На пути к лучшему миру

Вода была ледяная. Гарри поморщился от боли, чувствуя, как холод обжигает руки. Держать тяжеленное яйцо и двигать окоченевшими пальцами было почти невозможно, но он старался. С трудом открыв его, он наблюдал, как оно вдруг начало светиться изнутри и оттуда донеслись на удивление приятные звуки. — Черт, что это такое… Никак не разобрать… Он стоял с той стороны берега, которая как раз выходила на мелководье. Ему пришлось идти около получаса и теперь он уже несколько минут дрожал на ветру, опустив руки с яйцом в воду. Гарри видел, что что-то происходит, но с суши так и не смог понять ни слова. Наконец, он решился и быстро окунул голову. «На земле мы не поем, лишь там — где наш дом…» Услышав эти загадочные слова, он тут же поднялся, ощущая как холодная вода стекает с волос за шиворот. — Гребаный тупой турнир, чертово яйцо с этими дурацкими подсказками! Ненавижу! Смысл загадочных слов дошел до него довольно быстро — понять, что Второй Тур будет как-то связан с водой и какими-нибудь живущими там тварями оказалось не трудно. Кое-как выжав волосы негнущимися пальцами, он быстро накинул капюшон, подхватил яйцо, валявшееся на снегу, и проклиная на чем свет стоит всю свою жизнь, направился в замок. Чудесная микстура мадам Помфри спасла его от участи проваляться неделю с простудой, однако ему пришлось выслушать целую тираду о том, что идти «купать» яйцо в ледяной воде на снегу, пусть даже для Турнира — самая глупая идея из всех возможных. Внутренне он был с ней абсолютно согласен, но для приличия попытался аргументировать свою выходку. После того, как адская головная боль наконец-то прошла, Гарри пришлось осознать две вещи: то, что он не умеет плавать, и то, что он не умеет дышать под водой. Времени до второго состязания было предостаточно, однако он вовсе не был уверен, что сможет научиться двигаться в воде не имея под рукой никакого приличного водоема, кроме, непосредственно, ледяного озера. В конце концов размышления привели его в библиотеку, где он обнаружил Долгопупса, корпевшего над книгами по волшебной ботанике. — Привет, — устало выдохнул Гарри, разглядывая соседний стеллаж. Тот поднял на него глаза и тихо произнес: — Что тебе нужно? — Мне? От тебя — ничего. Но вообще мне нужно за полтора месяца научиться плавать, дышать под водой и не мерзнуть. Вряд ли ты сможешь мне хоть чем-то помочь, поэтому я просто поздоровался. И только тут он понял, что Невилл смотрит на него просто с неприязнью, а даже с какой-то удивительной, совершенно неожиданной для него злостью. — Э… что такое? Ты чего на меня так смотришь? Не бойся, я тебя не сожру, я не василиск! — Ничего, — тот отвернулся. — Что такое? Тебе-то я что сделал, а? Что, у тебя обострение гриффиндорского патриотизма? Или ты решил обзавестись личным врагом, так, для разнообразия? — Я не хочу говорить с человеком, который… который использует круциатус. — Что?! — Гарри изумленно на него посмотрел. — Это-то тут при чем?! Я же никого не пытал! Ну, из тех, кто этого не заслуживал… — Ты делаешь это слишком легко… — на Невилла было страшно смотреть — он побледнел и весь напрягся, словно бы разговор действительно был ему очень неприятен. — Так… Не то чтобы мне интересно… Но хотя бы скажи, у тебя только с этим проклятием такая проблема, или что? Чего ты взъелся-то на меня, я не пойму? Уже столько месяцев прошло, я и сам успел забыть про этот дурацкий урок у Грюма! Если ты испугался, то могу тебя заверить — на тебе тренироваться я не собираюсь! — З-замолчи! — тот вдруг вскочил и посмотрел на Гарри так, что у него по спине побежали мурашки. — Моих родителей пытали и они сошли с ума! — Что… Но я здесь при чем? Он даже не успел понять, как Невилл так быстро собрал всю кучу книг, которая лежала рядом и, подхватив ее, резко развернулся и скрылся в проходе между стеллажами. — Но я же не знал… Отчего-то ему стало стыдно. Гарри осознал, что до сих пор так толком и не изучил ни историю собственной семьи, ни вообще историю войны с Воландемортом. Он не давал себе труд подумать о том, что, возможно, его родители — не единственные