Лунный свет

      Который раз, закрывая глаза в беспомощной попытке уловить тихое вещание дремоты, я ловлю себя на мысли, что стоящая за окном жаркая летняя ночь следит за мной. Крепкие объятия одеяла становятся до тошноты противны и потому проходится назло чутким для лишнего слова стенам грубо зашуршать ногами по простыни и прогнать одеяло в сторону, не жалея о том, что добрая его половина касается пола, порой, кажется, оживлённого не только танцующими тенями. Они плавали, рисовали едва видимые виражи и по-настоящему радовались возможности попасть в душную комнату. Ничего не оставалось, кроме как в сонном, тянущем на желанную сторону спокойствия, состоянии вслушиваться в каждый странный шорох, звучащий точно не за стеной, а прямо над ухом и слышится даже, что кто-то шаркает тяжёлой подошвой тапочек, блуждая по однотонному коридору. Расслабиться не получалось. Кусало губы, щёки и слипающиеся веки острое ощущение чего-то грядущего, точно вставший у изголовья кто-то тёмный — постоит, предупреждающе качнув головой, и растянется по всей стене липкой кляксой. И снова вдруг возникает, вытягиваясь в кривую, ужасающе огромную иную форму, самым длинным отростком лаская дверную ручку. Чувствую, как около меня, заполняя всё узкое пространство, начинает шевелиться то, чего не должно быть здесь — что-то живое, немое…пока не режет слух жалостливый визг дверных петель, замка и ручки, крутящей резвые и жестокие трюки. Мои конечности не двинулись с места. Подобно шарнирной кукле, я должна была вскочить с постели без чьего либо содействия, убежать подальше, но несмотря на желание и кричащий о побеге ум, я проглотила язык; ужас сковал сердце и безжалостно потянул за край своих ржавых цепей, которые не могли скользить по мышце, а вцепившись в её бьющееся, уже в истерике от агонии, тельце, скручивают, оттягивают и сжимают его. Я осторожно повернула голову и в судороге вздохнув, тяну руку к дверной ручке, дабы заткнуть наконец её трезвон! Однако вместе с рукой к полу потянулось постепенно и всё тело. Подобно полученному точному удару в бок, я скатилась на пол, грохнув тяжёлым мешком и всё ещё связанная по рукам и ногам чёрным страхом, пускаю его к разуму, который мигом мрачнеет, но не собирается забываться. Трусливые действия стали слышны, продолжая уступать колоколу в груди, сначала тихие: нервное непослушное копошение по полу, попытка встать на колени и царапанье двери ногтями, а потом всё громче и громче, совмещаясь с глухими попытками кричать, градом по кровле тарабанящими хныкающими звуками, казалось, мне вовсе не принадлежащими, и наконец поставившему точку звонкому щелчку дверного замка. Он не выдержал. Ребёнок кричит, но ведь продолжая кричать, он всё равно приходит к тому, что не может кричать более. Вот и дверь, она просто потеряла голос. Когда щель между дверью и её проёмом увеличилась до того, что взрослый человек смог пройти, я в полной мере ощутила на себе весь ужас, что вытянул из меня все силы. Мне хотелось, до боли в суставах хотелось бить руками по всему, что было рядом и подо мной, отпугнуть ступившую на мою территорию тень, но она будто бы этим и жила — становилась сильнее, ярче и чётче. Ей становилось любо находиться в лунном свете, слабеющем точно колыбель. Словно связанным в узел мокрым тряпьём, оставленным даже не в ведре для мытья полов, я увидела грязный рисунок ухмылки на чьём-то надгробном портрете и только смогла пошевелить помертвелыми губами в неземном шёпоте, что по итогу все равно остаётся смелым и крепким только в моей голове. В лицо хлёстко бьёт жар и в то же время выступивший, настоящим водопадом, пот встречал ползучий сквозняк, вошедший в комнату. По мере того как кислый тошнотворный запах пота стал чувствоваться кончиком языка, быстро проскользившему по сухим губам, я начинала всё сильнее и сильнее меняться в лице. Меня ужасала невозможность вытащить себя из направленных на жертву глаз — они были подобны космосу без планет и звёздной россыпи, просто безграничное полотно, которое затягивает в неизвестность.       —Лапуля, неужели ты не хочешь жить? —это был не голос. Это оттаявший кусочек льда. Сначала думается, что если он плывет по своей жидкой беззащитной половине, то можно касаться его, но чувствительная розовенькая кожа пальцев немеет от контакта с ним и какая-то часть тебя раскалывается. Он был подобен человеку с Луны. Ведь только он способен так величественно сиять в её свете, особенно, когда она, точно соскучившись по своему неземному созданию, тянет бархатные руки через это жалкое окошко в углу комнаты. Здесь никогда не бывает солнца, но вот серебряный свет кладбищенской прохлады люб этому помещению, широкому в плечах и связывающему ноги как старинный деревянный гроб. По какой-то счастливой случайности я, вжимаясь до боли в спине и лопатках в ящик, растирая голыми пятками до «ожогов» пол, буксуя на месте, вытягиваю руки вперёд, ожидая приближение. Приближение хищника, возможно, рывок и резкий укус в шею, разрывающий артерию и поливающий алой краской зелёные стены комнаты. Лунный гость ступил вперёд и его фигура была ломаной в движении, начиная с неестественно прямых плечей и согнувшейся в локте руки, заканчивая пляской теней на лице: глаза ужасающе большие выкатывались из век, ноздри раздулись и вместе с ними, цепляя щёки, выросла адская улыбка. Блестящие зубы прикусывают в завидном возбуждении угол нижней губы, от чего гримаса удовольствия стала до безобразия кривой. Комната пропиталась страхом, сырым мясом…металлом, солёной горячей водой; от свежести со стороны открытой двери ни осталось ничего, потому в груди возникло невыносимо тяжкое стеснение. На меня падала чужая тень, и я теряла остатки здорового цвета кожи и внутренняя дрожь через поры вытекает наружу, промывая истеричными волнами судорог по всему телу.       —Если хочешь жить, то борись, — время остановило свой ход, точно ему было боязно не помочь гостю, который по-змеиному медленно подполз ко мне и согнулся. Его руки исчезли из моего поля зрения и только безумные мёртвые глаза, залитые чернилами, продолжали пожирать мой взгляд, — беги…если не можешь бежать, кричи! Моли о пощаде! НУ ЖЕ. КРИЧИ. БЕЙ РУКАМИ И НОГАМИ. УБЕЙ НАКОНЕЦ! Моё лицо обхватили горячие, как огоньки зажигалки, ладони и с повышающимся тоном они сначала спокойно трогали моё лицо, игнорировали то, как я им верчу, пытаюсь вырваться, а потом они замерли. Омываемые слезами пальцы скользят по щекам, однако нарастающий гнев подхватывает их и те резко сжимаются, терзая кожу лица. В панике хватаясь за мужские плечи, я не понимала, почему сил становилось только меньше, почему чужая кожа не хотела продавливаться и капли крови не выступали сквозь белое полотно, ПОЧЕМУ боль отдаёт током в фаланги и потому из раскалённой тяжёлым дыханием глотки вырывается не принадлежащий мне крик. Вдруг мужчина отстранился от меня, встряхнул руками, и лицо его озарилось тошнотворно-торжественной радостью, вожделением и умиротворением. Мои щёки горели, от пробегающих дорожками слезами огонь только усиливался, а внутри стало пусто. Белый шум в голове, слезливая попытка спрятаться, закрываясь руками и поджимая колени к груди. Шум собственного сердца навязчиво перебивается раздражающим, до самой дрожи в зубах, чьим-то криком вперемешку с истеричным рыданием. До того тошно, что в горле запершило, а привкус ржавчины выступил вместе с кислотой.