С начала

— Счастье мое, еще раз поставишь так ногу — свалишься, — сообщил Кристобаль, устраивая узкую стопу в плетеном босоножке на относительно надежном уступе. — На кой мы сюда полезли, ты можешь мне объяснить? — Разве я счастье? — поинтересовалась Эсме, проигнорировавшая вторую часть вопроса, и он, хоть и не видел ее лица, почувствовал улыбку. «Разве я счастье?» А кто, если не счастье? После того, как она собрала его по кусочкам… После того, как вернула ему память… После того, как жертвовала своей жизнью, лишь бы исцелить его, ничего не требуя взамен… Как еще он мог ее называть? Хотя Эсме, конечно, спрашивала о другом. О том, с чего началась эта цепочка, — о том, что он до сих пор не мог произнести даже в мыслях. — Кристобаль! — ее взволнованный вскрик отвлек его от дум, грозивших превратиться в совсем невеселые, и заставил задрать голову. Впрочем, это не помогло, потому что Эсме уже вскарабкалась на довольно широкую площадку в паре метров над ним. Кристобаль вздохнул и, перехватив веревку поудобнее, быстро, как мог, взобрался за ней: интересно ведь, что ее так… напугало? Озадачило? Он не мог подобрать точного слова для описания эмоции, которую услышал в голосе и, лишь ставя ногу на твердые камни, понял, что это было: бесконечное изумление. Эсме стояла на чудом сохранившейся площадке третьего этажа в полуразрушенном храме Птичьего острова, опершись на низкий парапет и всем своим телом устремившись куда-то вперед. Яркое солнце так удачно освещало ее, играя на золотисто-русых волнистых волосах, что Кристобаль на секунду замер, рассматривая девушку, а не нечто, ее заинтересовавшее. Казалось, что время остановилось, как муха, застрявшая в смоле, и не было больше ничего: ни звуков, ни запахов, ни ветра, ни тихого шума прибоя, который проникал повсюду… Но вот Эсме нетерпеливо обернулась, и наваждение рассеялось, гонимое искорками любопытства в ее глазах. — Кристобаль, посмотри скорее! Он подошел ближе к ней, посмотрел вперед — и почувствовал, как на мгновение пальцы непроизвольно сжались на перилах парапета. Потому что впереди, за узкой полоской зелени и тонкой песчаной лентой, расстилалось море, бескрайнее, до самого горизонта. Может быть, от непривычного угла зрения, а может, от чего-то другого, Кристобаль вдруг слишком ярко ощутил порыв соленого ветра, слишком хорошо увидел белые барашки волн и сияющие отблески солнечных лучей; слишком громко в ушах загрохотали волны. Он и правда чувствовал все это или… всего лишь представил себе? …У Эсме была давняя мечта — посмотреть мир, побывать на каждом из Десяти тысяч островов. И после того, как она буквально вытащила его с того света, разве мог Кристобаль ей отказать в исполнении этой мечты? Он понимал, что выход в море может закончиться для него плохо, — но, в самом деле, не отпускать же ее было одну! И Кристобаль, стиснув зубы, поднялся с ней на борт фрегата — он не запомнил ни имени, ни даже внешнего вида корабля, как будто провалился в полузабытье, из которого вынырнул только на твердой земле. Потом это повторилось снова. И снова. Нельзя было сказать, что его это не устраивало: лучше так, чем проводить все время пути в обнимку с бутылкой, жалея о том, что невозможно вернуть. Так они и плавали от одного острова к другому, пока не оказались здесь, на Птичьем острове, таком близком к границе с меррами и оттого овеянном бесчисленным множеством легенд. Ходили слухи, что здесь, несмотря на неподходящий климат, живут все двенадцать клановых птиц-покровителей. Правда это или нет, выяснить они пока не успели, однако собственными глазами видели как минимум ласточек, воробьев и ястребов, а соловья — услышали в первый же вечер. «Если здесь и правда водятся фениксы, я съем твою шляпу», — насмешливо сообщил тогда Кристобаль, заставив Эсме укоризненно нахмуриться. Другое предание гласило, что