асфиксия

Это всё сон. Всего этого не существует. В голове вырисовываются картины прошлогоднего лета, такие яркие, такие теплые, с запахом солнца и звуками огненного заката. Вырисовывается смех и легкое чувство радости на душе. Плечи становятся легче, а легкие набирают больше воздуха. Кажется, что это было буквально вчера и всё, что происходило между двумя этими точками: сегодня и тогда — просто выдумка, от которой остались лишь выцветшие картины в голове, смутные образы. Глупая глупая выдумка. Она растворяется при внимательном рассмотрении, рассыпается на маленькие кусочки, песчинки и теряется в горячем береговом песке тех счастливых дней. Противные и холодные капли стекают по затылку, шее и устремляются за шиворот. Мундроп невольно ёжится, жмурится и медленно открывает глаза, надеясь увидеть перед собой море, закат и теплый-теплый песок. Но видит лишь серую, совсем новую и совсем чистую, будто дождь и грязь вокруг решили её пощадить, могильную плиту. Он смотрит на неё, не фокусируясь на отдельных элементах и даже не понимая, чего он здесь стоит, чего он здесь ждёт под холодным дождем, под которым он уже полностью промок и замерз от ветра. «Это было ожидаемо» — думает он. «Другого исхода и быть не могло» — тяжело вздыхает он. «Чего я вообще здесь стою?» Он смотрит на имя, внимательно выверяя каждую букву, проверяя в то ли слово все они сложились, точно тот ли человек перед ним оставлен досыпать свой последний и невероятно долгий сон перед тем, как вся Вселенная схлопнется. Он разворачивается и уходит, надеясь побыстрее уйти от этой грязи. И буквальной, которая мерзко хлюпает под его ногами, и той, которая поселилась у него где-то в душе, мало ли она там и останется, мало ли заразит всё остальное, и он весь заживо сгниет изнутри, оставив лишь пустую оболочку. Он старается не смотреть на могильные плиты, он старается не думать о той, новой и совсем свежей могиле, он старается не думать, забыть забыть забыть. Море, закат, песок. Такой теплый песок, такой красивый закат и такое глубокое море. Утонуть же можно. Мундроп останавливается и смотрит под ноги, на грязь в лужах, на лужи посреди грязи. Он пинает эту грязь, сильно, как только может, и вся ещё более мерзкая вода брызгает прямо на него. И как он только смог докатиться до такого? Как смог допустить всё это? Он стоит неподвижно, думает и не понимает. Тяжело дышит, почти задыхается в своих страхах. Дрожащие пальцы достают почти пустую пачку сигарет и зажигалку. Мундроп вытаскивает последнюю сигарету, поджигает и резко закуривает. Легкие неприятно режет, а на языке остается мятный привкус, который хочется собрать и выплюнуть, плюнуть им прямо в эту грязь, в эти лужи, в эту могильную плиту. Дома душно, отопление работает будто на улице тридцатиградусный мороз, хотя как только наступают холода, оно тут же начинает не справляться. Мундроп открывает окна во всей квартире, и прохладный влажный воздух тут же вваливается в помещение, спускаясь к полу. Он залезает на диван, укутывается пледом, чтоб не замерзнуть и просто сидит в тишине. Слушает шум дождя, как он барабанит по окнам и подоконникам, слушает, как листва шуршит под воздействием ливня и ветра, как проезжают машины по дорогам, полным луж. Слушает слушает слушает и не слышит одного. Не слышит недовольного бормотания за стенкой. Не слышит вздохов и охов. Не слышит шагов. Не слышит шуршание на кухне и хлопанье дверей. Он не слышит криков. Не слышит жалоб и возмущений. Сидит и чувствует ничего. Он засыпает там же, на этом же диване, не закрывая окон, думая, что ещё успеет пожалеть утром. Он ворочается, думая о каком-то бреде, кутаясь ещё сильнее в плед, который уже не согревает от холода ночи, и в итоге засыпает под утро, просыпая работу. Просыпается Мундроп в обед, чувствуя себя не на своём месте, будто что-то пошло не так и ужасно замерзнув. Он просыпается с дрожью в руках и от этой же дрожи он и проснулся. Чувство необъяснимой паники не проходит, оно волной накатывает его, пока вокруг лишь тишина. Он смотрит на часы и тут же хватается за телефон, где висит несколько пропущенных от Фредди. Мундроп тут же перезванивает, не ожидая, что он возьмёт трубку — у них сегодня слишком много выступлений, но если возьмёт, то будет не очень хорошо — Фредди хоть и добрый, но очень строгий, особенно если это это касается работы. Но на удивление он взял трубку. — Фредди, извини, я проспал, я — начал оправдываться Мундроп, но его тут же перебили. — Ничего страшного, я