Аня и Оля

Добродушно усмехается Ольга Вячеславовна, своего фронтового друга Емельянова вспоминая. Как учил, как строил, как дурь подростковую и романтическую из башки вышеб идеями своими, как ее женой его за глаза называли. Помог, одним словом. Дал ей отомстить за родных. Теплеет в груди от воспоминаний о нем, жалко, что умер, ведь переняла она от него многое, в том числе и некоторую разумность. Ненависти с тех пор в Ольге Вячеславовне поубавилось, а вот смысла жить — нет. Истирается из памяти постепенно лицо гимназиста с гирей, понимает она, что жизнь, какая бы ни была, продолжается. Нечего ей особо вспомнить. Только если как по России-матушке туда-сюда в теплушках моталась, как воевала. Одна на всем белом свете, нигде ее не ждут, нигде ей стол не накроют и нигде ее не примут. Но отступает перед ней тьма, глаза ее раскрывая на действительность: есть юбка из занавески, есть махорка, которую можно курить, есть работа, необходимая обществу. Одним словом, удался завтрашний день, а то, что дураков много, так об этом еще Гоголь Николай Васильевич писал. И суровый нрав, закаленный в боях, порой отступает перед неизвестностью. Любит Ольга Вячеславовна по городу гулять, рассматривая злые и осунувшиеся лица, замечая в них порой свои же эмоции, которые отгоняет от себя мысленным веником. Одним зимнем днем была она на вокзале, так заметила она там девчонку лет восемнадцати. Стоит, щенка к груди прижимает, глазками по перрону стреляет, головой из стороны в сторону крутит. Забавная. Слышит краем уха, как размышляет та сама с собой о том, куда ей направиться — в Париж или Ленинград. Мало радости бывало в жизни Ольги Вячеславовны, но увидеть такую наивную дурость было верхом неожиданности. Вспоминает она себя, глядя на эту оборванку, наивной и юной, на всем готовом живущей, а также ее мечты от океана во Владивостоке отправиться куда-нибудь. До чего умиляет. Начинает она смеяться, оборачивается девушка на нее и хмурится по-детски. — Что смешного? — недовольно спрашивает она, понимая, что услышали ее невольно, чуть ли не ножкой топая на месте. Долго хохочет Ольга Вячеславовна, всматриваясь в это лицо обидчивое, впервые за долгое время тепло в груди ощущая. Сколько ни гуляла, таких желаний еще не слышала, обычно была странная, непечатная ругань. — Глупая ты, ой, глупая, — только и может сказать Ольга Вячеславовна, слезы восторга смахивая. Сразу она понимает, что если перед ней не беспризорница, то детдомовская. Таких подарков по улицам бродит сколько хочешь — успевай заметить. Девчонка, смотря на чужую радость, вдруг улыбается, а потом тоже начинает смеяться, и пес ее тявкает без остановки. — Вас как зовут? — вдруг спрашивает девчонка совсем искренне и без задней мысли, когда веселье потихонечку отступает. Нельзя не отозваться на такой простой вопрос, ведь по сути это просто запутавшийся в своих иллюзиях ребенок. Представляется ей Ольга Вячеславовна своим реальным именем. — А, а меня — Аней. Разглядывает ее какие-то мгновения Ольга, подмечая здоровый румянец, ярко горящие глаза и растрепанные волосы. За долгое время поговорить хоть с кем-то о пустяках — уже роскошь. Аня тоже ее внимательно рассматривает, подмечая, что это достаточно симпатичная женщина, если бы не потертая одежда. — Вот что, Аня, глупостей не говори, а про Париж с Ленинградом думать забудь. Мой тебе совет — делай то, что тебе в детском доме сказали, а то невольно погубишь и себя, и молодость свою. — А откуда вы про детский дом узнали? — раскрывает глаза пошире Аня, усмехается про себя Ольга, радуясь тому, что ударила в глаз, а не в бровь, но эмоций своих не показывает, улыбается уголком губ. — А я все про тебя знаю. Что работать не хочешь, что мужа блондина найти себе желаешь обеспеченного, а потом целыми днями чаи гонять, посиживая в пеньюаре… — А вот и неправда! — взмахивает руками Аня. — Я хочу отыскать свою бабушку! У меня кулон с надписью французской есть, только он у меня остался. На, посмотри, — с этими словами Аня снимает с шеи небольшое украшение и протягивает его Ольге. Когда тянутся пальцы детдомовской к руке Ольги, то касаются на миг ее ладоней, вздрагивает она как от удара током и в глаза горящие напротив заглядывает. Краснеет перед ней девушка, сама Ольга как дышать забывает. Так длятся секунды, а потом все же Ольга обращает внимание на кулон. Кратко вздыхает она, когда видит французские