жертвы. И теперь, когда Долгопупс, до которого, в сущности, ему не было никакого дела, сказал ему такое, Гарри почувствовал себя очень виноватым, как будто бы это он лично был ответственен за преступления Темного лорда и Пожирателей. «Они ведь наверняка убили столько человек… Как моих родителей, как этого старика магла и того беднягу из Министерства…» Что-то внутри него болезненно заныло и ему стало противно от самого себя. «Неужели я правда становлюсь как…» На мгновение представив, что он решил отказаться от использования непростительных заклятий и вообще от магии такого рода, Гарри вдруг почувствовал себя совершенно безоружным. И чувство вины тут же вытеснилось паникой и ужасом от мысли о собственной беспомощности. Было во всем этом что-то очень неправильное, но он так и не смог понять, что именно. Раздражающее чувство тоски постепенно переросло в просто раздражение. Через несколько минут он был настолько зол на Долгопупса, что готов был найти его и вызвать на дуэль, лишь чтобы доказать, что тот — трус и слабак. Гарри не хотел об этом думать. Не хотел, чтобы хоть кто-то ему напоминал. Он ненавидел внутренний вопрос «а все ли я правильно делаю?», потому что понятия не имел, как на него отвечать и ему было проще избавиться от этой мысли вообще, чем до конца обдумать ее. Он не считал себя по-настоящему виноватым хоть за что-то и уговаривал, что глупая обида какого-то идиота вовсе не заботит его. В конце концов ему самому удалось в это поверить и Гарри попросту разозлился. Это было проще, чем выбирать, чем докапываться до страшной болезненной истины. Поэтому Гарри ухватился за злость, такую знакомую и привычную, с которой он жил так долго, что она уже успела стать частью его самого. « Какое мне дело до того, что там считают слабаки и трусы? Мне плевать! Я делаю то, что считаю нужным, пусть боятся и ненавидят меня сколько угодно, если хотят! Пусть… пусть подавятся! Я не стану таким же тупым и слабым, как остальные! Если потребуется — да я убью всех, вообще всех, кто будет мне мешать!» От резкого прилива страха и ненависти его затошнило. Гарри раздраженно оглядел пыльные стеллажи, уводившие под потолок и решил, что пора уже приступить к поискам. «Он — никто! И мне нет дело да таких, как он!» Гермиона захлопнула тяжелый фолиант и облегченно вздохнула. Вообще она любила перечитывать «Историю Магии», но теперь все факты, изложенные там, воспринимались ей в штыки. Она с ужасом думала о том, насколько ужасающее преступление совершают все волшебники, даже не задумываясь о том, что буквально весь их мир выстроен на костях. Поступая в Хогвартц, она никак не ожидала, что казавшийся таким чудесным мир магии окажется на поверку весьма неприглядным местом, где процветают расизм, рабство и угнетение всех, кто хоть немного отличается от человека. Где с разумными существами обращаются, хуже, чем с животными, не давая им и шанса поверить в то, что можно жить по-другому. Но больше всего ее ужасала непроходимая тупость окружающих, которые не слышали в ее словах ничего по-настоящему страшного. Никто, даже ее собственные друзья не понимали огромной проблемы и Гермиона каждый раз злилась на них за отсутствие у них малейшего чувства сострадания. «А что такого? Им же нравится, так что какая разница?» Эти слова Рона каждый раз заставляли ее плакать от осознания величины трагедии. Бедные крошки домовики сотнями лет жили в угнетении, что в конце концов и сами поверили в то, что это приносит им счастье. Им даже не давали возможности познать хоть что-нибудь еще, кроме бесконечного рабского труда, которому еще и полагалось радоваться. Поэтому Гермиона уже и не знала, чему верить. На страницах были запечатлены великие волшебники и волшебницы, побеждавшие в войнах, совершавшие открытия и изобретавшие зелья, в то время как те, кого они даже не сочли достойным упоминания в своей «великой» истории буквально тащили на себе весь мир. — Это ужасно… — пробормотала она, откладывая книгу в сторону, — везде обман! Было уже достаточно поздно и следовало ложиться спать, но ей не хотелось заканчивать день вот так. В