимум, это ты бы терпел сочувственные взгляды всей конторы и выслушивал наставления Майского. — И тогда кого-то из наших коллег в ФЭС бы не досчитались. — Мне-то не рассказывай. Не досчитались бы, как же. Ты-то бы точно столько вокруг да около не ходил. — Ага, если бы ты, беспамятный, не успел бы охмурить какую-нибудь медсестричку ещё в больнице. — Я, между прочим, два дня выходных выбил, а ты тут такими обвинениями бросаешься. — Твои два дня выходных, майор, это мой звонок Рогозиной, что ко мне память вернулась, так что не задавайся. И если ты думаешь, что Майский не сдал мне твои переживания, якобы я бы в тебя сейчас ни за что не влюбился, то ты точно дурак и совсем не знаешь Серёгу. Поэтому за эти два дня я должен всю эту чушь из твоей пустой майорской головы выбить. — Боюсь, мало будет, — улыбнулся Лисицын, откидываясь на спину и утягивая Костю за собой. — Мы потом ещё что-нибудь придумаем, — заверил его Костя.