4Э 200, 04 Второго зерна Фолкрит
Пред Ликом Ситиса не воздвигали алтарей, не возлагали даров, не приносили жертв и не служили мессы. Этим он отличался от всех иных богов. Рейн помнил торжественные, до каждого слова и жеста выверенные церемонии в том, не Его храме. Помнил проникновенный хрипловатый баритон брата Таудила, сплетающийся с тенями сотен свечей; помнил блеск дюжин и дюжин глаз, внимающих ему почти бездыханно. Помнил, как дюжины и дюжины приглушённых голосов подхватывали прощальную песнь, и полное почтения и скорби эхо заполняло зал до самых сводов, отражаясь в углах, арках и оконных нишах. Аркей взирал на своих детей сочувственно и строго. Каждый из них был для него не больше огонька на фитилях свечей у его подножия: загорался в свой срок и в свой же срок гас. Ярко или едва тлея, прогорев едва ли до середины или оплавив перед смертью тело свечи – но неизбежно. Это было великолепно. Захватывающе. Каждый раз. Если Рейна не привлекали к церемонии, он пробирался в нишу за одной из колонн и втискивался в тесный угол, стараясь слиться со стенами. Предательски светлого имперского камня, они могли бы выдать. Но Рейн замирал, закрывал глаза. Вслушивался в шорохи чужих шагов, шелест чужих голосов, биение чужих сердец. Собственное встраивалось в их ритм, а шершавый камень под ладонью приветственно теплел. Он просил тень о помощи – как учил когда-то отец. Она ни разу его не отвергла. Здесь, в Убежище, прятаться не было нужды. Ему уже не девять лет. Он не служка, допущенный лишь до свечей да метлы. Никто не посмеет потревожить Слышащего, решившего обратиться к Отцу. Не потревожит – но и не присоединится. Рейн затруднялся определиться, испытывал он от этого досаду или облегчение. Не так много времени прошло, чтобы братья по-настоящему признали его своим. В этом, несомненно, была и его заслуга: он не умел и не стремился сближаться. Общества Отца ему было достаточно. Но он, кажется, был единственным, кто к этому обществу стремился. - С-скучаешь? Рейн открыл глаза, но подниматься с колен не спешил. Как и оборачиваться. Или отвечать. Визара не стал бы отвлекать его без причины, а значит, очень скоро озвучит её сам. - Тебя хотела видеть Ас-стрид, - не обманул его ожиданий Визара. – Срочно. Кажется, у неё ес-сть для тебя интересный заказ-с. Или она знает, где он, и лишь хочет помешать. Напомнить, кто здесь настоящая Мать. Что он должен молиться ей, а не заплесневелому гробу. Ей не хватало смелости запретить Рейну приходить к Лику Отца. Но хватало наглости выдумывать самые идиотские поручения только для того, чтобы он не пробыл там долго. В прошлый раз она отправила его в город, к алхимику – ведь лишь тебе, Слышащий, можно поручить такое важное дело. Бабетты нет в Убежище, Фестус притащит ингредиенты для бомб вместо ингредиентов для зелий, Габриэлла без раздумий изведёт последние деньги, а Назир недостаточно хорошо знает травы. Поэтому беги, Слышащий, точно мальчишка-посыльный. Срочно, ведь кладовые почти пусты, а зелья могут понадобиться в любой момент. А перед этим проверь ещё раз как следует, чего именно не хватает, надлежаще ли хранятся запасы, не нужно ли что-то исправить. Нужно. Рейн знал это без всяких проверок. И это было отнюдь не содержание кладовых. Он снова закрыл глаза: - Я подойду к ней, когда закончу. Визара понимающе оскалился: - Или она подойдёт к тебе. Рейн равнодушно пожал плечами. Астрид это не понравится, верно. Нравиться ей он и не собирался.* * *
