***
Это очень неловко — получать серебро на последних соревнованиях, а потом шмякаться задницей на лёд. Так думал Юри, стараясь ещё осторожнее семенить за слишком бодрым для спавшего четыре часа человека Виктором. Если быть честным, то он так и не понял, за каким чёртом они поехали в Россию, когда до следующих соревнования не неделя, конечно, но и не так уж и много. Логичнее потренироваться. Хоть в чём. Да, он снова нервничает. Но кто не будет нервничать, зная, что на него будут смотреть сотни людей, что ему нужно обогнать других фигуристов, что не так и легко сделать, особенно когда они с такой уверенностью выходят на лёд. Да и думать нужно вообще-то о своих чувствах, эмоциях, о том, что нужно показать. Но знаете, не всегда ты можешь показать то, что задумано. Вот должен ты кататься радостно, показывая восторг каждым своим движением, а ты битый час перед выступлением сидел с постной миной, не выражая ничего, ты просто в акте от того, что боишься. Боишься проиграть, боишься не доделать, боишься смотреть в глаза тренеру, другу, близким, всем тем, кто так в тебя верил, а ты не оправдал их ожидания. Хотя мог. Чуть-чуть, и получилось бы. Это выступление запомнилось Юри. Каждое было особенным и чем-то таким ярким блестя на фоне остальных, чем и запоминалось. Но этот раз… Он был очень, очень горд тем, что смог. В этот раз второе место радовало, но не было такой явной нотки грусти, что съедала тебя изнутри, заставляя вновь молча лежать и смотреть в потолок, думая о том, что можно было и лучше, что это не предел. (Хотя есть и крохотный плюс — ты чувствуешь, что есть, к чему стремиться. Но согласитесь, об этом ты думаешь в последний момент) В этот раз для него главным было не только показать всё то, о чём он думал до этого, эмоции, настроение композиции, человека или персонажа или себя, как в этот раз. Таким же главным для него был конец выступления. Это было… Юри не знает, какие нужно подобрать слова, чтобы описать то, что без слов понимаешь гораздо лучше. Да, он признаёт, что в глубине его души теплилась тщеславная мысляшка о том, как бы он хотел не только также профессионально прекрасно выступать, как Виктор Никифоров, но и…превзойти его. Юри прятал, скрывал, не давал даже самому себе осознать до конца подобное. А в этот раз понял, что не так формулирует своё тайное…желание, что ли. Нет. Это желание более походило на маленькую страсть. Совсем небольшую, задавленную её обладателем, но стабильно пламенную, готовую при любом удобном и нет случае воспылать, захватить всего человека, не дав ему ни секунды, чтобы очухаться, не то чтобы осознать-принять положение вещей. Зато теперь Юри понял, что ему не нужно превосходить Виктора. Ему будет сверхдостаточно удивить его. Удивить по-настоящему. Так, чтобы сердце забилось быстро-быстро, глаза распахнулись, чтобы взгляда отвести невозможно было, физически невозможно, чтобы в голове не осталось ни одной мысли, чтобы всего человека охватил такой распирающей грудную клетку восторг, что даже дышать забываешь, а потом не можешь остановиться, чтобы восстановить сердечный ритм, и задыхаешься, уже думая о том, как на это реагировать, что сказать, как похвалить, не догадываясь, что вся эта реакция — вот лучшая похвала, ради которой всё это и было. Примерно тот же восторг и испытывал Юри, стоя один на огромном любимом льду под овации восторженных зрителей. Весь запыхавшийся, уставший как гончая после нескольких часов погони за добычей, но безмерно довольный результатом, очень благодарный всем, кто смотрел на него сейчас, всем, кто поддерживал его до этого, всем, кто и после этого выступления будет поддерживать его, Юри смотрел на него. На того, чьи слова сейчас решат, возможно, чуть ли не всю жизнь парня. Ну ладно, не так глобально, это уж слишком гиперболизировано будет сказано. Но это всё равно имело очень важное, самое важное значение в тот момент для