Спасение утопающих

      Игорю почти обидно.       Разумовский ведь казался таким хорошим парнем: благотворительностью занимался, казалось, искренне пытался помочь с расследованием дела о Чумном Докторе, в казино отличился. Он вселял лишь искреннее восхищение: мальчик, оставшийся с ранних лет без попечительства родителей, полный сирота, засунутая в беспощадную систему российских приютов, так ко всему прочему и омега! Таким путь на социальное дно обеспечен, в лучшем случае — в среднестатистическую российскую семью с заработком меньше среднего и с шумными соседями в коммунальной квартире. А этот пробился, отучился в МГУ, собственную соц.сеть основал. А по итогу… В общем, неприятно.       Но в работе нет места личным симпатиям — и Игорь свои сожаления засовывает куда подальше.       — Спасибо, что согласился встретиться.       Бумага мнется под задеревеневшими пальцами, когда Сергей поднимает на него свои ясные глаза.       — Какие вопросы, Игорь! После того, что ты для меня сделал, — улыбается, смотрит радостно в глаза, а Гром чувствует, как раздражение… нет, самая настоящая злость волнами хлещет изнутри. Чужое лицо порозовевше-здоровое, веселое настолько, будто каждой клеточкой пытается продемонстрировать фразу «светиться от счастья». Гром не понимает, как человек с кровью на руках может улыбаться так беззаботно. — Присаживайся! Хочешь чего-нибудь?       Игорь взгляд на журнальный столик опускает. На нем разношерстными кучками валяются какие-то документы с созвездиями грозных синих печатей, коробка из доставки еды и нарезка фруктов. Сергей подходит ближе, теплой рукой (намного теплее, чем в казино, когда кожу почти что кололо от чужого холода) сжимает его ладонь.       — Предложил бы выпить, но… — Сергей пытается пропустить смешок, но уголки губ так и тянутся вверх. Он проводит рукой по лицу, то ли пряча, то ли пытаясь стереть эту непослушную улыбку. — Я теперь придерживаюсь здорового образа жизни.       — Это, конечно, правильно, — отвечает Игорь невпопад, пока взглядом скользит по обстановке: всем этим статуям и картинам. Красиво, наверное, но совсем нескромно. И какие, интересно, гештальты он закрывает этим всем? Но Игорь сюда, к сожалению, не искусством пришел любоваться, а зацепки искать. Желательно более вещественные, чем те, что он сжимает в своих руках. — Круто у тебя тут: скульптуры… Венера, вон, какая! Оригинал?       Игорь размеренными шагами обводит комнату, что-то запоминая, что-то прикидывая в своей голове. Он знает, что сейчас будет бросаться единственными имеющимися козырями, а реакция у Сергея может быть любой. Значит нужно ненароком приглядывать за обстановкой, быть готовым ко всему. А то так и бутылкой по голове огреют, и с окна выбросят, пока будешь ртом щелкать.       — Слушай, а как думаешь, что стоит дороже: вот это вот все или один костюм Чумного Доктора?       Сергей рассеянным взглядом следит за пальцем Игоря, обводящим его изыски интерьера. Игорь, как ищейка, пытается в Сергея вцепиться, но вместо запаха у него лишь эмоции, невпопад скользящие на чужом лице. К сожалению, Разумовский — не четырнадцатилетняя омега в разгаре полового созревания, когда по одному запаху можно понять: злится он или боится. У зрелых омег запах слабый, а у Сергея он еще и специфичный, непонятный совсем.       — Не знаю, — отвечает спокойно. Сидит на диване и улыбается. Не Игорю, нет, эта улыбка, сверкающая на лице, в глазах, загорается, когда тот начинает бумаги на столе собирать.       — Да ладно, — Игорь усмехается, а у самого скулы сводит. Слишком уж Сергей спокойный. Вид у него такой, будто есть тут Гром или нет — вообще вторично для него. Переживать ему не о чем. Поэтому Игорь идет в наступление. — Вот договор с Holt International, смотри. С каких пор иностранная компания, производящая оружие, начала сигнализацию в офис ставить?       Сергей берет документы с его рук, но хмурится скорее позабавлено-непонимающе, нежели испуганно. Понимает ведь, что политика конфиденциальности позволяет ознакомиться с документами лишь поверхностно. Посмотреть, что именно компания Разумовского закупала, не получится. А для того, что подавать запрос на изъятие документов из иностранной компании, слишком мало оснований. Одна только строка «усиление безопасности офиса» почти снимала с получателя услуг всю ответственность.       — А это твои детские рисунки, — Гром сует тетрадку в руки. Наконец, Сергей проявляет пик своей эмоциональности — хмурится. Листает тетрадные листы с явной неприязнью – и это понятно. На каждой странице огонь, криво нарисованные люди, объятые пламенем, и черная клякса стоящая над этим всем. Впервые это увидев, Игорь сразу понял: за такие рисунки ребенка к врачу нужно отправлять, а не хвалить, обзывая творческой личностью. — Ничего не напоминает?       Последний козырь Игорь кидает прямо на стол. Поверх тех перевернутых бумаг, в которых копался Разумовский.       — А теперь, мразь, говори, зачем ты убил всех этих людей?       Сергей глаза распахивает в таком искреннем удивлении, что Грому зубами хочется скрипеть. Засранец, видимо, хочет отыгрывать свою роль белой пушистой овечки до конца.       — Игорь, я искренне не понимаю, причем здесь я, — лицо его пронзает нервная улыбка, когда он пытается вернуть собранные улики майору.       Гром понимает, что здесь остается только давить.       — Я тоже сначала думал, причем здесь ты? Зачем? Может, у тебя сообщник какой имеется. Сначала даже думал, что это Олег Волков, друг твой, — Игорь пальцами подцепляет папку со стола. Он был готов к этому: нарыл на этих двоих все, что вообще есть в открытом (и не совсем) доступе. Все для того, чтобы Разумовского продавить. Показать, что он все знает о нем, его жизни, его друзьях (тех у него, казалось, почти не имелось) и делах. Потому кладет документы на чужие колени и открывает на нужной странице. — Пока не узнал, что он месяц назад в Сирии погиб.       Сергей смотрит на досье — и улыбка медленно, тяжело сползает с его лица.       Игорь краем глаза замечает, как с каждой секундой беспорядочного чтения краска все больше сходит с чужой кожи.       — В общем, ты перестаешь кривляться и выдаешь весь расклад или…, — Игорь начинает грозно, но весь его тон обрывается, стоит вновь взглянуть на Сергея. Тот сидит, так и не пошевельнувшись, а его побелевшие пальцы так сильно сжимают бедную бумагу, что Гром слышит совсем тихий треск рвущихся волокон. — В глаза смотри.       Но Разумовский не слушает.       — Этого не может быть, — шепчет совсем тихо. Голос его надрывается на середине фразы и от того звучит еще жалобнее. — К-когда… почему?       На голубых глазах заметно проступает влага, и Игорь к своему ужасу понимает: Сергей о смерти своего друга не знал.       — Мне жаль, — говорит Игорь, потому что больше не знает, что сказать. Разумовский ведет себя странно. Нет, шок и скорбь — это совершенно нормальная реакция, когда ты узнаешь о смерти близкого человека, но сейчас ведь речь идет совершенно о другом. Его дела разоблачили, полиция знает об его преступлениях, а он все слова мимо ушей пропускает. – Но мы сейчас говорим о...       — Это же неправда? — Сергей трясущимися руками сминает бумагу, роняя ее на пол. Моргает часто-часто и головой ведет в нервном жесте. — Олег бы не… не сделал этого.       Его голос дрожит и боится произнести это. Игорь понимает, что в такое сложно сперва поверить, ведь как может умереть тот, кто всегда был рядом? Но люди — существа смертные, умирать — это наша прерогатива.       Игорь пропускает момент, когда лицо Сергея искажает плач. Его минутой ранее побледневшее лицо краснеет болезненно. Он моргает, и по этим красным щекам текут слезы. Сергей проводит запястьем по глазам, по лицу и громко шмыгает, причитая:       — Это же последний контракт. Он не мог, — прячет в ладонях лицо. Дышит тяжело и совсем обреченно качает головой, дрожа всем телом. — Я же…       Он запинается, и по тихому скулежу, как от сильной боли, Игорь понимает, что на того накатывает самая настоящая истерика. У Грома желудок крутит от этого скулежа. От того, каким в один момент Сергей выглядит маленьким на фоне всего этого претенциоза, которым он себя окружил. Но Игорь лишь губы поджимает: даже самые безжалостные убийцы могут лить слезы по родным. Только вот даже это не снимает с них груз ответственности за собственные деяния.       Хотя в глубине души, в той части, которая ноет, наблюдая за чужими слезами, он чувствует, что облажался.       Его телефон недвусмысленно пиликает, сообщая о прибывшем подкреплении, и Игорь с тяжелым вздохом вытаскивает из куртки наручники.       — Вы имеете право хранить молчание…       Разумовский голову не поднимает. Даже когда браслеты щелкают на руках. Даже когда дежурный в полицейскую машину его засовывает, грубо пихнув в плечо.       Игорь пытается жалеть лишь об одном: ему не удалось выбить чистосердечное до участка.

