Тёплый зимний сон

      В доме Каору было неплохо, хотя Коджиро и не был особым поборником идеального порядка — а вот тот в светлых комнатах как раз царил, ютясь меж статуэток на аккуратных полках. Тут точно не свисали привычно провода наушников, не валялись где попало джинсы или куртка, и Коджиро в шутку ворчал, что Каору тот ещё зануда, а тот в ответ смешно фыркал, словно рассерженный лис. Да, в его доме было непривычно и даже немного пустовато, ведь светлых просторных комнат было много, а их с Коджиро было всего двое, и всю прислугу на эти несколько дней Каору отправил отдыхать. Но здесь было уютно, как ни крути, и Коджиро, с непривычки сначала постоянно одергивающий рукава юкаты, теперь же, расслабив пояс и распахнув её на груди, довольно растянулся на жестковатых татами в главной гостиной, скрестив руки под головой. Здесь было прохладно, но ему нравилось. Здесь было утончённо тихо, и лишь лёгкое дыхание Каору, выводящего тушью новые иероглифы на бумаге, сплеталось с этой тишиной.       Да, здесь было всё не так, как подходило бы Коджиро, его почти все считали дурным тусовщиком и шумным парнем, который точно не сможет усидеть на месте. Но таким ведь был Джо, его тщательно выверенный образ легкомысленного весельчака. А сейчас, затаив дыхание, за Каору наблюдал именно Коджиро.       Это Коджиро был приглашён провести вместе несколько первых дней наступившего года, и это Каору, тихий и ласковый, создал лишь для них двоих уютную сказку с ароматом лёгких благовоний и мягкой тканью юкат. За стенами его дома внезапно разгулялась метель, срывалась снежной крошкой с деревьев в саду, и Коджиро казалось, что здесь, в светлых комнатах, у них особенный волшебный мир. Кто-то из них точно был романтиком, и в другое время они бы точно поспорили, кто так проштрафился. Но сейчас Каору, слегка закусив нижнюю губу, корпел над иероглифами, и Коджиро, дав волю своему внутреннему романтику, не мог им налюбоваться.       Когда-то это казалось прекрасной и несбыточной мечтой — да, вот так быть вместе с Каору, без масок, предрассудков и чужих ожиданий. И когда подобная мечта всё же сбывается, она часто кажется лишь чудесным сном. Так сложно привыкнуть, что всё взаправду, что Каору, хоть и цыкнет, что он балбес и та ещё горилла, потом невесомо поцелует его в скулу и скажет: «Оставайся, Коджиро». В такие моменты Коджиро считает про себя до пяти и только после, поняв, что Каору никуда и не думает исчезать, соглашается абсолютно на всё.       Это потом ему снится, что его мечта — лишь мечта, что Каору никогда не заходит в его ресторан, что Каору где-то далеко, где ему его никогда не догнать. Тогда Коджиро боится просыпаться, но просыпается, потому что Каору будит его, ведёт морозными ладонями по щекам и болезненно морщится, когда Коджиро касается синяков на его запястьях или плечах — в своих кошмарах он вцепляется в его руки изо всех сил.       В большой комнате тоже веет холодком, и Коджиро понемногу клонит в сон. Он держится взглядом за ленту в волосах Каору, за отблеск на стёклах его очков, за подрагивающий кончик кисти. У него уже глаза гудят, и он только их закрывает, наверное, на какой-то миг, но это тёмная, звенящая тишиной вечность плывёт перед ним до тех пор, пока живое и тяжёлое тепло не придавливает грудь, не щекочет кончиком кисти нос и щёки, не греет дыханием шею и губы.       Лицо Каору без очков всегда кажется более юным и беззащитным, но Коджиро уверен, скажи он ему об этом — и Каору цапнет его за нос. Он же хочет быть сильным, как его образ, тот самый Черри Блоссом, который просто обожает всё делать наперекор.       А Каору умеет быть чутким и ведомым, и даже не ворчит и не спорит, когда Коджиро зарывается ладонью в волосы на его затылке. И он изящно роняет кисть и ложится на него сверху. Тяжёлое, жаркое, колючее ощущение — Каору ведь костлявый, одни рёбра и острые углы.       Коджиро ему точно отомстит, зажмёт и защекочет. У него много планов на Каору на этот год. И на следующие, конечно же.       А пока можно и подремать. Его точно ждёт хороший тёплый сон.