Юри. И он видит, как Никифоров бежит. Бежит к нему. И конечно же, только выступивший фигурист бросается к нему навстречу. А Виктор останавливается, секунду смотрит на него и запускает руку в свою платиновую челку красивым грациозным жестом откидывая её назад (впрочем, она возвращается на законное место спустя мгновение). В каждом его жесте, в каждом повороте головы или мимолётной улыбке краешком губ, во всём этом есть львиная доля красоты, прекрасного кокетства, какого-то тонкого флирта высшего уровня, оттого и прекрасного такого. Эти лирические отступления можно продолжать сколько угодно, то смущаясь от таких мыслей, то оправдывая себя тем, что так и есть. Безусловно, так и есть. Но в этот раз сей столь присущий Виктору жест… Юри не знает, это ему, может, привиделось, может, это было и вовсе очевидным, но лицо Виктора тогда выражало крайнюю степень решимости. А это отмахивание челки словно говорило, что всё решено. Если до этого и были какие-то сомнения, то сейчас их просто не может быть. Поверьте, за эти секунды, что его тренер стоял, будто заставив и самого Юри остановится, последний что только надумать себе ни успел. Но… Это же было великолепно, да, Виктор? Объятие. Лёд. Поцелуй. Почему-то запомнилось именно в такой последовательности. Ладно, чего уж греха таить, запомнилось, конечно, всё, но вспоминалось часто (читай: почти всегда после этого) именно последнее. Юри благодарен судьбе за то, что то ли от шока, то ли её волею он не отбил себе ничего такого особенно важного для выступлений, когда они грациозно, в обнимку, очень близко друг от друга (ну что вы говорите, друг на друга) шлёпнулись на холодное гладкое зеркало, любимое, до боли во всех смыслах знакомое зеркало. И очень твёрдое, знаете ли. И холодное.***
Верите или нет, но Юри снова не выспался. Ладно, будем честны, он не смог уснуть, всё время и ночи, и утра, и дня, и следующей ночи, и во время полёта в самолёте, думая о поцелуе Виктора и заставляя себя не думать о том, а почему он, собственно, думает это именно об этом. Получалось не очень. Либо он съезжал в дебри причин, либо он пытался снова ощутить, что было тогда. И последнее тоже получалось не очень. Проведя пальцами по губам, он тут же вытянулся по струнке, потому что ходячей причине этих дум нужно было именно сейчас проснуться и в упор посмотреть сонными голубыми глазами во взоволнованные карие, а потом хлопнуть рукой по чужому колену со словами «Ты что такой серьезный сидишь!», тихо хохотнуть и снова уснуть — везёт же некоторым быть такими спокойными! — тихой сапой положив голову на соседское плечо и так и не убрав ладонь с соседской коленки, заставляя обладателя этих плеча и коленки чувствовать, как какая-то словно бы лёгкая электрическая волна прокатывается с головы до ног, а коленку словно чуть печёт. Впоследствии оба мужчины заснули, однако младший из них всё равно проснулся разбитым, но где-то в глубине души довольным, из-за кажущегося бесконечным, мутного сейчас сна с Виктором.***
Вот зачем, зачем они пошли именно по этой улице, где нужно было переходить широкую дорогу, покрытую серо-коричнево-светло-жёлтым льдом? Впереди, через всего шагов десять, относительно узкая тропинка с двумя сугробами высотой до твоих коленей, зато снежная и не катучая. Вроде, это окраина города, прямо самая его окраина, где всё ещё есть низкие пятиэтажки, а то и двухэтажные дома, где дороги, в принципе, не такие уж и широкие, берёз с каждым шагом больше, а за теми домами вообще виднеется целый лес. Сосновый. Темный, даже не зелёный, а какой-то синеватый, со снежными верхушками деревьев. Снег везде, кстати. И его много. Очень. И холодно. Виктор то ли «молодится», то ли у него слишком крепкий иммунитет, то ли… Нет, ну к такому привыкнуть невозможно! Юри пытается ещё сильнее укутаться в белую шапку-ушанку. Вот просто посмотришь на Виктора, так прямо и холодно становится. Холодно, но