в глубине острова располагаются храмы, посвященные каждому клану, полуразрушенные и почти позабытые магусовскими семействами. Но те развалины, которые они решили посетить для начала, когда-то были неизвестным храмом, тринадцатым. И именно сюда Эсме потянуло, как магнитом; заметив высокую площадку на вершине, она спросила у провожатых, можно ли безопасно подняться туда, и те с энтузиазмом закрепили веревки на самом верху. Кристобаль понятия не имел, что привело ее именно сюда, но решил не мешать и лишь контролировал увлекшуюся девушку — придерживал, подсаживал, направлял — желая узнать, что ждет их в конце восхождения. И вот… узнал. И едва не свалился с высоты третьего этажа от внезапно нахлынувших эмоций и ощущений. — Эй… Все хорошо? — Эсме успокаивающе сжала его руку, возвращая спокойствие и твердость духа, и аккуратно заглянула в единственный глаз. — Ты не туда смотришь. Немного левее… видишь? — она мягко повернула его голову в нужном направлении, и Кристобаль покорно перевел взгляд, не зная, хочет ли видеть то, что так сильно ее заинтересовало. Берег, зеленый от растущего на нем густого леса, к западной оконечности острова приподнимался и лысел, становясь желтоватым, изгибался полумесяцем, обнажая скалы. И там, рядом с самым обрывом, в маленькой бухте, в самом изгибе, на скалах лежал… фрегат? Кристобаль прищурился, чувствуя, как бешено заколотилось вдруг сердце. Фрегаты не выбрасывались на скалы, это было противоестественно. Они перерождались, погибали в морских сражениях с другими фрегатами или с порождениями Великого Шторма, они, в конце концов, умирали, выбрав для себя этот путь, как… Говоря откровенно, попытался успокоить себя Кристобаль, совершенно не факт, что это фрегат. Хоть они и высоко, и вид открывается отличный, расстояние слишком уж велико, чтобы говорить наверняка. Это может быть просто обман зрения, оптическая иллюзия, мираж или… — Ты видишь то же, что и я? — спросила Эсме дрогнувшим голосом, одним вопросом разнося все его мысленные аргументы вдребезги. И, будто этого было мало, негромко предложила: — Может быть, сходим туда? «Нет!» — хотел закричать Кристобаль. Закричать, а потом схватить ее за руку и как можно быстрее слезть отсюда, найти первый попавшийся корабль в сторону дома и срочно, как только можно, уплыть навсегда с этого острова, подальше от его бушующей зелени, трелей птиц и мертвых фрегатов. Уплыть — и еще сотню лет просыпаться с бешено колотящимся сердцем оттого, что снова видел это как наяву. Он открыл рот, но крика не вышло. Получился лишь хриплый, скрежещущий шепот: — Может быть. Солнце и зелень. Бесконечное солнце и такая же нескончаемая зелень вокруг — так бы Кристобаль описал этот остров. Солнечные зайчики на широких, мясистых листьях деревьев и кустарников, зеленоватые отсветы на коже. Золотые искорки в соломенной шляпе Эсме и ветерок, играющий с ее легкой серовато-зеленой юбкой. И, разумеется, неумолкающая птичья перекличка. И его собственная непокрытая голова, кажется, перегревшаяся от жары за то время, что потребовалось им, чтобы выйти к краю леса. Они шли, разговаривая о какой-то ерунде, чтобы отвлечься, чтобы не думать о том, что могут увидеть в конце своего небольшого путешествия, чтобы не думать о том, зачем они вообще туда идут. Это было будто наваждение. Будто кто-то невидимый, осязаемый лишь на границе сознания, вел их. Лес сменился молодой порослью, затем кустарником, после — выгоревшей на солнце желтоватой травой. Кристобаль по привычке поднял глаза к небу, чтобы сориентироваться по времени: они гуляли уже не меньше пяти часов, солнце потихоньку клонилось к закату. Пока медленно — становясь одновременно теплее и мягче. И в этом мягком, почти вечернем свете перед ними наконец показался корабль, который прежде скрывался за прихотливым изгибом берега. Теперь не было никаких