***

      В полицейском участке Гром как на представлении (в цирке). К сожалению, главный актер здесь тоже он. Все взбудоражены! Новый подозреваемый в таком нашумевшем деле, да еще кто! Сам Сергей Разумовский! И с учетом того, что каждый видел, в каком состоянии его привез Игорь: всего красного и зареванного, у местных не оставалось сомнений в том, какими методами воспользовался их бравый майор.       — Игорь, ты же не бил его? — Дима стоит рядом совсем робко и, наконец, спрашивает то, о чем весь участок шепчется за его спиной.       — Да не стал бы я его мудохать! — Отвечает резко.       — А чего тогда он такой? — Дима хмурится, и Игоря почти на физическом уровне корежит от того, что он даже сильно возмутиться не может, мол, «да какого вы обо мне мнения?». Знает, что заслужил. Да и сейчас соврал. Он и этого несчастного по голове стукнул бы пару раз, не впади он в такую истерику.       Он из человеческого уважения решает промолчать.       Потому Игорь лишь хмуро наблюдает за тем, как через непрозрачное стекло в допросной адвокат общается с Разумовским: тот торчит здесь уже два часа, а на все вопросы отвечает односложно «да» или «нет». Пару раз добились такого же типичного «я ничего не делал». А после того, как приехал адвокат, к Сергею и не подойти.       Вячеслав, адвокат Разумовского, в очередной раз выходит из допросной и смотрит на Грома со смесью едкого недовольства и презрения.       — Советую искать новую работу, майор, — говорит мужчина и, кажется, даже смотрит на него сверху вниз, хотя сам на две головы ниже.       Не будь он старше в два раза, а вокруг куча свидетелей, Игорь бы доступно пояснил ему за такой тон.       — Нужно было еще там выбить признание, — говорит он и задумчиво прикусывает щеку изнутри. С такими доказательствами они не могут долго держать Разумовского. Могли бы бы быстро оформить постановление на обыск, но адвокат оказался слишком шустрым. Он приехал по первому звонку, сумел разговорить Разумовского, а после уехал куда-то, вернувшись уже через каких-то сорок минут. А теперь гордо шагал в кабинет Прокопенко.       Но хуже всего то, что чувство некой неправильности не покидало Игоря с самого приезда. Как все идеально складывалось в начале, так же сильно теперь копошился червячок сомнения где-то внутри.       — Это незаконно, Игорь, — напоминает Дима почти устало.       — Убивать людей тоже незаконно.       Дубин синхронно вздыхает под громкое «Гром, ко мне!».       Дима провожает его испуганным, взволнованным взглядом, остальные — с жаждой хлеба и зрелищ. Вячеслав в дверях лишь усмехается.       Федор Иванович сидит за столом, тяжело склонив голову над руками. Гром по детской привычке пытается закрыть дверь как можно тише, чтобы его не заметили. Но стоит двери, щелкнув, встать на место, Прокопенко поднимает голову, смотря на Игоря с едва сдерживаемым раздражением.       — Гром, ты совсем из ума выжил? — Начинает тише, чем Игорь, несуразно застывший в проходе, подобно старой оловянной игрушке, ожидал. — Или весь отдел хочешь подставить?       