"Королева фей"

Летом на юге легче, чем в городе: в городе смог и удушливая замкнутость между домами, на юге в деревне — поля, простор и благоухающие деревья, помогающие переждать особенно знойные часы. Конечно, при работе на открытом участке сойдёт семь потов, одежда будет испорчена в максимально быстрые сроки, а в конце ты проклянёшь и себя, и всё сущее, но даже это переносится легче: по крайней мере есть чем дышать. А если обложиться арбузами, холодным пивом, сделать коктейль из привезённых из городского магазина рома и кваса, то время даже можно будет провести весело, не так уж убиваясь из-за неподъёмной жары. Есть только одно, что всерьёз портит юг по сравнению с городом из средней полосы. Многочисленные блядские насекомые. Создавалось ощущение, будто Природа не распределяла тварей Божьих равномерно, а, покидав повсюду равное количество комаров, блох, вшей, жуков и муравьёв, дополнительную бочку вылила прямо в Кубань, не разбираясь. Скорпионы, комары размером с палец, клещи, каракурты — да, грёбаная чёрная вдова обитала практически рядом с людьми! Осы, пчёлы, клопы, медведки, нарывники, мушки, бабочки разных расцветок и форм, часть из них ядовитая, моль жручая, тараканы — обычные рыжие прусаки, но стойкие и злобные, муравьи, мокрицы… Ну и, конечно, богомолы. Местные богомолов любят, потому что эти маленькие неостановимые машины смерти жрут всех прочих насекомых, и это как бы хорошо. Плохо то, что они очень большие, страшные и кусючие: эти отважные тореодоры от мира насекомых как будто вообще не имеют представления о размерности и кидаются на людей, на рептилий (их, кстати, тоже дофига, но рептилии не так часто участвуют в жизни каждого отдельного человека), на птиц — их ничто не останавливает и ничто не пугает. Даже животные, которые ими же и питаются. И, кажется, я знаю, почему. Я переехал в родительский дом вынужденно: я не смог к тридцати годам построить сколь угодно нормальную карьеру, поэтому решил побираться фрилансерскими подработками в месте, где хотя бы я не должен буду отдавать по тридцать кусков месяц просто за проживание. Только приехав, я понял, что трат на дом нужно не меньше, но я, по крайней мере, не делил квартиру с сомнительными соседями, не ездил на метро и мог рассчитывать на свой угол. Дом нуждался в ремонте, а огород — в восстановлении и уходе, но я плохой хозяин и игнорировал протекающую канализацию, осевшие в проёмах оконные рамы и дикие заросли на тех местах, где прежде я, маленьким, собирал клубнику. Здесь всё ещё оставалось отопление (и даже собственный бойлер), сюда доставляли пиццу из сетевиков, а магазин был не то чтобы в шаговой доступности, но нормально — идёшь в одну сторону через прекрасный лес, наслаждаешься природой, даже если обе руки в пакетах. С машиной, конечно, это было бы намного удобнее, и на территории дома даже есть грустная ржавая копейка, но я никогда не учился водить, зато любил гулять; а продукты — ну, много их накупишь на одно рыло? Со временем я даже перестал брать пакеты, кое-как сделал авоську, и с ней (а ещё с сумкой-тележкой) ходил до магазина и обратно. Не из-за беспокойства за экологию: эти вопросы меня никогда не трогали, а просто… ну, это было удобно. Удобнее, чем плодить по всему дому мерзкие шуршащие пакеты. Понимаете, здесь было очень красиво. Да, больше летом, чем зимой, но и зимой глаз не отвести: с одной стороны брутальные морозы, с другой — то лес, по-настоящему сказочный, покрытый снежными шубами, то бескрайние поля жалящих глаза бриллиантовых сугробов, бесконечные, простирающиеся как будто бы до самой Москвы и дальше. А летом! Что творится тут летом! Бесконечное многоцветье, цвета столь яркие, что взгляд жившего в северном городе человека просто не привык