последнее время она и так очень плохо спала, поэтому, чтобы немного отвлечься, девочка достала карту Мародеров. Она так и не собралась отнести ее МакГонагалл, за что каждый раз укоряла себя. Но рассматривать движение флажков с именами по школе оказалось так увлекательно, что она никак не могла уговорить себя расстаться с картой. В глубине души Гермиона знала, что это неправильно, и плохо следить за другими, но все же любопытство и любовь к чудесам брали над ней верх. Прошептав необходимое заклинание, она с трепетом пронаблюдала за тем, как проявляется карта и начинает двигаться. Все ученики уже находились в своих спальнях и в коридорах никого не было. Однако, переведя взгляд в левый угол, она вдруг обнаружила… Бартемиуса Крауча. Гермиона потерла глаза рукой. Она подумала, что, возможно, задремала и ей привиделось, но нет, все было верно. На всякий случай внимательно оглядев всю карту, она убедилась, что на этот раз Крауч всего один. «Но что он делает так поздно в замке? До Второго Тура еще далеко… И что он делает в этом коридоре? Здесь же…» Тут она увидела, как флажок с его именем передвинулся в кабинет Снейпа. «Зачем ему кабинет профессора зельеварения? Тем более, когда его самого там нет…» Действие становилось все более странным. Гермиона обеспокоенно нахмурилась. Что-то внутри так и подмывало осторожно выйти из гостиной Гриффиндора и спуститься на первый этаж, проследить за тем, что Крауч делает так поздно в Хогвартце, и тем более, зачем он ходил в кабинет Снейпа. Но все же она отговорила себя от этой затеи, подумав о том, сколько баллов спишут с и без того скудного счета факультета, если обнаружат ее разгуливающей ночью по школе. Склонившись над картой, она продолжила следить за передвижениями флажков. «Что?! Он опять идет к Грюму? Но зачем? Это так странно… что бы ему делать в школе, да еще и без директора… Ой, это Снейп и Филч, они… они встретились? А где Дамблдор? Так, он в своем кабинете… Интересно, они пойдут туда?» Однако никто до директора Хогвартца так и не дошел. Гермиона озадаченно посмотрела на пергамент. Если бы это было впервые, то, возможно, она бы не придала произошедшему никакого значения, но подобные странности она замечала не единожды. Она поняла, что не сможет спокойно жить, если хотя бы не убедится в том, что здесь не замешана какая-нибудь очередная страшная тайна, вроде той, в которую они с Роном оказались втянуты в прошлом году. Голос разума отчаянно отговаривал ее вмешиваться во что бы то ни было и просил оставить все так, как есть, ведь есть люди, которые наверняка разберутся со всем лучшее нее. Но тут же другой голос, окрепший за последние месяцы активной борьбы за права домовиков, сообщил, что есть вещи, до которых окружающим попросту нет никакого дела, но с которыми нужно разбираться! И если никого больше не находится, то что ж, она будет бороться с гордо поднятой головой. «Ничего страшного не будет, если я просто послежу за ним. Просто посмотрю, чтобы убедиться, что, возможно, это часть его работы иди что-то вроде. Скорее всего так и окажется! Но боже мой, почему я вдруг так волнуюсь? Это же совершенно меня не касается! Но… но я не могу оставить это просто так!» Заставив узор карты исчезнуть с пергамента, она встала со стула и сосредоточенно огляделась. Ей было страшно идти одной в ночь, но у нее на руках была карта, которая могла ей помочь. Наконец, вздохнув, она решилась на самую отчаянную глупость в своей жизни. «Если меня обнаружат, то так мне и надо! Герми, это самая нелепая выходка, на которую ты только способна!» Однако решение уже было принято. Вновь открыв карту, она проскользнула в открывшийся проход за картиной Полной Дамы и, крепко сжимая палочку, побрела по коридору. Все было чисто. Филч, самая страшная угроза, застрял вместе со Снейпом в его кабинете и у нее было достаточно времени, чтобы дойти до третьего этажа, где сейчас находился тот, кого она искала. Вскоре она привыкла к гулкой темноте и похрапыванию множественных портретов, которые морщились от неяркого света ее палочки. Девочка шла довольно быстро, но осторожно, стараясь, чтобы