Отрицательно

У Тсунаеши прохладные пальцы — тонкие, длинные, чуть мозолистые; Тсунаеши художник — почти не спит, ест, пока работает, и тепло улыбается, просыпаясь по утрам, когда солнце слепит его глаза. Иногда Занзас прижимает его к груди, чтобы он спал подольше. Он смотрит на бронзовую кожу, гладит выступающие под ней ребра, смотрит на раскрывающиеся крылья лопаток и темные мешки под глазами — и жалеет его. Тсунаеши — гражданский, и Занзас не понимает, почему он столько выдерживает. У Тсунаеши, конечно, не одна работа — он говорит, что еще не дорос до того, чтобы зарабатывать только рисованием. Он подрабатывает в какой-то небольшой компании, под настроение собачится с менеджером и рассказывает, приходя домой, что кофе там просто ужасный. Занзас варит кофе обычно из зерен, которые привозит с собой из Италии, но иногда они кончаются и он покупает что-то не слишком плохое в Токио. Тсуна живет в Токио — семьи у него здесь нет, мать умерла — «Столько лет прошло, Занзас, я уже это пережил», врет через слово Тсунаеши и смеется так, что Скайрини не решается возразить, — а отца, Тсунаеши всегда отворачивает лицо в этот момент, он не знал. У Тсунаеши прохладные пальцы, когда он обводит их кончиками живот Занзаса, проваливается подушечками между кубиками пресса и улыбается, слыша беззлобный фырк. Тсуна много улыбается. Занзас готов много раз просить его уехать в Италию — до тех пор, пока Савада, наконец, не согласится. — Ты здесь один, — говорит Занзас. — Ты тяжело работаешь. На такие слова Тсунаеши только тепло или лукаво смотрит — лукавство в карих глазах сыплет рыжими искрами завораживающе, иногда отвечает: — Ты работаешь не меньше. А больше думает: в Италии Занзас, наверное, не один, потому что глаза у него горят, когда он приезжает, и руки теплые, даже горячие. Тсунаеши провожает его в аэропорту, говорит по телефону, пока не начинается взлет. А потом они расстаются до следующей такой встречи: наполненной прохладными прикосновениями и жаром тела, сбывшимся ожиданием и совсем новым, надеждой и смирением.