всё понимаю, — спокойно сказал мужчина, — лучше отдохни сегодня, мы закрыли детсад по якобы техническим причинам, — он замолк и было слышно, как он грустно вздохнул, и Мундроп надеялся, чтоб только бы это не началось — Соболезную, держись, всё будет хорошо. Мундроп ничего не сказал, просто сбросив трубку. Зря надеялся. Он снова укутался пледом, стараясь согреться, однако ничего не помогало. Холод пробирал до костей, он пробегал под кожей, залезая, в каждый угол организма. Надо бы позакрывать ебаные окна, надо бы лечь под одеяло, выпить чего-нибудь теплого и поесть, а то желудок постепенно начал пожирать самого себя. Но он не мог сделать даже самого простого — просто встать. Не было сил. Не было желания. Хотелось так и лежать, лежать, лежать. Ещё было страшно. Мун боялся, что это всё было сном и что он сейчас встанет, зайдет на кухню, а там его встретит до ужаса знакомое, до ужаса родное и до ужаса противное лицо. Свиная рожа. Будет кричать, бить, возмущаться, ходить по всех квартире взад-вперед, что-то приговаривая. Хватать, держать и душить. Душить душить душить. Однако было страшно и не увидеть ее. Мундроп лежал и абсолютно не понимал, что ему делать, как ему жить, что теперь чувствовать. Ему радоваться или грустить? Забыть про нее как про страшный сон или молиться, чтоб на том свете с ней всё было хорошо? Он не мог найти ответов. Он даже не мог ни к кому обратиться, потому что сейчас он точно остался один. По квартире он ходил, укутавшись пледом, хоть это и не спасало — он не хотел закрывать окна, хотел, чтобы все запахи, связанные с ней, ушли. Он ходил из комнаты в комнату, пряча в комоды, в шкафы, в самые дальние углы все вещи, которые были связаны с ней. Их общие фотографии, где был ещё и он, человек, которого он не видел около двух лет и который бессовестно взял и бросил их, ее одежду, косметику, духи, её книги, пустые и бессмысленные, журналы, ебучую линейку, которая, удивительно, что не сломалась, когда эта мразь била его, всё всё всё. Он запер её комнату на ключ, швырнул его в конец коридора и, свалившись на пол от бессилия, прижавшись к двери, плакал, задыхался, захлебывался в своих слезах, в своем горе и всем одиночестве, которое теперь превратилось из уродливого калеку в темную-темную бездну. Ныряй ныряй ныряй. Там тебе и место. Мундроп не знал. Не знал ничего. Все планы сгорали в огне, всё понимание этой жизни раскололось и ключи не подошли. Ни одна дверь не открылась. Ни одна из них. — Эй, чмошник, чё как дела? — Монти набросился на него с объятиями почти сразу же, как он зашел в пиццаплекс. — Монти! — отдернула его Роксанна, — Отстань ты от него, хотя бы сейчас! — она говорила негромко, видимо, чтоб парень не слышал их, однако он всё слышал, даже если и не хотел этого. — Э? С чего вдруг?! — Монти не собирался понижать голос, — Он вот живой здоровый, всегда таким был и раньше проблем не было, — он недоумевающе смотрела то на Роксанну, то на Мундропа. На Мундропа, на Роксанну. — У человека горе, мать родная умерла недавно, можешь хоть раз вести себя как человек, — она говорила почти шепотом, тихо-тихо, но с явной злобой к Монти, которой тут же замолк и, в последний раз взглянув на Мундропа, ушел куда-то. Ну да ну да ну да. Пусть все об этом узнают. Пусть все начнут его жалеть, говорить вот Мундроп бедненький безмамный. Ой бедненький ой бедненький. «Не нужна мне ваша жалось. Не нужно мне ваше понимание» — думал Мундроп, спеша в детсад и стараясь не наткнуться на Фредди, потому что у него тоже начнется это понимание и сожаление. В этот день Мундроп не мог спокойно смотреть на детей. Не мог смотреть, как они радуются, как они веселятся и смеются, как их любят их родители, как они все дружат и верят друг другу. — Чел, может ты хоть чего-то поешь. Голос Чики пробирался до его сознания будто через толщу воды. Мундроп растерянно поднял на неё свой взгляд, отвлекаясь от воспоминаний с теми детьми. — Ты и обедать не приходил, и ужинать не ужинаешь нормально. А нам еще несколько часов работать, — грустно говорила Чика, пододвигая картошку и кусочек пиццы ближе к Мундропу, — Я знаю, что не всё хорошо, но если ты хочешь выговориться, мы можем поговорить, — она неловко усмехнулась, отводя взгляд. Он бы хотел поговорить, но что говорить? Слов не находилось в голове. Везде — пустота. Да и будто бы пересказ его жизни хоть как-то может улучшить его ситуацию. — Всё нормально, всё пройдет, — Мундроп неохота потянулся к картошке, — Всё обязательно