***
Санрайз пытался быть самостоятельным. Именно этого требовали работодатели. Без чьей либо помощи справляться с детьми, показывая родителям насколько их чадо чудесное, и вообще, лучше никого нет! Парень частенько справлялся сам, пусть также частенько получал из-за этого по макушке. То игрушку принесёт другого цвета, то наоборот придёт за ней, а уже в комнате задастся вопросом — а зачем он сюда пришёл? Приходилось записывать такие мелочи на жёлтые липкие стикеры, либо сразу писать на мягкой коже ладони — татуировки с названием предметов вряд ли в моде. Зато так проще. Хотя Мундроп этого не понимал. Косился вечно на исписанные запястья как на заплесневелую колбасу, но вслух не озвучивал нарекания. Только взгляда хватало. И сейчас, пока Мундроп попивал любимый кофейный напиток с двумя ложками сахара, Санрайз решил подурачиться. Тревожить Мундропа во время перекуса — чревато смерти, но друзьям можно? — А где кубики плюшевые? — В коробке внизу. — А карандаши цветные? Они опять все грифели разбили. — В ящике в столе слева. — А где… — В пизде, — резко отвечает парень, усмехаясь. Мундроп ставит чашку на стол с особым грохотом, показывая недовольство, а сам медленно приближается к перепуганному коллеге. Он делает всё нарочно медленно, растягивая удовольствие. Улыбается, покачивая бёдрами. Может себе позволить — король положения. Всегда и везде. Он прогибается в спине с грацией кошки, мажет языком по собственной нижней губе, а ладонью сжимает чужую тёплую, пока та роется в пачке цветных карандашей. Так… смущающее близко. — Будешь кофе? Санрайза хватает только на положительный кивок.***
Около лабиринтов всегда было светло. Всё для детей, они же любят свет, не так ли? Небольшой столик с раскрасками пустовал, пока его стулья оттащили к горке у служебных помещений. Оба воспитателя уселись под разным освещением, но максимально близко друг к другу. Им было комфортно, действительно комфортно вдвоём. Санрайз чистил ароматную мандаринку, складывая шкурки на белую сухую салфетку, что стащил на пункте охраны. Подумаешь, салфетку украл? Мундроп сидел молча, складывая руки на груди, а глаза оставил открытыми, но лишь для слежки за происходящим. С первого знакомства прошло больше двух месяцев. Не так уж много, но достаточно, чтобы понять кто перед тобой. Санрайз влюбился, ужасно по-детски. А как иначе, если вокруг только дети? Каждая черта коллеги привлекала его особенно сильно — даже будь то отрицательная как свинство. А он — грязнуля жуткий! Разбросанные стаканчики кофе, что приходилось выкидывать самостоятельно, прямолинейно на это указывали. Ещё они заключили договор о сменах. Как только дети ложились отдыхать — в игру входил гордый собой Мундроп, оставаясь с малышами. Коллеги продумали каждую мелочь, но там не было свиданий. Один на один, без детей, что норовят разрисовать тебе лицо цветным фломастером. А Санрайз хотел свиданий. И предложить страшно, и сидеть сложа руки — такое себе развлечение. — Слушай, — робко начал Санрайз. — Ты мне так и не рассказал о пропажах детей. — Ты правда хочешь об этом знать? — Мне интересно. — Да рассказывать, собственно, нечего. Охранница местная частенько забирала кого-то без разрешения, а затем эти дети таинственно пропадали. Находили их в самых разнообразных местах, спрашивали, мол, как так? А те: «я не помню». И каждый раз кто-то оставался виноват, но мне всё равно, серьёзно. Пока это не касается меня, а теперь и тебя, то мне всё равно. Там этих бумажек в суд… вместо туалетной бумаги можно использовать. — Довольно ужасно, — всё, что сумел выдавить из себя воспитатель, выслушав рассказ до конца. Он сказал бы больше, если бы рот не был забит дольками сладкого цитруса, а сам парень умел выражать эмоции больше, чем: «ужас, кошмар, бывает». Мелких же находили, значит не так всё плохо? Кажется, они даже были невредимы. Значит действительно всё хорошо. — Будешь мандаринку? Мундроп лишь усмехнулся. Он даже не думал отвечать. Конечно — сарказм его отдушина, но можно поступить интереснее, чем поиграть в словесную