к ним; резкий контраст между синейшим небом, чётко очерченными на земле тенями и посветлевшими от солнца деревьями — как будто бы этот пейзаж возник не сам собой, а сошёл только что с полотен Гогена, который, насколько мне известно, в Кубани никогда не был и писал Таити — острова, совершенно непохожие климатом на Кубань. Но сходство чувствовалось всё равно, особенно если оказываешься возле какого-нибудь водоёма — синего (или зелёного), без оттенков, без переливов, чистого концентрированного цвета. Только вот насекомые портили часть наслаждения. Сложно собирать цветы или косить траву, когда каждую секунду тебя может укусить клещ, или комар, или слепень, или медведка… Или богомол. Длинные уродливые худые тела с треугольными лица и бессмысленными взглядами убийц-социопатов, сжимающие передние лапы с силой захлопывания крокодильей пасти; и хорошо, что они маленькие, иначе они бы не просто делали больно врагу, а натурально отщипывали от него куски. Мимикрирующие под траву, так, что их совершенно не видно, пока не подойдёшь некомфортно близко. Зимой их, само собой, не было: они появлялись ближе к июню, когда зелень окончательно возвращалась на землю, и этим хрупким изломанным машинам смерти было проще прятать свои невообразимые тела среди цветов и травы. А также, среди цветов и травы, можно было найти мусор. Как он здесь оказывался? Почему кто-то проделал путь в несколько километров, чтобы выкинуть тен от стиральной машины и банку пива? Какой ветер или какие птицы могли перенести из замусоренных мест бычки, презервативы и полуразложившиеся картонные коробки из-под карт? Я никогда не читал материалов от Гринписа, только слышал, что проблема замусоренности планеты связана не только со свалками, но и с тем, что он разными путями переползает со свалок на как будто бы чистые природные территории; и только пожив здесь, я понял, насколько это правда. Мусор в городе раздражает, но не смущает: при обилии людей скопления неизбежны — даже если лично ты всё доносишь до урны, обязательно найдутся люди с пониженной гигиенической ответственностью — и, скорее всего, они даже не будут в одиночестве. Но тут!.. В общем, вместо того, чтобы приводить в порядок дом, я начал в свободное от работы время ходить по окрестностям, собирать мусор, потом, неразделённым, скидывать на свалку, где пакеты раз в неделю забирала мусороуборочная машина. Наверное, это недостаточно хорошее решение, но, когда ты живёшь вдали от каких-либо поселений, и даже дачных участков, у тебя меньше шансов найти мусорные контейнеры для раздельного сбора; а самому возиться с этим также сложновато — даже если закрыть глаза на то, что шредер для переработки отходов стоит дороже, чем я могу себе позволить. Поэтому я ограничиваюсь тем, что, надев соломенную (или широкополую фетровую) шляпу, надев защитные перчатки и налив в термос кофе со льдом, гуляю по местам, которые успел выучить за своё недолгое пребывание, и собираю в большой пакет то, что сумею найти по дороге. Иногда попадаются совсем странные вещи, например геймпад посреди краснодарского леса и лежащие рядом сломанные церковные свечи. На поле всё более понятно: полиэтилен, одноразовая упаковка, сигареты, обломки проводов, металлические запчасти, как-то раз игрушечный пистолетик… В общем, без работы я не оставался. Я не тщеславен, но мне иногда становилось жаль, что я не могу поделиться своими достижениями с другими: когда вокруг есть поддерживающая тебя компания, продолжать делать своё дело намного проще. И — я нашёл такую компанию. Я не спал ночью и смотрел за тем, как богомол сражается с крошечной ящеркой, устроившей гнездо у меня в стене. Увлекательное было зрелище: монстр на тоненьких лапках, длиной чуть меньше моего среднего