сомнений в том, что это именно фрегат. Кристобаль замер на полушаге, не решаясь подойти ближе: корабль был довольно большим, но не огромным, практически не поврежденным, по крайней мере, так казалось издалека. Определенно, он не просто налетел на скалы; скорее уж аккуратно улегся на бок. Кристобаль бегло оглядел берег, песок под ногами и линию воды: сейчас явно отлив, а вот когда он сменится приливом, вода поднимет фрегат, тот выровняется и даже вполне сможет приманить любопытных прибрежных рыбешек. Но почему же тогда фрегат, казавшийся таким разумным и расчетливым, выглядел таким… мертвым? И тут Кристобаля словно что-то толкнуло; он сделал несколько быстрых шагов, чувствуя, как ноги вязнут в песке, заметил, как рассеивается вечерняя дымка, моргнул, потом зажмурился, не веря себе, взглянул еще раз… и узнал ее. Он узнал бы ее из тысячи фрегатов. Даже такую, обреченно лежащую на боку, со сколами и язвами на шкуре, с покосившимися мачтами и обвисшими парусами неопределенного оттенка, у берегов давно забытого богами острова. — Невеста… — прошептал он тихо-тихо и услышал, как эхом откликнулась Эсме. А потом сорвался на бег. И в ту секунду, когда пальцы коснулись обветренной кормы фрегата, когда с губ сорвался потрясенный крик, а сердце готово было выскочить из груди, чтобы фениксом взлететь куда-то в небо, в его голове вдруг прозвучало — коротко и жестко: ~Отойди, Кристобаль~ Кристобаль замер, потрясенный настолько, что даже если бы захотел, не сумел бы выполнить ее просьбу. Рука как будто приросла к шкуре фрегата, как обычно, маскирующейся под дерево — даже здесь. В голове не осталось ни одной мысли, кроме разве что… — Невеста… ~У тебя теперь другая невеста~ И недвусмысленный образ Эсме. Пальцы Кристобаля сжались в кулак, но руку он опускать не спешил, силясь понять, что происходит. Как он может общаться с фрегатом, который давно разорвал связь? К тому же общаться не только мыслеобразами — это было бы еще полбеды, — но и простыми человеческими словами? «Наверное, ты перегрелся на солнце, — успокаивающе сказал себе Кристобаль, закрывая глаза. — А Эсме рядом, пытается привести тебя в чувство, вот и чудится во сне». ~Думаешь, если глаза закрыть, я исчезну?~ Нет, этот саркастический тон явно ему не пригрезился. Он был таким же реальным, как шум прибоя, расползающиеся под ногами песчинки, как Эсме, стоящая за спиной, и как шершавое дерево под ладонью. — Но… как? Как ты… почему ты можешь со мной разговаривать? Вот так? — слова обгоняли мысли, срываясь с губ осколками вопросов, на которые нельзя было дать ответ. Невозможно. ~Я много думала~ За короткой фразой чувствовалось самодовольство, и с каждой секундой Кристобаль все яснее узнавал ~Невесту ветра~ — такой, какой он запомнил ее и по которой скучал каждый день. Прятал это чувство от всех, включая себя, закрывал в самом дальнем углу своей души, учился жить без нее — без неотъемлемой части себя. Той части, которую он предал. ~Как трогательно~ «Ты следишь за моими мыслями? Не расскажешь, как тебе это удается, если между нами нет связи?» ~Твоя любознательность уже сослужила нам плохую службу. Думаешь, я дам тебе в руки очередное оружие против себя?~ Он опустил голову и наконец убрал руку, опасаясь, что фрегат еще и встряхнется, как пес, извалявшийся в грязи; от ~Невесты~ такого вполне можно было ожидать. Но она не шелохнулась, предпочитая выражать свою обиду иначе — без слов, жестов и даже мыслеобразов, самым действенным способом. Молчанием. Кристобаль вздохнул и медленно пошел вдоль фрегата, от кормы к носу, стараясь успокоиться и придумать хоть что-нибудь, что могло бы оправдать его. Помочь поговорить с ней. Помочь ее… уговорить? Песок шуршал под ногами, и в тон ему шелестели волны. Солнце теперь уже совершенно явно садилось, расцвечивая все вокруг теплыми оттенками оранжевого и