перепалку. Парень повернулся к коллеге со всей решимостью во взгляде, показательно открывая рот. Мол: «давай, чего ты ждёшь? Я хочу мандаринку!». Санрайз нервно сглотнул, понимая всё правильно — покормить, то есть, серьёзно? Господи. Пальцы затряслись, начиная доставать дольку из кожуры. Они же воспитатели, ничего такого тут нет, верно? В отношении детей, а не друг друга, естественно. Тогда почему по загривку проходит холодок, а ладони никак не могут отодрать фрукт от корочки? Пальцы подносят дольку ко рту Мундропа, аккуратно укладывая на язык. Ох, сколько раз этот язык становился причиной чьей-то возбуждённости. В ответ — хитрая улыбка. Осталось две штуки, и мандаринка закончится. Со второго раза легче не стало, пальцы продолжали подрагивать, а румянец на щеках выдавать с потрохами. И как только можно было влюбиться? Когда последняя, третья долька, оказывается на языке — Санрайз скулит от неожиданности. Мундроп вылизывает его пальцы, погружая в теплоту собственного рта всего на одну фалангу. И этого хватает, чтобы парень рядом закрыл лицо свободной ладонью, мечтая провалиться сквозь землю. Слишком интимно, слишком возбуждающе, всё, блин, слишком. Дышать становится сложно не от возбуждения, а от пальцев на горле. Мундроп сжимает ему глотку, притягивая ближе к себе, слишком ближе. Детей, как назло, нет — тихий час же. Неужели никто не спасёт бедного воспитателя от лап чудовища? Нет, ну и ладно. Пальцы выскальзывают изо рта с хлюпающим звуком, когда Мундроп лезет целоваться, наконец притянув коллегу достаточно близко. Губы трутся друг об друга, мандариновый запах сводит с ума, а языки сплетаются воедино. Словно изголодавшиеся пиявки дорвались до желанной крови. Санрайз отдаётся полностью, отвечает с таким же напором, но давая возможность доминировать над собой. Он хочет, чтобы над ним доминировали. Жаждет оказаться в крепких руках, ощущая их везде, прямо как в первый день знакомства. Санрайз проваливается в чувства настолько сильно, что не сразу замечает, как второй парень отстранился, подавая руку, чтобы встать следом. — Не дай совести встать у себя на пути. Салфетка с мандариновыми очистками падает на пол, а двое парней спешат в служебное помещение, подальше от места мирно спящих детей. В комнате темно, от чего Санрайз хмурится, но всё же даёт возможность к себе прикоснуться, впиваясь в шею укусом. Коленки действительно подкашиваются, но страх глубоко внутри не даёт отдаться процессу с головой: гложет. Мундро целует, ласкает, просит, но внезапно понимает: что-то идёт не так. Парень перестал быть послушным, стал зажиматься, не знать куда деть руки, что до этого трепетно вылизывали. — Ты боишься темноты? — Да. С самого дня, негласное правило про страхи, всплыло в памяти. Обещали никогда не нарушать правило, никогда! Будет ужасно стыдно наплевать на это, а значит нужно придумать план. Придумать за несколько минут, иначе пропадёт настрой. В идеальной вариации нужно поделить комнату на двое, где каждый будет на своей половине, но это — невозможно. А значит нужно чего попроще придумать, чем покупка и установка прожектора и диско шара. Мундроп тянется к собственному запястью, развязывая мягкие атласные ленты. Элемент рабочего костюма — бордовые ткани, обкрученные несколько раз вдоль предплечья. Он тянется к выключателю ламп, минуя крики коллеги. Свет бьёт по глазам, но Мундроп не обращает на это внимание, внимательно уставившись на Санрайз: — Смазка и презервативы у меня в шкафчике, он открыт. — Ты… — Просто знай, что я тебе доверяю. И завязывает бордовую ленту у себя на глазах, тем самым скрываясь в темноте. Это так… охуенно, что у Санрайза нет слов. Он сокращает расстояние между ними, притягивая слепого коллегу за шею к стене, где стоял до этого. Впивается поцелуем, продолжая неистово целоваться около шкафчиков, на что только хватает силы и упорства. Целует, мажет, сплетает языки, лишь бы больше, лишь бы навечно. Из-за пропажи зрения обострились другие чувства — запах в комнате всё ещё пропитан мандаринами, как и их одежда. И сердце бьётся