Это действительно оказался контракт. Астрид постукивала кончиком пальца по верхним строчкам свитка, пока Рейн вдумчиво его изучал. Условия были жёсткими. Точно определённое место, точно определённое время. И подпись, владелец которой мог позволить себе и не такие капризы. Сами по себе они не были странными. Встречались и позанятнее. Однажды заказчик пожелал, чтобы жертву поили коловианским бренди до тех пор, пока не захлебнётся, – и коль он оплатил все восемнадцать кварт, что для этого понадобились, Рейн вовсе не был против. Не был бы против и сейчас, если бы не понимал: это не каприз. Мерсер Фрей планирует убийство конкурента в поместье Вичи отнюдь не для того, чтобы потешить себя. - Мать Ночи не просили об этой смерти, - Рейн наконец поднял глаза на Астрид. Та убрала руку со свитка и откинулась на спинку кресла. Подальше. - О ней просили меня, - безмятежно возразила она. – Или ты думаешь, гильдмастеру нечем больше заняться, кроме как выискивать сгнившие книги? Поверь моему опыту, Слышащий: это не так. В этом Рейн не сомневался. Гильдия всегда славилась умением загребать жар чужими руками, и её глава определённо был в этом первым. Он мог бы столкнуть неугодного в канал – но предпочёл обратиться к Братству. Он мог, должен был провести Таинство – но обошёлся простым договором, словно покупал мешок зерна в лавке. Надеялся откупиться от Отца золотом и не собирался платить собой вовсе. А та, от которой зависела судьба Семьи, приняла это как должное. Молчание, тяжёлое и неодобрительное, заполнило собой комнату. - Семья – превыше всего, - не выдержала его давления Астрид. Даже потеряла на несколько мгновений привычную свою приторную вкрадчивость. – Если бы все имена мы доставали из гроба, ты, Слышащий, не нашёл бы здесь даже наших костей. Давно бы истлели. В этом был смысл. Заказчики – те, что приходили осознанно – платили блестящим золотом, которое не давало полкам в кладовых пустеть, а оружию – ржаветь. К золоту же Мерсера прилагались перспективы, пользу которых отрицать было нельзя. Расположение Гильдии за одну беспечную голову – от таких сделок не отказываются. Мерсер платил щедро. Им. Но не Ситису. - Я стала матерью этой семьи задолго до того, как к нам вернулась Мать Ночи, - голос Астрид вновь смягчился, спрятался за кошачьей безмятежностью. - Мне пришлось научиться видеть дальше затхлых правил, Слышащий. Научишься и ты. Она говорила ещё. О том, что нельзя упускать возможность укрепить Семью. О том, что перед ними откроется половина дверей Империи. О том, что любая смерть от рук тёмного брата - это смерть во славу Ситиса, и Отец будет доволен его работой. Что кому, как не ему, Слышащему, доверить такой ценный и хрупкий шанс. Рейн молча слушал до самого конца. Когда Астрид наконец замолкла, он ровно сказал: - Хорошо, - и, смахнув со стола свиток, без лишних слов покинул комнату. Её всегда это раздражало - разве можно было удержаться.* * *
Обычно Рейн начинал с горла. Крохотный разрез самым тонким из его лезвий. Как можно ближе к верху гортани, под выступающим яблоком хряща, за которым прячется голос. Узкий настолько, что для другого лезвия – более плотного, загнутого почти под прямым углом, острого лишь на концах – края приходилось раздвигать пинцетом. Почти безопасный для жизни – если, конечно, быть достаточно аккуратным. Аккуратности Рейну было не занимать. Опыта – тоже. Среди людей, и особенно – в этом варварском краю любили, чтобы жертва в кровь срывала себе глотку криками. Толпе такое по вкусу; по вкусу и мясникам, что ищут боли ради боли и тешат самолюбие чужим унижением. Топорно. Безыскусно. Шумно. Рейн ненавидел шум даже больше, чем