От прежнего, нарочито спокойного тона не остается ни следа. Федор Иванович кричит, и Игорь сразу понимает: Разумовского придется отпустить.       — И вот это все твои доказательства? Рисунки, контракт на охрану офиса и побитый подозреваемый? — Прокопенко уже встает во весь рост, одним жестом приказывая Грому сесть. Чтобы на него было удобнее кричать, конечно же.       — Я его не бил, — решает уточнить Игорь. Но тон его настолько неуместно уверенный в ситуации этой, что Федор Иванович взрывается лишь больше.       — Надейся, что Разумовский будет говорить также. Ты что ему наговорил, что адвокат из него еле три слова вытащил? — Прокопенко по столу бьет, но Гром лишь губы поджимает. — Ты понимаешь, что его защита здесь устроит?       — Но если он… — начинает Игорь все таким же настойчивым голосом, но его перебивают.       — Без "если"! Ты додумался у него про алиби спросить перед тем, как что-то предъявлять?       В этот раз Игорь лишь рот открывает, но не решается ничего сказать. Хотя бы потому что начни он расспрашивать про алиби, Разумовский тут же начал звонить своему адвокату. Такая стратегия до жути не эффективна.       — Полюбуйся, — Прокопенко с силой кидает перед Громом бумажки. Игорь с удивлением отмечает, что большинство из них кажутся знакомыми. Он смотрит на синюю россыпь печатей и понимает, что именно их перебирал и переворачивал Сергей во время его визита. — Посмотри на дату и время.       В глаза сразу бросается «гинекологическая клиника г.Санкт-Петербург», напечатанная огромными буквами сверху. Анализы. Игорь сразу пропускает названия, смотрит на нужное поле и понимает: позавчера, девять часов вечера. Бехтиева убили в десять. Гром вновь скользит взглядом вверх, по анализам, названиям и…       УЗИ. Сделано позже всего. В полдесятого. Час в запасе еще можно было притянуть, но так Разумовский чисто физически не успел бы убить Бехтиева.       Но хуже всего другое.       — Он что…? — Начинает Игорь неуверенно.       — А непонятно? — Грубо отвечает Прокопенко. — Иди и у него спроси, раз совсем бесстрашный стал!       Гром прикрывает лицо рукой. В голове крутится только одно «пиздец». Иначе не скажешь. И ведь все становится на свои места: от чего Разумовский счастливый такой ходил, к чему те слова о здоровом образе жизни… И, Господи, Игорь довел беременного омегу до истерики известием о смерти его друга и обвинил в убийстве.       — Молись, чтобы Разумовский на тебя в суд не подал. Сейчас он просто хочет вернуться домой. Но ты же понимаешь, что его адвокаты это так просто не оставят?       Гром кивает. Ему это крыть нечем. Он понимает, что крупно налажал.       — И ты отстранен.       — Но, Федор Иванович! — Игорь подскакивает, как воробей пытается встрепенуться перед коршуном.       — Никаких «но», Гром!       Игорю так досадно, что напоследок он хлопает дверью. Да так сильно, что со стены валится почетная грамота о добросовестной службе. Его встречают десятки до тошноты любопытствующих взглядов и уже заждавшаяся кучка купюр на столе. Под взволнованное «Игорь, все в порядке?» он берет сверху пятисотку. Хоть шаверму купит сегодня не в долг.

