бог нам судья

              нельзя было сказать, что хару не привык к тишине — наоборот, с ней он был знаком, хоть и встречался не особо часто. работа, улицы, магазины, да даже его собственный дом чаще всего были наполнены каким-то фоновым шумом, заполняющим пространство.        просто последние пару лет он приходил не к себе домой. в их дом.        когда там годовщина, к слову? опять дайске будет сорить деньгами как не в себя, нужно будет подумать над подарком для него заранее, чтобы не попасть впросак, проснувшись где-нибудь на курорте в швейцарии или в швеции с букетом под рукой. дайске наверняка устроит что-то подобное, если, конечно, помнит дату.        наверняка помнил — это же дайске. он все помнит.        все же помнит?        почему он не встречает его?        — камбэ? я дома.        тишина в ответ просто оглушительная. ключи звенят, когда хару, не глядя, бросает их в корзиночку на тумбе в прихожей и проходит вглубь квартиры, про себя негодуя.        купить большую квартиру, чтобы не поместье, но и не двушка в спальном районе, было идеей дайске, и отказывать ему было чревато последствиями, но привыкнуть к роскошным хоромам с видом на центр города с лоджии хару не мог до сих пор — как и искать своего супруга по всему периметру, ругаясь под нос, чертыхаясь из-за неубранных носков под ногами и раз за разом называя его по имени.        — дайске, если ты сейчас же не выйдешь, я оставлю тебя без ужина, — мужчина пнул очередной носок без пары в сторону и заглянул в спальню, самую дальнюю комнату. — и что ты тут развалился? не спишь же, я вижу, так чего молчишь?        — смерть.        — чего?        — ты сталкивался со смертью?        негодование и раздражение в пропорциях один к одному накатили волной, но хару подавил их обоих, сбрасывая красный бомбер с плеч и присаживаясь на кровать, поближе к мужу.        сталкивался ли он со смертью? да дайске, похоже, шутит.        хару убивал, какое к черту столкновение со смертью?        — было дело, — кокон в одеяле не двигался, и като аккуратно стянул край, пытаясь взглянуть в бессовестное лицо бессовестного дайске. — что случилось?        — кикуко-сан умерла.        несложно было догадаться, почему камбэ средь бела дня в пижаме, в одеяле и прячет лицо. хару глазел на его заплаканные глаза еще с минуту перед тем, как обработать новость и попытаться прикинуть, как ему реагировать.        с одной стороны — поделом ей, слава богу, наконец-то.        с другой…        с другой он тяжело вздохнул, ослабил ремень на брюках и лег к мужу ближе, обхватывая его руками примерно там, где под одеялом должны были быть плечи. дайске прильнул, склонил голову и не то вздохнул, не то всхлипнул, резанув этим звуком хару по сердцу.        жалеть кикуко было последним делом на свете, которым хару хотел бы заниматься, а он, на секундочку, даже не кровный камбэ. он и фамилию его не взял после заключения брака, настояв на том, чтобы оставаться самими собой, но вместе, но это сейчас не играло никакой роли. если бы смена документов на хару камбэ залечила ту рану в душе дайске, которая кровоточила и отравляла его изнутри, хару бы от руки переписал все свои документы.        но разве это могло помочь дайске сейчас? да ни в жизнь.        хоть и причина его проблемы в том, что ни в жизнь. не в жизнь. в смерть.        хару все еще сопротивлялся мысли жалеть кикуко камбэ.        — хару, — он звучал задушено, — хару, помоги мне.        — я рядом. я тут. чувствуешь? я с тобой. что ты чувствуешь?        — тебя.        — я не про это. тебе… жаль ее?        — она моя бабушка.        семейные драмы и трагедии всегда были одновременно близко и далеко от хару. с его семьей — мамой, если быть точнее, отца-то он с детства не видел, — отношения были хорошие, но вот бытовое насилие, разводы или убийства по первым двум причинам хорошими назвать было нельзя, а сталкивался он с ними чаще, чем приезжал к матери в аомори, гораздо чаще.        бабушку свою хару тоже давно не видел. по папиной линии он ее и знать не знал, увидев пару раз на семейных фотографиях, а по маминой сценарий был примерно тот же, что с отцом, даже в тех же годах. дайске сейчас об этом знать было необязательно — дайске сейчас эта информация не поможет.        — но она убийца. она моя бабушка, но она убийца.        — ты хочешь оплакать ее?        — я не… я не знаю, — он поднял голову, словно на лице у хару был ответ на все его вопросы, но не нашел там ничего, и вины хару в этом не было, но не поцеловать его в знак извинения он не мог. — я не знаю.        — хорошо, — хару подтянул его к себе, перевернувшись на спину и укладывая мужчину себе на грудь, глубоко вдыхая под его весом, — давай поступим так. ты сейчас полежишь грустный, пока не почувствуешь себя лучше. потом — все остальное. похороны, все такое. идет?        в ответ дайске промычал что-то одобрительное и спрятал лицо снова, словно решив погрустить на всю жизнь вперед за раз, но като его не осуждал. он подтянул подушку под себя, устроился удобнее и сложил руки на талии мужа, мягко поглаживая и пытаясь подарить хоть какое-нибудь чувство комфорта, уюта, спокойствия. спорно, конечно, в их-то положении, но лучше так, чем никак.        дайске было тяжело оплакивать свою бабушку. он ее уважал, безмерно уважал, она вырастила его, но преступление перекрыло уважение, и дайске камбэ, лишенный матери, лишенный отца, лишенный любви и имеющий одну только лживую бабушку и одну сестру не смог найти в своем сердце места для того, чтобы оправдать и спрятать там эту женщину. мог бы, наверное, если бы захотел, но он не захотел, и на том все.        не смог.        не сумел.        от чувства вины сдерживала поддержка хару — тот в подобных вопросах мыслил абсолютно по-другому, и его инакомыслие помогало взглянуть на ситуацию по-новому, принять другую модель и действовать не по уставу.        дайске чувствовал себя лучше, зная, что хару его не осудит.        ни за слезы над кикуко, ни за то, что он ее не оправдал.        ни за что-либо другое. хару его не осудит.        религия в японии была делом выбора, а не навязчивым каноном общества, и попирание кого-либо небожителями здесь звучало как абсурд, но однажды хару где-то услышал интересную фразу, и однажды поделился ею с дайске.        «бог нам судья.»