Цепи

Андерс шепчет «люблю», а затем кричит «ненавижу». Хоук бормочет «убей» и неясно кого: её или себя. Он пытается, но знает, что никогда не хватит сил довести дело до конца. Она призывает его отомстить, но оба не знают кому. Андерс хочет свободы для всех магов. Хоук хочет власти лишь для себя. Она воплощает всё, что он ненавидит: маг, предавшая других, каблуком наступившая на горло таким же как она. Хоук шутит, что ну сами виноваты значит, надо было лучше магии учиться, смогли бы тогда противостоять храмовникам. На их шеях цепи, на цепях имена: у неё семьи, друзей, — Мерриль разбила зеркало и свою душу, Изабелла все ещё жалеет, что вернулась, один Фенрис счастлив, волк, нашедший хозяйку. Два безумца, — и многих тех, чьи жизни она разрушила. У него стражей, — как их звали, помнишь, Справедливость? Или лучше звать тебя Местью? — магов и других, кого он погубил, намеренно или нет. И имена друг друга, магов, тянущих друг друга в пропасть. Справедливость кричит остановиться, разорвать всё и уйти, смерть Хоук только усугубит. Месть вопит продолжать, придушить суку, предавшую своих. Андерс хочет тишины. И целует разбитые об стену в очередном скандале пальцы, пока она залечивает нанесенные ему собою же царапины. Цепи заканчиваются ошейниками как у псов и Фенрис наверняка оценил бы иронию. — Правильно Варрик говорит, плохо это всё кончится, — вздыхает она, цепляясь за него в очередном порыве непонятных обоим чувств. Андерс касается её лба своим, и надеется что весь этот ком чувств внутри — просто скверна окончательно отравила разум и сердце. А может Хоук права и во всём виновата магия. Когда умерла Лиандра, то Хоук плакала, тихо-тихо, чтобы никто не заметил и не узнал. Андерс заметил и обнял за холодные острые плечи, пока она качала головой и повторяла, что прокляты они все, понимаешь, Андерс, прокляты. Магия приносит лишь горе, достаточно на них двоих посмотреть. И может она была права, но Андерс все равно качал головой и шептал ей в волосы: — Ненавидь меня, но не их. — Я и так. Всех сразу. — И правильно. Но меня в первую очередь. И любовь давила им на плечи, защёлкивалась замком цепей на шеях, пока ненависть кандалами сковывала руки и стягивала грудь. Андерс рад был бы помочь, но сил его хватало лишь исцелять тела, жалкие и бесполезные, готовые превратиться в прах, но не измученные и разорванные давным давно души. Справедливость презрительно требовал прекратить этот фарс. Андерс впервые, но не слушался. Целитель, не способный исцелить даже себя и защитница, не защитившая никого. Магия сковала их со слишком многим, чего они пожелали бы не знать: с Кругами, с чужой болью и друг с другом. Андерс хотел свободы для всех магов, но не мог освободить хотя бы себя для начала, Хоук хотела лишь вытащить семью из бедности, но семья осталась могилами с очередным прахом на руках. На его руках были следы селитры и драконьего камня, а в ушах требования Мести подчиняться и причинить другим такую же боль, какую причиняли им. Андерс не уверен, кому «им», но подчинялся. И когда церковь разнесена на куски, то в сдавленном цепями горле лишь горькое сожаление, — одно из двух чувств, принадлежащих лишь ему. Андерс шепчет: «люблю», ведь сил кричать не осталось. Хоук плачет: «убей» и непонятно, обращаясь к себе или Себастьяну.