***

      Заканчивается этот день неожиданно. Не то, чтобы Гром вообще такого предположить не мог, но после того, как он четко спланировал задержание главного подозреваемого, а его отстранили, последнее, что он планировал сегодня услышать — цитату из Крестного отца.       — Тебе не нужны были такие друзья, как я. А теперь ты приходишь и говоришь: мне нужна справедливость. Но ты не просишь с уважением, не предлагаешь дружбу.       — Угомонись, и так тошно, Юль.       Пчелкина в ответ лишь улыбается. Она сидит на кухонном стуле в своей любимой футболке с каким-то оппозиционным лозунгом, и Гром до сих пор не понимает, почему три года назад идея сыграть в дурака на ключи от камеры после ее задержания показалась заманчивой. Учитывая то, что он ей еще в сухую продул. Но сейчас имеем, что имеем.       — Если не хочешь говорить о деле, я могу еще немного поехидничать над тем, что ты идиот, Гром, — Юля подносит кружку ко рту, но глаза ее хитро сверкают поверх нее. — Ты как до этого додумался вообще?       Игорь раздраженно цокает. Запарился уже объяснять в который раз за сегодня.       — Ты сама про контракт с Хольтом рассказала.       — Ага, и я все еще думаю, что Разумовский чем-то промышляет. Чем-то вроде нелегальной перепродажи оружия в Азию или, может, он даже какой-нибудь наркотрафик курирует, — говорит Юля и тычет пальцем ему в лоб, будто пытаясь пробить эту его, как она любит говорить, «ментовскую тупоголовость». — А не убивает людей, Игорь.       А он вспоминает несчастное лицо Разумовского и представить не может его в роли какого-нибудь наркобарона.       Хочется посмеяться над собой, что зато в роли серийного маньяка прекрасно представлял.       Игорь морщится от этого чувства, вновь поднявшегося изнутри. Понимает, что потом нужно будет извиниться перед Разумовским. Все-таки все получилось как-то некрасиво.       — Придется начать заново, — говорит Игорь устало. Он поверить не может, что опять зашел в тупик. И ведь столько подозреваемых, столько мотивов — и каждый ведет в непробиваемую стену. Разумовский в этом стоге казался той самой непонятно откуда взявшейся иголкой.       — А как же Иннокентий Трошин?       — А ты про него откуда слухом?       Пчелкина бровь приподнимает и, включив телефон, показывает фотографию. Его доска с уликами и подозреваемыми. В его квартире. В которой та не была больше двух месяцев уж точно.       — Я же замок поменял.       — И это очень негостеприимно, Игорь, — отвечает она, а после жестом пытается предотвратить дальнейшую демагогию о неэтичности проникновения в чужое жилище. С учетом того, что она, что Игорь совершают это с регулярным постоянством. — Может, не будем, как ты говоришь, «ртом щелкать» и потом поговорим о том, что ты покупаешь самые дешевые замки, которые открываются от одной невидимки, отвертки и удара?       Гром грозно хмурится, но соглашается. Вспоминает, что он долго обрабатывал этого типа, ведь конфликт у того был с двумя из четверых: Исаевой и Зильченко. Про Бехтиева он не успел узнать, а с Гречкиным того ничего особо не связывало. Зато технический диплом из МГТУ и короткое объяснение, чем именно тот занимался на учебе, весьма явно намекал, что он разбирался в том, как сделать что-то, что будет поджигаться и гореть. Игорь разрабатывал эту версию как раз перед инцидентом в казино, после которого фокус сместился в сторону другого подозреваемого.       — Сомнительный мотив, — отвечает Игорь неуверенно.       — А если бы ты чаще спрашивал, как у меня дела, то вспомнил бы, что я работала над материалом «90-е в современном Петербурге», — Юля хмурится недовольно. До такого, что у нее между бровей пролегает морщинка. — И я там писала про Геннадия Воронцова. Пару лет назад его производство и большая часть складов сгорела: за вечер, от неисправной проводки, представляешь? Ровно в тот момент, когда он в два часа ночи решил в одиночку наведаться туда.       Игорь кривит лицо. Удивительно, что уже заканчивается второй десяток двадцать первого века, а он все еще на практике не устает встречать подобные случаи. И ведь никогда не находятся виноватые.       — Хочешь узнать, что я не написала? То, что бизнес этот Воронцов начинал вместе с Бехтиевым. А знаешь, что сейчас находится на месте его сгоревшего производства? Та самая свалка.       И самый главный вопрос:       — А как это с Трошиным связано?       Юля улыбается хитро. Пытается выдержать драматичную паузу.       — Мне сразу его имя знакомым показалось, когда я его у тебя увидела. Полазила у себя в делах и нашла, что у бывшей супруги Воронцова фамилия как раз-таки Трошина.       Черт.       — И это его сын?       Пчелкина в ответ лишь улыбается, в гордом жесте поднимая за него кружку, мол, додумался! Молодец!       — Юлька, ты лучшая, — Игорь, наконец, улыбается впервые за весь день. С этим своим привычным азартом, когда глаза его аж блестеть начинают. — Связи с Гречкиным значит может и не быть. Нужно будет проверить, но, скорее всего, первое убийство для отвлечения внимания, чтобы связь не прослеживалась. У тебя еще есть что-нибудь на Воронцова?       — Я и так помогла тебе настолько, что ты мне должен материал на целое видео, — грозно говорит она, пригрозив пальцем. По Юле сразу видно, что она придумала такой сценарий, что взорвет все тренды этого вашего интернета.       — Будет, Юль, — говорит Игорь, а сам уже свою излюбленную кепку надевает, да кожанку натягивает. — В этот раз точно будет, обещаю.       — Ловлю на слове, — кричит она вслед закрывающейся двери.