мягкого терракотового, но это не могло обмануть его единственный глаз: с кормы было не так заметно, но чем дальше, тем более явным становился сероватый оттенок шкуры фрегата, будто он поседел, скитаясь по бесчисленным морям. Серый — цвет пепла. Серый — цвет скорби в нескольких магусовских домах, в том числе и… у Фениксов. ~Невеста~ страдала все это время, так же как он, — или просто почувствовала его настроение? Наконец ему удалось обойти фрегат справа. Кристобаль сделал последний шаг вперед, одновременно разворачиваясь, и лицом к лицу встретился со своей мечтой — и своим самым худшим кошмаром. Посмотрел в пристально изучающий его синий глаз — и мгновенно все вокруг стало совершенно неважным. Все… кроме худенькой фигурки, бесшумной тенью следовавшей за ним. ~Невеста~ молчала. Кристобаль вдохнул поглубже, словно собираясь сказать длинную речь, но выдохнул лишь одно слово: — Прости. Фрегат по-прежнему молчал, но Кристобаль вдруг почувствовал волну чужих-нечужих эмоций и мыслеобразов, накрывающую его, словно девятый вал: там были море и солнце, шторма и бури, чайки, теплая палуба и песни сирринга, летучие рыбы и зеленая земля островов, звон металла, и, и, и… и пролетевшая перед глазами на сумасшедшей скорости их последняя битва — вся, кроме маленького кусочка в конце, кроме секунды, когда он почувствовал внутри беспредельную, сосущую, замораживающую пустоту. Он схватился за голову, зарываясь пальцами в волосы, зажмурился и упал на одно колено, сгибаясь пополам и силясь обуздать этот поток мыслей, чувств и воспоминаний. Воздух вокруг неожиданно стал очень теплым, почти горячим, и Кристобаль понял, что еще немного — и он сойдет с ума, не в силах выдержать такое вторжение в собственное сознание, и обратится в феникса, уничтожая все вокруг. — Прости, прости, прости меня… — шептал он не останавливаясь, словно молитву или заклинание. — Прости, я… И в этот момент все стихло. ~Невеста~ словно улыбнулась каким-то своим мыслям и выжидающе уставилась на него. Кристобаль поднял взгляд, встречаясь с ней. «Я скучал». ~Я тоже~ «~Невеста~… Я понимаю, что ты злишься на меня. Но мы ведь оказались здесь, мы пришли к тебе. Может быть… еще есть шанс?» Он сам не понимал, думает он или говорит вслух, не разбирал слов, не задумывался над сказанным. И лишь через мгновение после последнего слова вспомнил, что разрушенные связующие нити не восстанавливаются. ~Невеста~ тоже знала это, не могла не знать, но неожиданно произнесла совсем другое. ~Мы?~ И одно это слово было пропитано такими эмоциями, что Кристобаль понял: единственное неверное движение — и он сорвется в пропасть, из которой никогда уже не выберется, и даже Эсме его не вытащит. Эсме… Нужно было быть честным. Тогда. И сейчас. «Я и Эсме. Она притащила меня на этот остров, она привела меня к развалинам, и она первой заметила тебя. Не думаю, что это случайность». ~Невеста~, кажется, смутилась. То ли подобная наблюдательность не входила в ее планы, то ли она не ожидала столь спокойно сказанной правды — так или иначе фрегат явно на несколько секунд растерялся, и этим необходимо было воспользоваться. «За шесть лет не было и дня, чтобы я о тебе не вспомнил. Ты это знаешь. А я знаю, что то же самое верно и для тебя. И если это возможно… ты ведь к этому ведешь… почему бы нам не начать все заново?» ~Без нее~ Кристобаль сжал зубы и обернулся к Эсме. Она стояла совсем рядом, но так, чтобы не мешать, и ее хрупкая фигурка тонула во мраке сгущающихся сумерек. Казалось, несколько мгновений — и желание ~Невесты~ исполнится само собой, маленькая целительница исчезнет. «Как бы не так», — подумал Кристобаль, рванулся к ней, схватил за руку и прижал к себе. Эсме не могла слышать их мысленных разговоров с фрегатом, но стояла достаточно близко, чтобы ухватить суть, и, несмотря на темноту, он четко читал в ее широко