бездарностей. Поэтому обычно он начинал с горла. Предпочтениями, конечно, приходилось жертвовать, когда дело касалось работы. Узник без голоса мало что расскажет, а времени на достойную подготовку хватало не всегда. Тогда приходилось довольствоваться завязанным ртом, железной уздечкой или "тишиной". Мычание раздражало; заклинание действовало надёжнее, но вместе с воплями стирало звон металла, шелест движений, плеск крови о камень, даже собственное дыхание – всё, что наполняло пространство, что делало его живым и осязаемым. Всё, на что Рейн привык полагаться и чему доверял больше, чем любым словам. Но сегодня он пришёл сюда не работать. Привязанная к решётке бретонка встретила его мутным взглядом. Неделю назад она ещё пыталась кричать, умолять и спрашивать, но теперь слишком ослабла и отчаялась. Это было очень кстати. Пожалуй, стоит поблагодарить Назира за подарок. Тем же мутным взглядом она проводила его до стола, где лежали инструменты. Ни один из них не коснулся её за эти дни – в Семье было принято уважать маленькие слабости друг друга. К тому же, взять с неё было нечего. Рейну не нужны были ни её деньги, ни её страдания. Это была лишь привычка. Его личный способ успокоиться, сосредоточиться и как следует подумать. Скромная дань уважения Отцу. В небольшом очаге теплился огонь: слишком слабый, чтобы согреться, но достаточный, чтобы не дать умереть от холода. Для прокаливания инструментов нужен был посильнее, и Рейн подбросил дров. Подтянул узлы на запястьях, лодыжках и поясе боязливо замершей бретонки и вновь окинул взглядом стол. Клещи, скальпель, шило. Ножницы с винтом. Целый набор крюков и лезвий. Скальпель, решил он. Самый простой и удобный. Сегодня не хотелось выдумывать что-то изощрённое. Сегодня голова была занята другим. ...Его звали Илринг. Ничем не примечательный босмер. Это вряд ли играло хоть какую-то роль: в отличие от Рейна, он в глаза не видел Валенвуда и ничем, кроме роста и ушей, не отличался от нордов. Ничем не примечательный вор. Наверное, его знали в нужных кругах – должны были знать, раз он сумел расшатать трон под своим гильдмастером – но Рейн жил в Скайриме меньше двух лет, и пересекаться им не доводилось. Тем лучше. Избавляться от тех, с кем до этого работал рука об руку, всегда было немного неловко. Бретонка смотрела на него во все глаза, замерев, словно испуганная мышь. Она не издала ни звука. Лишь дёрнулась, когда задумавшийся было Рейн отмер и потянулся к склянкам на своём поясе. Хорошо, что она молчит. Но когда лезвие поедет по её коже, страх вырвется наружу. Всё, что парализует её сейчас, обратится в крик и бесплодные, инстинктивные попытки освободиться. Собьёт мысли с пути. Собьёт руку с выверенного узора. Навредит им обоим. Рейн промокнул платок зельем – самую малость – и на несколько секунд прижал к её носу. Настойка из корня Нирна и лютого гриба обходилась слишком дорого, чтобы тратить её по таким пустякам. Но у него не было времени возиться со связками, а "тишина" не позволила бы добиться главного: гармонии. Голова бретонки безвольно опустилась. Подбородок почти коснулся ключиц. Она не потеряла сознания – но теперь, как в дурном сне, видела всё будто со стороны, не имея сил пошевелить даже кончиком пальца. Рейн подержал лезвие в огне, дождался, пока оно остынет, и лишь тогда приложил к её запястью. ..