строчки перед собой. Какая-никакая надежда на чудо — уже надежда, можно только порадоваться за другого. Но борьба с буржуазной сволочью сделала свое дело, знает она, что чудес не бывает. Задумывается она о чем-то своем, о маме, о папе, о всей своей жизни в Казани, слез уже давно у нее нет, но лицо бледнеет. Смотрит на ее реакцию Аня, торжествуя, но не удерживается эта эмоция, сочувствием перекрываясь, а потом тихо спрашивает: — А у тебя родные есть? Переводит на нее взгляд Ольга, смотрит на это наивное создание, жизни еще не видевшее, и слова вдруг льются из нее рекой бурной. Обо всем она говорит, как чуть не изнасиловали, как донос написали, как в ряды красной армии записалась, как воевала, как по госпиталям мыкалась, как без поддержки и одна осталась. Слушает ее девушка, широко глаза раскрыв, не перерывая. Если не наворачиваются слезы у Ольги, давно все выплакавшей, то Аня к концу ее рассказа шмыгает носом. — Бедная… — только и вырывается из нее, протягивает она руку и на плечо ее опускает, тяжесть с высказанными словами на миг отступает от Ольги. Не легче ей ничуть, все, что с ней произошло, вряд ли забыть и перевести в шутку можно, но человеческое участие, такое, как в детстве, ничем не отягощенном, встречает она впервые. Так могла сказать мама, например, голову ее на коленях размещая. — А я своих никого не помню. Я даже имя свое забыла. Меня нашли зимой, вовремя, даже без обморожения, при мне только эта цацка и была. Меня потом Аней назвали, в честь святой, имены были. Сегодня мне исполнилось восемнадцать лет, меня на завод отправили… Думаю, мне легче, чем тебе. Топчутся они после этого на месте, не решаясь что-либо сказать или сделать, разглядывают друг друга, не желая расходиться. Запоминает Аня глаза вострые напротив, как и Ольга запоминает чистое голубое небо, вдруг открывшееся ей. Звучит гудок, какой-то поезд отправляется в путь. — Тебе есть куда пойти, Ань? Или от Ленинграда до Парижа собралась? — вдруг, чтобы порушить тишину, спрашивает Ольга, надеясь неизвестно на что. Волнуется при этом так, что не узнает себя, боится, что пропадет и этот странный человечек из ее жизни навсегда. Робко улыбается девушка, хитринка в глазах ее таится, но не раздражающая ничуть. — Я бы, конечно, собралась неизвестно куда, но, думаю, могу задержаться, — тянет она. — Понятно все с тобой, — усмехается Ольга. — Ко мне собралась? Боится Аня обжечься, знает не понаслышке, что люди кругом опасны и злы, но что-то в Ольге Вячеславовне задело ее за живое, приворожило. Видит она, что перед ней человек слова. Ей вдруг в один момент показалось, что куда та направится, туда и она за ней пойдет. Боится, волнуется, но все равно произносит твердо и нахально, как видела это от других обитателей детдома: — Если пригласишь. Скрывает радость Ольга Вячеславовна такому игривому ответу. Всякое с ней в жизни было, но чтоб просто так, на перроне, в мерзлое утро, отыскать глоток свежего воздуха — никогда. В последний раз ее за шкирку Емельянов вытащил, но тот был ее боевым товарищем, а не… Чем конкретно? Кем Ольга могла сейчас назвать для себя Аню? Милая молодая девушка, что еще не нашла себя в жизни, ничего о ней не знающая, смотрящая на нее так, словно она икона или божество. Смущение ее душу берет, почти с дрожью она отвечает ей: — Приглашу. Широко улыбается Аня, «Анечка», и эта улыбка греет Ольге сердце как ничто никогда не грело в этой жизни. После этого молча берутся они под руки и ступают в ту сторону, где скромное временное жилище Ольги, ступая слаженно и дружно, ничего не опасаясь. По дороге, пьяная от счастья, слышит Ольга вопрос Ани о Париже. Говорит она в ответ что-то знакомое из тех книжек, что в юности читала, увлекая рассказом. Горят от счастья глаза Ани, виснет на руке Ольге, цепляясь крепко, глупо смеется в искреннем восторге, дурачится и вносит в жизнь краски. Не было глупостей в размеренной жизни Ольги Вячеславовны, пора их внести в распорядок. Вечером, укладываясь спать, ложатся они на одной раскладушке, так как нет места нигде больше. Только Ольга ложится не так, как с Емельяновым, стараясь не касаться, а с волнением и радостью принимая на себя руки и ноги Ани, что жмется к ней, пытаясь отогреться. Принимает поцелуй в щеку легкий и тихое: «Спасибо». Обеих это устраивает. Понимает Ольга, что не отпустит никуда Аню. Понимает Аня, что ни в какой Париж она не поедет.