распахнутых глазах готовность к самому страшному его решению. Сговорились они, что ли? «Только с ней. Потому что, — он вдруг вспомнил о старинном семейном ритуале Фениксов, который сделал их с Эсме чем-то большим, чем просто двумя влюбленными. Но не это главное, — потому что она спасла тебя от корабельной чумы, привела нас сюда и всегда хорошо тебя понимала. Ты будешь отрицать, что связь между вами была сильнее, чем с большей частью остальной команды?» И он приложил руку Эсме к потрепанной шкуре фрегата, каждой клеточкой тела ощущая, как ~Невеста~, не столько услышав слова, сколько почувствовав изменившуюся, пусть ненамного, суть Эсме, начинает злиться. И мыслеобраз загорающегося ярким пламенем моря был лишним подтверждением этой злости — не столько на кого-то конкретного, сколько на удачно сложившиеся обстоятельства. Фрегат затрясся от почти не сдерживаемой ярости; казалось, на палубе и в трюме происходит по меньшей мере драка с участием всей команды в полном составе. Скрипели мачты, хлопали паруса, дергались до того безвольно висевшие плавники — у нее долго не было возможности показать, что именно она чувствует, и теперь темперамент рыбокорабля развернулся в полный рост. Кристобаль негромко выдохнул, переглянулся с Эсме, боясь, что она что-нибудь скажет или отстранится, но целительница и правда хорошо понимала фрегат и знала, что ~Невесте~ нужно выплеснуть чувства. И остыть. На небе начали загораться первые звезды, и от воды пополз холод. Открытое предплечье Эсме покрылось мурашками от налетевшего ветерка, и этот же ветерок сдул до того бушевавшую ярость ~Невесты~. ~Женщины на фрегатах не плавают~ — А еще фрегаты не ныряют, — мягко проговорил Кристобаль, одной рукой продолжая сжимать ладонь Эсме, а другой осторожно поглаживая обветренный бок рыбокорабля. — Не срастаются со своим навигатором. Не разговаривают человеческим языком и не восстанавливают разорванные связи. Ты ведь именно это хотела сделать? ~Невеста~ умолкла, кажется, обдумывая следующий ход. По правде говоря, отвечать ей было особо нечем, и Кристобаль чувствовал, что даже последняя ее фраза — скорее попытка поспорить ради спора, а не реальный аргумент. И все же нельзя было исключать вероятность того, что своенравный фрегат, поразмыслив, просто отправит их обоих к Меррской матери, а сам предпочтет одиночество, или превращение в кархадона, или кракен знает что еще. Впрочем… насколько он знал ~Невесту~, вряд ли она выбрала бы такой вариант. Кристобаль подался вперед и прижался лбом к форштевню, чувствуя себя измотанным, словно несколько суток без передышки вел свой фрегат сквозь рифы, попутно отбиваясь от цепных акул, мерров и самого Великого Шторма. «Я люблю ее, это правда. Но и тебя я люблю тоже. Понимаешь?» Он не знал, сколько они стояли так, на холодном ночном ветру, освещаемые лишь хрустальным светом звезд и луны. Ни в море, ни на островах никогда не бывает абсолютно тихо, но казалось, что им удалось застать этот час — час тишины, спокойствия, раздумий и выбора. Час, когда звенящая тишина опустилась на Птичий остров. ~Я решила. Никаких больше небесных компасов, звездного огня, игр со связующими нитями и никаких других женщин, кроме нее. Хватит. И я слежу за вами обоими~ Только в этот момент Кристобаль почувствовал, насколько он был напряжен все это время, насколько внутренне готов услышать от нее «нет». Он покачнулся и наверняка упал бы, если бы не крепкий корпус фрегата и не твердая рука Эсме. Он поймал ее улыбку, ощутил легкое пожатие ладонью, а потом его сознание затопил знакомый, привычный, любимый образ: солнечный полдень, море искрится в ярких лучах, и фрегат летит на всех парусах к неведомой цели, чувствуя лишь ветер и свободу. И, обнимая Эсме и чувствуя, как оплетают их обоих золотые связующие нити, он смог прошептать только одно слово: — Спасибо.