пальца, покачивается, словно танцуя, и выкидывает вперёд тонкие острые лапки-ножницы. Ящерка была куда быстрее, но при этом меньше по размеру; впрочем, в битве лидировала она — сильная, быстрая, легко переживающая острейшие удары богомольих лап. Я думал как-нибудь вмешаться в бой и разнять; но потом подумал ещё раз и понял, что жизнь — такая штука… кто-нибудь кого-нибудь обязательно должен съесть. Не конкретно эти, так другие. И жить этому богомолу и этой ящерице долго не придётся… Однако бой продолжался. Богомол не сдавал позиций и, то замирая, то резко и внезапно атакуя, пытался удержаться на стене; однако у ящерицы просто-напросто было куда больше возможностей. Её лапки куда более клейкие, её тело мощнее и приближено к земле, а, значит, ей проще было сбить с ног хрупкое насекомое. В конечном счёте они упали вниз, и я увидел, что они отчаянно сражаются: ящерица уже вырвало крыло, ещё чуть-чуть, и она перекусит богомолу хребет… Я встал и, громко топая, направился к ним. Ящерица, обладая невероятной для существа её размера скоростью, исчезла в одной из многочисленных трещин дома — ох, починить бы его… Богомол, перебирая лапами, как сломанный аниматроник, сидел на полу. Я не хотел его касаться. Я не хотел брать его в руки. Я просто стоял, возвышаясь, как многокилометровый гигант, головой касаясь стратосферы. И тогда он посмотрел на меня. Вернее, это была она. Да, она! Я растерялся, ведь я был уверен, что до того видел простое насекомое. А вот это существо им точно не было. Хотя у неё длинная переднеспинка, торчащие в разные стороны многочисленные ноги и целых одно крыло, она не могла называться насекомым, так как у насекомых отродясь не водилось человеческих лиц. Как в сказке: «кожа белее снега, губы алые как кровь»… а вместо волос — зелёно-красные бугорки, похожие на те, что возникают на коже, если долго мозолишь ногу неудобной обувью. И глаза — да, у неё были человеческие глаза. Не жучиные гигантские наросты с крошечными зрачками, бессмысленно дёргающиеся из стороны в сторону. Она определённо на меня смотрела. И я на неё. Она пошевелила передними лапами; и я не знал, что мне делать. Подойти? Помочь? Приклеить новое крыло? Уйти? Раздавить в истерике? Что? Сфотографировать, пришло мне в голову, но я не мог пошевелиться, чтобы достать до телефона: мне казалось, любое действие с моей стороны напугает её. В итоге она нарушила наше статуарное замешательство. Богомолиха с человеческим лицом двинула через всю комнату по направлению к выходу. Ну конечно, подумал я, она же теперь не может летать. Наверное, ей стоило бы помочь; но одна мысль, что я возьму в руки подобное существо вызывала во мне брезгливость. Я просто следил за ней взглядом, размышляя о том, что, возможно, если я ничего не буду делать, то ничего от меня и не потребуется… Да, это была хорошая новость. Но, как выяснилось, в корне не верная. Она сама дошла до дверного проёма, посмотрела на меня и вопросительно приподняла бровь. Не знаю, что меня больше испугало: присутствие этой твари в моём доме или то, что она, кажется, понимает человеческую мимику. Существо вновь посмотрело на меня с немым вопросом; я осторожно опустил ладонь вниз, и она в неё забралась. Ощущение было такое, будто по мне в самом деле прошёл гигантский жук, с щекочущими кожу лапками. Я не брезглив, но от таких прикосновений мне захотелось передёрнуться; хорошо, что я этого не сделал. Я попытался опустить эту тварь на подоконник, но она вцепилась в меня лапками — ай! Это намного, НАМНОГО больнее, чем если бы меня цапнул настоящий богомол! Я непроизвольно встряхнул руку, и сквозь свой мат услышал тихое тревожное женское «а-а-ах»… Нет, она не упала с руки. Но продолжала за меня держаться. Я сквозь боль и