у обоих сильно-сильно, до тахикардии. Мундроп кусается в шею, зализывая темнеющиеся пятно на ощупь, по оставленным следам зубов. Он ничего не видит, но представляет, подключая воображение на полную. Разводит коленом чужие, худощавые ноги, надавливая прямо в паховую область. Его малыш успел возбудиться от поцелуев, какая честь. Санрайз извивается, ощущая у себя на рубашке пальцы, что медленно вытягивают пуговицы из петель. Старается не отставать, проделывая то же самое. А пальцы дрожат, явно протестуя. А Мундроп… даже пуговицы вытаскивает слишком идеально. Одежда остаётся валяться на полу, когда открывается дверь металлического шкафчика, доставая оттуда всё необходимое. И тут либо Мундроп действительно хотел нагнуть Санрайз, что даже готовился к этому особенно тщательно, либо он нагибает всех подряд, а это в ящике — обыденность. Об этом думать совершенно не хотелось. Вообще не хотелось думать, когда у тебя на члене мягкая ладонь, а ты задыхаешься, переводя дыхание после сотого поцелуя. Мундроп дрочил ему пальцами, обводя по кругу возбуждённую головку, играясь с яичками, перекатывая их в ладони, оттягивал крайнюю плоть почти до боли. И всё казалось сказкой, пока парень внизу не начал ему сосать, да так идеально вбирая в себя почти целиком весь ствол, словно занимался этим всю жизнь. Поднимался и опускался, когда ускоренно двигался, стоя на коленях, прямо на холодном полу комнаты. Горло вибрировало от толчков, в сотый раз заставляя кончить, на что и надеялся Санрайз, пока чужие пальцы не пережали член у самого основания. — Тише, солнышко, — Мундроп усмехнулся, вытирая рот тыльной стороной ладони. — Это не должно так быстро закончиться. Сможешь сам себя растянуть? И откуда у него остались силы разговаривать? — Я… хм, да, конечно. Через несколько минут комнату наполнили хлюпающие звуки вперемешку со стонами. Санрайз действительно справлялся на ура: сначала первая фаланга в смазке, затем палец целиком, затем второй, и даже третий. Насаживался особенно сильно, поскуливая, когда Мундроп блуждал по телу, уделяя особенное внимание твёрдым соскам. Чувство чьей-то игрушки приятно отдавалось в виски. Санрайзу, чёрт возьми, нравилось быть чьей-то игрушкой. Вернее, не чей-то, а именно этого сумасшедшего парня, что заставлял умирать каждый раз, заметив взгляд в свою сторону. И от мысли, что в данный момент этот чудесный парень принадлежит только ему, палец сильнее массировал простату, заставляя съёжиться. И когда Мундроп любезно намекнул, что пора бы уже, вообще-то, Санрайз решительно захотел быть сверху. А почему нет, собственно? Надел порученный презерватив на любезно доверенный член, напоследок запоминая этот момент в памяти. Слишком хорошо, чтобы забыть так быстро. Попросил второго парня улечься на махровое полотенце, а самому медленно опуститься. План — идеальный. Реализация — сейчас будет. Стенки плотно сжимали плоть внутри, до дрожи в коленках, и оба бы упали, не будь на полу. Приходилось взять несколько секунд передышку, привыкая к ощущениям, а затем начать полноценно двигаться, то поднимаясь, то опускаясь на твёрдый ствол. Было сложно одновременно двигаться, пока тебе дрочат, но Санрайз — парень смышлёный. Во всём, кроме самых простых вещей. Чем сложнее задание — тем сильнее работает мозг, чего не скажешь о подборе карандашей для детей. И всё-таки, он считал себя умничкой. Разве что справиться со рвущимися наружу стонами было сложновато. Тут да, виноват. Мундроп плотно поджал губы, кончая внутрь презерватива, даже не стараясь удержать гортанный стон. А второй парень любезно испачкал чужую руку, что до самого конца оставалась ласкать возбуждённую головку. Жаль, атласная лента, что продолжала скрывать глаза, скрывала истинные эмоции.***
— Знаешь, — подал голос Мундроп, когда они собирались выходить из комнаты. Убираться приходилось больше получаса, но он не жаловался. Ещё бы, убирался ведь Санрайз, а тот просто с лентой сидел в углу. Игрался кубиками. — Мне кажется я схожу с ума без света. — Да? Почему это? — Потому что ты — мой свет.