эхо от ее шагов было намного тише. «Глупо получится, если все окажется в порядке! Если… если это просто какое-то задание Дамблдора, или Министерства! Представляю, какой дурой я буду выглядеть, но…» Но, несмотря на противоречия, раздиравшие ее изнутри, она продолжала идти вперед. До кабинета Грюма оставалось всего ничего и, бросив мимолетный взгляд на карту, Гермиона похолодела от ужаса. Крауч стремительно приближался к ней, поэтому, потушив палочку, она спряталась за одной из статуй горгулий, украшавших коридор. В гулкой тишине до нее донесся странный деревянный звук и вскоре она поняла, что прямо на нее идет Аластор Грюм. Она задержала дыхание и закрыла глаза, в надежде, что в темноте он не заметит ее присутствия и уйдет. — А, это вы, мисс Грейнджер. Можете не прятаться, я вас все равно вижу. Даже за этой каменной глыбой. «Волшебный глаз! Как я могла про него забыть!» Мысленно она выругала себя и поклялась навсегда завязать с такого рода занятиями. Да пусть хоть мир рухнет, но она не станет вмешиваться! — Что это у вас в руках? Тут только Гермиона поняла, что не успела спрятать карту. Она нервно оглядела испещренное шрамами лицо, выхваченное из тьмы резким контуром света от палочки. — Извините, я… я просто… Я просто искала своего кота! Он убежал, а у меня есть карта, это просто игрушка! Мне показалось, что мой котик забрался в очень странное место и… — она понимала, что несет откровенную чушь, но ничего больше в голову ей так и не пришло. Под неприятным взглядом пронзительного магического глаза сложно было сосредоточиться хоть на чем-то. — Что ж, думаю ваш кот вернется самостоятельно! — в грубом хриплом голосе послышалось раздражение. — Ваша карта… Можно мне ее позаимствовать на время? Я тоже тут кое-кого ищу… Она неохотно протянула ему пергамент и тот быстро схватил его огромной рукой. Только взглянув на него, он нахмурился и пробормотал: — Я так и думал… — Вы… вы кого-то ищите? Здесь, в Хогвартце? — осторожно спросила девочка. — Я всегда начеку и всегда ищу темных магов! Ты же читала газеты, верно? Сейчас нигде не безопасно, а я, знаешь ли, не могу спокойно спать, когда рядом разгуливают те, на кого я охочусь вот уже двадцать лет! Глаза Гермионы округлились. Несмотря на то, что Грюм пугал ее как никто другой, она знала, что тот — лучший из авроров и что он как никто другой разбирается в тайнах такого рода. — Вы говорите правду? — нерешительно пробормотала она. — О таких вещах всегда лучше знать правду! Никогда не знаешь, когда на тебя нападут, поэтому всегда нужно внимательно оглядываться и проверять все углы! — Х-хорошо, извините, я н-наверное пойду, — она испуганно кивнула. — Да… иди, но будь начеку! Здесь, в этом замке, творится что-то неладное, я нутром чую… Гермиона в жизни так не бегала ночью по коридорам. Но, несмотря на то, что она вновь нарушила кучу правил, девочка вдруг почувствовала ни с чем не сравнимое облегчение. «Значит, Грюм тоже это заметил! Конечно, иначе бы он не был лучшим! И эта дурацкая карта… Мне теперь намного спокойнее! Если в школе действительно что-то снова происходит, то он разберется с этим…» С ее плеч свалился огромный груз очередной тайны. С одной стороны она получила доказательство своей правоты, а с другой Грюм не только не стал отнимать у Гриффиндора баллы за то, что она гуляла ночью, но и дал ей несколько странных, но, вероятно, полезных советов. «Больше никаких расследований! Все! Подвергать себя и весь факультет опасности — такое безрассудство!» Вернувшись в спальню, она легла в кровать и сразу же заснула, успокоенная тем фактом, что такой могущественный артефакт, как карта Мародеров, все же оказался у правильного преподавателя. — Чертова девчонка! Откуда, интересно, она выцепила это? Грюм внимательно вглядывался в карту. Чары на ней были не самыми сложными, но очень и очень крепкими. Даже оборотное зелье не могло ее обмануть. Прямо на том месте, где он стоял, висел флажок с надписью: «Бартемиус Крауч». Наглядевшись, он сложил ее и сунул в карман. Вскоре в коридоре вновь раздались тяжелые шаги вперемешку с глухим стуком.