всё равно смотришь, потому что завораживает всё это: и покрасневший кончики носа и ушей, и платиновые волосы, которые чуть треплет холодный ветер, и голубые глаза, ледяные, прекрасные, смотрящие прямо в душу, и бледно-розовые губы, так тепло улыбающиеся, и эти искры смеха на самом дне глаз… Так, стоп! Он что, всё это время смотрел на Виктора? Вот почему он сейчас всем своим видом смеётся, только молча, но смеётся. Юри покраснел, развязал минуту назад завязанную шапку, отвёл взгляд куда-то вверх, в бледно-голубое небо и… — Аккуратнее. Он был готов уже ощутить твердость льда своей задницей, думая, что в этот раз ему не повезёт мягко приземлиться, однако Витя оказался внимательнее и решил продемонстрировать быстроту реакции, успев не допустить рокового падения. Привычно ёкнувшее в мимолётном ожидании сердце удивлённо забилось, когда волна спокойствия разлилась по телу вместе с теплом от находящегося рядом другого тела. Чувствовать большую, широкую ладонь, крепко придерживающую его за талию, и вторую, бережно опустившуюся на левое плечо и тоже не дающую ни шанса упасть, было чертовски приятно. Юри снова загляделся в голубые глаза напротив, пропуская вопросы о том, как он. Этот человек… Внезапно Юри ощутил острую потребность оказаться ближе, ещё ближе и обнять, прикрыть глаза и постоять так, долго постоять. И вновь получить поцелуй. Но только один на один, когда других нет, другие не смотрят. Виктор поставил всё ещё молчащего Юри прямо, но руку на талии оставил, пальцами второй убирая в сторону темные волосы. Чуть склонившись, он оказался почти так же близко, как и хотел Юри. Но желанного поцелуя не было.***
Юри капельку обиделся на не сдержащего в конце концов смеха Виктора и шёл до леса молча, слушая, как скрипит снег под его ногами и под ногами Виктора. На самом деле обида прошла тогда же, когда и появилась, потому что ну слишком прекрасен Виктор всегда, а смеющийся… В голове всё же мелькали проблески мыслей о том, а что будет, если уже он его поцелует? Всё равно было как-то неловко, словно не ему уже двадцать три и не Виктору двадцать семь. Несмотря на разницу в возрасте, с Никифоровым было легко находиться рядом, даже когда он смущал его чуть ли не каждую секунду, и это-то в первые дни знакомства! Если бы Виктор сейчас говорил что-то столь «обыденное» столь страстно, притом смотря прямо в глаза взглядом из-под пушистых белых ресниц, игриво, но ненавязчиво проводя пальцами по чужой руке; если бы сидел сейчас так близко, спокойный и сонный, в одном халате, хотя и тот слишком аккуратно сползал с правого плеча; если бы сейчас он стучался в его комнату с предложением спать вместе, объясняя это тем, что ещё не знает своего подопечного; если бы они снова оказались сейчас там, на горячих источниках… Юри покраснел. И что, если бы сейчас? Он бы и сейчас покраснел и с завидной быстротой оказался в метре-двух от Виктора, но со смущающей мыслью о том, что он и не против снова смотреть на такого Виктора, да и спать вместе тоже… Юри и не заметил, как они оказались у кромки леса и уже битых минут десять ходили туда-сюда. А вот Виктор заметил, о чём и не преминул спросить, пытаясь не дать отвечающему снова впасть в молчание, хотя просто постоять и поглазеть друг на друга он против не был. Но они как никак шли сюда на лес посмотреть, показать Юри красоты зимы русской! Хотя быть притянутым за воротник пальто к Юри самим Юри было несомненно приятно, особенно оттого, что это напоминало ту фразу перед выступлением с темой Эроса, то выступление в принципе было очень для Юри несвойственным, но очень цепляющим именно этим. С Юри всё в принципе было странным, открывалось по-новому, вот кого бы он ещё с такой пылкостью сейчас целовал в свои двадцать семь, кто бы так спокойно отдал ему инициативу и, до этого сам её проявивший, позволял вжимать себя в ближайшую сосну, пытаясь в ответ обнять ещё05.01.2022