Сеть

Тело Мауи красивое до невозможности, тело полубога и любимца создателей — но, ухмыляется спустя долгие сотни, тысячи лет Таматоа, впиваясь пальцами в твердые ягодицы, на деле на любителя. Мауи широкий, большой, твердый, как какой-то гранит, как вулканическая порода с острова Матери, и, может быть, раньше его внешность пользовалась бы популярностью, но теперь люди такие разные — и на каждую разность находится свой влюбленный взгляд. Таматоа без лишней скромности считает себя восхитительным. Он не бог и вообще-то ни с одним лично не знаком, но он прожил много лет, колдует лучше этого чудного шарлатана Мауи, и его человеческая форма притягивает к себе взгляды даже в окружении существ, внешность которых Таматоа придирчиво оценивает: хороша. У его человеческой формы длинные темные волосы, густые и трудные в уходе, но Таматоа лишь в радость, узкие бедра и талия, упругие ягодицы и широкие плечи. Таматоа постоянно ухмыляется — и из-за губ показываются слегка крупноватые белоснежные клыки. Кожа у него совсем светлая, теплая, а мышцы на животе — тверже стали. Не сравнить с мышцами Мауи, пожалуй, но, как Таматоа говорил, тип внешности Мауи теперь — на любителя. Отвечая на вопрос о том, почему, Таматоа бы деланно задумался, а потом с ленивой неохотой начал бы рассказывать: потому что в Мауи всего слишком много. Все чересчур. Чересчур твердое тело, чересчур большие мускулы, чересчур громкий голос и навязчивый смех, чересчур… большое самомнение. Вы не подумайте, что Таматоа не нравится — о, он первый среди «любителей» в очереди к этому прекрасному телу, он бы назвал себя ценителем, а все потому, что он бесконечные «чересчур» в Мауи — любит. Он им восхищен. Он готов часами впаивать это тело в себя, слушать громкий голос и шумные стоны и принимать, отдавать, приниматьотдаватьприниматьотдавать до бесконечности. До конца их длинной жизни. Мауи большой, широкий — и когда он опускается бедрами на член Таматоа и начинает быстро двигаться, его загорелая, ослепленная жарким южным солнцем кожа лоснится от пота, мышцы кое-где отчетливо перекатываются, и Мауи шумно выдыхает в воздух — оканчивая выдох красивым стоном. Тихим, глухим, всем ушедшим куда-то внутрь. Таматоа сжимает ладонями бедра любовника и давит в себе распаленное восхищение, желание любить, оберегать, целовать, пить, желание обладать — такое горячее и настойчивое, что не приглуши он его сознательно — поджег бы квартиру. Таматоа напряженно дышит, глядя на Мауи снизу вверх. Когда-то — когда-то определенно очень давно — это был лишь эксперимент. Только богиня-мать знала, скольких усилий Таматоа стоило уговорить Мауи попробовать оказаться снизу. Таматоа слишком любил себя, чтобы чего бы то ни было стесняться — он до сих пор, в двадцать первом веке, был первым, кто спокойно прошелся бы улицам без намека на одежду и чувствовал себя более чем комфортно — и он долгое время перебирал всевозможные эксперименты в постели с полубогом, но чаще всего опускался на член. А хотелось бы… почувствовать Мауи на себе… вокруг себя… Такого красивого, величественного и покорного — прирученно-покорного, согласившегося, получающего удовольствие. А этот упрямец не меньше года лишь отказывался. Таматоа не вполне понимал, почему; даже сейчас, когда он помнит, что стало для Мауи спусковым крючком, что он, оказывается, боялся, что покажется слабым и требующим защиты. Таматоа не понимал, потому что думал так: удовольствие не измеряется в степени жалкости. В постели не должно быть ничего, что не приносило бы удовольствие. Конечно, он и не думал, что секс, кончающийся оргазмом или большим их количеством, даже верхом на члене, может быть унизителен. Мауи лежал под ним и гладил спину и бока, притирался грудью к груди и мял ягодицы, нависал над плечом и оставлял алые следы на загривке, кусался, заявляя права. Таматоа это возбуждало. Таматоа это нравилось. Таматоа это любил. Как может то, что любишь, приносить унижение? О, какой бред. В первый раз Мауи стеснялся — Таматоа видел это впервые спустя сотню, не меньше, лет. Зажимался, был совсем тихим, прятал пунцовеющее лицо — но Таматоа каждый раз, молча, отдавая дань уважения его смелости, наклонялся над ним и убирал грубые ладони, целовал веки, нос, дрожащие губы. Он в ту ночь добился от Мауи стонов наслаждения — обещал себе, что без них не остановится. А спустя пару недель Мауи оседлал его сам. Конечно, тогда и в помине не было его нынешней раскованности. Сейчас Мауи наслаждался, когда седлал его бедра. Он был сверху, даже принимая в себя член, он задавал темп и получал тонны ласк и обожания. Сейчас Таматоа любил Мауи, кажется, еще сильнее.