пройдет, — говорил он в пустоту, сам едва ли веря в свои слова. Хотя как верить в такое, когда всё хорошо? Он наконец-то избавился от домашнего тирана, теперь всё хорошо! Теперь всё просто отлично! Он свободен и одинок! О чем ещё можно было мечтать? Правда, о чём? Теперь он приходил домой, когда хотел, ел, что хотел, включал музыку хоть на полную катушку, приглашал гостей и они пили до утра. Он не слышал криков, не слышал возмущения, не слышал бесконечного ворчания и вообще вся его жизнь только в его руках, ему никто больше не указ, никого не надо слушать, и не надо выслушивать больше бесконечные возмущения обо всем. Правда мало кого он сюда приводил. Только Чику, с которой они пили пиво, иногда Егермейстер с энергетиками мешали, отчего Мундроп вваливался в ещё большее уныние и ещё большую грусть, поэтому больше Чика такое не приносила. Чика была единственным человеком, кто хоть как-то старался понять его. Она часто приходила к нему. Готовила ему, потому что сам он бы так и продолжал питаться какой-то дрянью быстрого приготовления. Оставалась с ним на ночь, когда он места себе не находил. Много говорила с ним, рассказывала о себе, расспрашивала о его жизни, его истории, его проблемах и страхах, его планах. У неё было тоже куча проблем, ой как много было у неё проблем, но они договорились, что вместе со всем справятся. Хотя Мундроп и понятия не имел, что будет после того, как они справятся. Что вообще ему нужно от жизни? Чего он хочет? Всю жизнь ему об этом говорила мать, которую он не слушал и делал всё наоборот, но что теперь, когда вообще нет ничего, от чего можно было оттолкнуться? Всё казалось пустым и пресным. Всё выглядело как осень, как ранняя весна, мерзко и противно с привкусом одиночества. Хотя Мундроп и не мог назвать себя полностью одиноким просто благодаря Чике, которая часто приходила к нему в детсад, когда все дети уходили. Тем не менее, она не могла полностью понять его, у неё были хотя бы какие-то планы, мечты. Она хоть на что-то надеялась, в то время, как Мундроп надеялся просто не быть похожим на мать. Он уже даже во времени потерялся. Потерялся в своей голове без понимания даже где найти выход. Всё было пустым и мерзким. Грязным и противным. Бессмысленным. Всё было таким бессмысленным. — Эй, это вообще не норм, тебе надо к врачу сходить, говорила же не жри эту хуйню, — возмущалась Чика, когда они вместе шли домой — она живет неподалеку. — Да, надо будет сходить, когда-нибудь. Когда-нибудь надо, — отвечал Мундроп, думая, что и правда надо сходить. Подняться в выходной день. Выйти на улицу. Дойти до поликлиники. Записаться. Прийти к врачу. Сказать чё да как… Зачем? В чём толк? «Пойдешь завтра на концерт?» «Монти позвал на природу. Там должно быть весело точно не хочешь пойти?» «Блин тут такой серик прикольный посмотри обязательно!» «Поешь, пожалуйста, у тебя там вроде были макароны и ещё чё-то, должно хватить» «Сходи к врачу, пожалуйста» «Мун, пожалуйста, не думай о таком» «Я очень волнуюсь за тебя» В чём смысл всего этого? Человек просто рождается, проживает свою никому ненужную жизнь и умирает. Зачем всё это? Что именно надо сделать в этой жизни? Есть какой-нибудь план? А что именно надо сделать за день? Сколько часов надо уделять на работу, сколько часов надо уделять на питание, сколько на развлекаловку? Зачем он работает? Зачем он занимается какой-то бессмысленной фигнёй? Зачем зачем зачем В чем конечная цель? Как понять, что это конец игры? Как стать человеком, чтоб твоя жизнь не прошла зря? Как можно чего-то добиться, если он тупой и бездарный? А точно надо чего-то добиваться? Точно надо жить не просто так? Зачем вставать с кровати? Зачем куда-то идти? Зачем кому-то что-то там доказывать? — Чика, я задержусь немного, — Мундроп с улыбкой убирал раскиданные игрушки. — Хорошо, — она грустно стояла на балконе, где обычно стояли родители, наблюдая, как играются их дети, — Только слишком долго не задерживайся, а то отдыхать тоже надо, будешь ещё как Фредди, — она слегла усмехнулась, — Ладно давай, дед с шапке, до завтра! — До завтра! Она с улыбкой развернулась и ушла. Чика заслуживает самого лучшего и она обязательно это получит, в то время, как некоторые даже жить не заслуживают. Никто не будет грустить из-за его смерти, а для него это идеальный способ разорвать этот порочный круг, избавить себя от страданий. Всё забудут о нём уже скоро, как забывали о нём всегда. И он тоже забудет о себе, о своих страхах и своих проблемах. Навсегда.