***

      Гром возится с делом Чумного Доктора целую неделю перед тем, как Трошина удается задержать. В этот раз они находят более вещественные доказательства, хоть и приходится работать втихую. Игорь не хотел этого признавать, но стажер, который в течение месяца ему спокойно пройти не давал, еще до начала дела о ЧД, в итоге ему же и помог. Оказалось, что все речи о справедливости были лишь пылью в глаза. С Гречкиным у Иннокентия была давняя вузовская вражда, Исаева со своим банком заморозила большую часть счетов, который оставил еще его отец, за тот год, как Трошин пытался оправиться от его смерти, у Зильченко «невиданным» образом оказались документы на право владения бывшей территорией предприятия. А Бехтиев вместе с Алексеем Митрофановым, во время покушения на которого Трошина буквально поймали за руку, самым непосредственным образом были причастны к смерти его отца.       Иннокентий Трошин оказался совсем повернутым типом, а детство, проведенное за наблюдением, как его отец с дружками кожу должникам прижигали утюгами да мочки ушей отрезали, не оказало благоприятного воздействия на его психику.       Но даже под конец этой сумасшедшей недели Игорь не смог спокойно выдохнуть. Ведь у него была еще одна проблема, с которой ему нужно было, во что бы то ни стало, разобраться.       У проблемы его волосы висят грязными, будто поржавевшими, сосульками и взгляд пустой.       — Вы опять пришли меня арестовывать, майор, или я могу не звонить адвокату?       Голос его хриплый: то ли от долгого молчания, то ли от простуды. И тон такой, что Игорь понять не может: язвит Разумовский или серьезно спрашивает. Гром, на деле, даже хочет, чтобы Сергей немного поязвил, потому что весь его вид… ну… мягко говоря, паршивый. Разумовский, что удивительно, Игоря запустил, но сам даже с дивана не встал. Лежит и смотрит на него усталыми глазами, воспаленными под алой сеткой капилляров. А лицо его все бледное, отчего еще сильнее выделяются эти темнющие круги под глазами. Смотришь на него и думаешь: «какая болезнь человека может так сильно изнурить?». Но от того, какой тоской от него веет, даже Гром понимает, что дело далеко не в простуде или усталости.       — Да нет… — начинает Игорь как-то неловко. — Хотел сообщить, что мы закрыли дело о Чумном Докторе.       Сергей поднимает на него тяжелый взгляд.       — Это все?       Игорь неуютно ведет плечами. Он пытается звучать искренне, но чувствует себя странно в этой ситуации. Не может подобрать нужные слова, потому что… а что ему сказать? Простите, господин Разумовский, что обвинили в убийстве, довели до истерики известием о смерти Вашего старого друга. И, кстати, как ребенок? Наверное, Ваш организм в восторге от перенесенного стресса.       — Хотел извиниться перед тобой, — Игорь чешет затылок и очень долго молчит. — Я не должен был…       — Игорь, — Разумовский останавливает его, вскинув ладонь. — Если Вы переживаете о последствиях, я не собираюсь подавать на Вас или городскую полицию в суд.       — Да я уже понял, — отвечает он. — Так-то больше недели уже прошло.       Сергей на секунду хмурится, и взгляд его становится еще потеряннее.       — Неделя? — Переспрашивает он странным голосом.       Игорь лишь кивает, хоть Разумовский на него даже не смотрит. Гром думает, что ему нужно уйти. Вот прям сейчас. Приструнил муки совести? Извинился? Теперь иди, пожалуйста, на все четыре стороны, ведь прекрасно видно, что человеку не до тебя.       — У тебя все нормально? – Наконец, решается спросить Игорь. Понимает, что это, откровенно говоря, не его собачье дело, но Сергей выглядит как человек, отчаянно нуждающийся в помощи. Может, в нем все еще говорит чувство вины, но он не может сейчас развернуть и уйти. — Может, вызвать врача? В твоем состоянии…       Начинает, а после резко замолкает. Сергей усмехается.       — Игорь, я знаю, что Вы видели справки из клиники, — Разумовский говорит без стеснения или упреков, а Игорю стыдно становится. Будто влез, узнал то, чего не должен был. Хотя... ведь так оно и было. — Сам узнал недавно.       Последняя фраза звучит тихо, будто и не для него вовсе. Сергей смотрит на обивку дивана и расстроено царапает ее ногтями. А Игорь понятия не имеет, что он все еще здесь делает.       — Я из-за этого и хотел извиниться, — наконец, говорит майор, а сам язык прикусывает, чтобы не сказать вот это «поздравляю» или «а кто у вас: мальчик или девочка?», или что там еще говорят беременным? — Заставил понервничать…       Разумовский кивает.       — А какой теперь в этом смысл? — Носом шмыгает, и брови его несчастно сводятся к переносице.       Игорь хмурится. Какой смысл в извинениях? А нужен смысл? Он смотрит на Сергея, сжавшегося на диване, и взгляд его скользит дальше: на пол, журнальный столик, рабочее место. Там все навалено в кучу: бумаги, обертки, банки из-под газировки и нераскрытые контейнеры с едой. Видимо, Разумовский не горел желанием убираться или запускать кого-либо делать это за него. Зато Игорь может спокойно этой красотой полюбоваться и, к удивлению, знакомую бумажку приметить на журнальном столике.       Мятое, разорванное на две части, а после сложенное рядом, чтобы оборванные края вплотную лежали друг к другу, дело Олега Волкова лежит на столе поверх всего этого мусора.       Гром смотрит в упор на несчастную бумагу, а после переводит взгляд на Сергея.       Олег Волков — друг детства Разумовского.       Олег Волков — альфа.       Осознание тяжелым грузом валится на голову.       Игорь выдыхает пораженное «блять».       Сергей не просто грустит из-за смерти старого друга. Сергей ждет ребенка, и, скорее всего, именно от Олега Волкова. От того самого, факт смерти которого Гром небрежно бросил ему как тряпку в лицо.       В горле ком становится такой, что Игорю его сглотнуть даже не получается.       — Сергей… – самому кажется, что его голос надломится вот-вот. — Тебе есть с кем поговорить?       Разумовский поднимает голову, и на его голубые глаза накатывает влага, от того, что тело это, кажется, уже не может сдерживать столько грусти.       — А Вы вызываетесь добровольцем? — Спрашивает с обреченным смешком. Сергей медленно поднимается, садясь на диване, и тяжело склоняет голову вниз. Прикрывает рукой глаза и продолжает говорить совсем тихо, сломлено. — Игорь, пожалуйста… если мы со всем разобрались, Вы можете уже уйти?       — Да, да, конечно, — Гром не хочет надоедать еще больше, но уже в самых дверях не сдерживается. Поворачивается к Разумовскому, согнувшемуся в три погибели, и говорит настойчиво. — Если нужна будет помощь, звони. В любой день, в любое время. Правда… хоть что, с чем я могу помочь. Номер знаешь.       Сергей в ответ молчит.