сдержанные ругательства в итоге пошёл туда, куда она мне указывала: через коридор во двор, продираясь сквозь кусты и заросли одуванчика, мы шли и шли, и трава была нестриженая, по колено, пока не дошли до мусорного контейнера, где лежали мои пакеты с собранным за день мусором. Я сначала направился дальше, но это… создание — наверное, можно его назвать и так — снова вцепилось мне в руку, заставив ахнуть и выругаться: ей нужно было именно сюда. Хорошо. Это очень странно, но хорошо, допустим. Что я должен делать? Я протянул руку над ржавым контейнером, и моя спутница спрыгнула вниз — прямо на синие пакеты с ручками, выброшенную пластиковую лошадку на колёсиках, бутылки и прочее содержимое. По-хорошему я мог бы уйти домой, но мне стало интересно: это её дом или она притащила меня по какому-то делу? Богомолью тварь не было видно: она шебуршала в мусоре, как крыса. Я бы и подумал, что это крыса, если бы не видел своими глазами другую истину. И звуки… Я сначала не обратил на это внимания, поскольку был слишком поражён увиденным, но традиционное пение цикад и жужжание комаров стало как будто бы громче. И добавились ещё новые непривычные звуки, которые я прежде не слышал летней ночью: это были басовые низкочастотные арии шмелей, высокое противное поскуливание мух и шелест крыльев кого-то крупного — мотыльков, ночных бабочек? Я вдруг ясно увидел полёт мошкары над мусоркой; конечно, ругнулся я про себя, наблюдательный какой, где им ещё виться? Наверное, тут полно органических отходов, которые мухи облепляют с большой радостью… Да, вот, я вижу арбузную корку. Если я хорошо помню свой рацион, там должны быть и протухшие яйца… Но как только я начал замерзать, а ночные потёмки становились светлее, появилась та, кого я притащил на эту богом забытую свалку. Она взлетела — да, именно так, и мошкара была её свитой, а комары — герольдами. Вместо вырванного крыла у неё к спинке был пришит кусочек полиэтиленового пакета, который странным образом повторял силуэт потерянной части тела. Я не видел, был ли он натянут на какой-нибудь каркас — не удивлюсь, если нет — но его можно было разглядеть даже в такое тёмное время. Она посмотрела на меня. Я заметил, что у неё есть шея, но не грудь: её полностью заменяла переднеспинка. Странно, но крылья, которые богомолы используют чтобы перелетать с места на место, позволяли этой сущности планировать и висеть в воздухе — хотя я уверен, что реальные богомолы так делать не могут. По телу её шёл светящийся узор; в темноте сложно разглядеть, но мне показалось, он похож на декор платья — которого у этой твари и не было. Кошмарное создание с человеческой головой кивнуло мне и полетело куда-то туда, куда я более никогда не направлюсь. Я был в раздумьях. Я сел между лопухами и много думал: о том, что произошло в эту ночь, что я увидел и что я думаю о богомолах. Ничего я о них не думаю, кроме того, что их слишком много развелось в этих просторах — и теперь я, кажется, знаю почему. Оркестровая аранжировка цикадного пения достигли наибольшего пафоса; я осознал, как же много вокруг меня насекомых, и — кто знает, может быть, среди них есть и такие твари, только меньшего размера? На кровати я заметил муравья и не стал его скидывать. Я не уверен теперь вообще, что смогу убивать насекомых. Я не уверен точно, но он, кажется, поклонился мне. Что ж, было бы неправильным давить такого вежливого муравья. Я наконец лёг спать, и распухшая от бессонницы голова погрузилась в дрёму — под кастаньетный стук бьющихся об стекло мух, грандиозное пение сверчков и неразличимый топот бесконечных маленьких ножек. Я почувствовал, что я один в этом мире, и вокруг меня лишь гнус, мошка и саранча. Но оставалось ещё порядка тридцати минут до времени птиц.