Его неплохо знали братья и сёстры. - Шут гороховый, - Габриэлла наморщила нос и пренебрежительно фыркнула. – Пересеклись с ним как-то на одном блохастом. В "Ночных воротах", кажется. Он отправил хаджита греть постель, а сам задержался у стойки, добыть ещё мёда. На пару минут. Само собой, я успела в комнату раньше. Рейн неопределённо хмыкнул. За дюжину лет в Эльсвейре он привык к хаджитам. Легко мог представить их в бою – на своей стороне или против, в таверне за одним столом, в дороге за одним костром. Но так и не понял, как можно звать кошку в постель. - И что ты думаешь? Поганец нагнал меня уже во дворе и заявил, что теперь я должна ему ночь любви. Но поскольку никто в Братстве, и уж тем более худосочная данмерка, не соответствует его изысканным вкусам, он готов принять долг в монетах! Рейн усмехнулся: - Полагаю, твой ответ его разочаровал. - Как сказать, - неожиданно довольно отразила его усмешку Габриэлла. – У него осталось два кувшина мёда и чья-то лютня. Не знаю, поможет ли тебе это, но твой клиент неплохо поёт. Рейн только пожал плечами. Никогда не знаешь, что пригодится. Узор ложился легко и привычно. Плавные линии от запястий к подмышкам, ниже, по боку – до самых подвздошных. Неглубокие. Почти невесомые. В обход важных артерий – к этому холсту Рейн собирался вернуться не раз, а потому он был нужен ему живым. Слившаяся с лезвием рука шла сама, и направлять её не было нужды. Вслед за ней так же легко и ровно ложились мысли. - Хлыщ. Остроухий, как ты. Но на морду, уж прости, поприятнее. – Арнбьорн скрестил руки на груди. – Хотя тоже кулака так и просит. - Я спрашивал не об этом. - Больше мне нечего тебе сказать. Я видел его один раз. Хлыщ сорвал переговоры с Гильдией – но об этом, наверное, Астрид тебе и так рассказала. - В общих чертах. - Конкретные тебе погоды не сделают. Вали уже, окорочок. Про воров спрашивай у воров, а не у меня. Кровь струилась вниз тонкими ручейками. Оплетала торс, ноги, мерно капала на пол, отсчитывая секунды. Дыхание бретонки было таким же тихим и редким. Рейн не видел её лица – не смотрел, полностью положившись на слух и осязание. Сейчас для него существовал лишь стальной и алый. Металл и кровь. И солёный привкус беззвучного, вязкого кошмара. Отец должен быть доволен. Он постарается не разочаровать его и впредь. - Ты правда не с-слышал про купальни? - Откуда бы? Визара издал низкое шипение, показав острые зубы – смешок и улыбка. - В С-солитьюде любой раскажет эту байку. Как бос-смер влез-с в богатый дом, набрал добра и был бы таков, но увлёкс-ся другим богатством. Он сделал паузу, призванную заинтриговать, и Рейн послушно спросил: - Каким же? - Горячая вода. Роскошный мрамор. С-соли, пена и масла. Он бросил мешки и плескался, пока не нагрянула с-стража. Рейн едва удержался от разочарованного стона. - Что он идиот, я уже понял, - сухо сказал он. – Не понимаю другого: как Мерсер вообще мог посчитать его угрозой. Визара снова зашипел-засмеялся: - Его не поймали. Он с-сбежал с добром, благоухая лавандой и роз-совым маслом. - Везучий идиот. - Бос-смер хитрый. И ловкий. Почти как брат. - Визара оценивающе прищурился. – Не бери питья из его рук, если хочешь вернутьс-ся. - Спасибо. – Рейн вздохнул. Об этом можно было и не предупреждать. - Храни тебя С-ситис. Этого было мало. Рейн предпочитал собирать информацию дольше, обращаться к разным источникам – ведь об одном том же человеке можно сказать десяток противоречащих друг другу вещей. Взвешивать и сравнивать, выискивая те крупицы истины, что позволят подобраться как можно проще и незаметнее. Будь у него время, он разыскал бы приятелей – и не – Илринга из Гильдии. Времени не было. К концу Второго зерна он должен был быть в Солитьюде: выжидать, пока Илринг явится за своей приманкой. Жирный кусок, сказал Мерсер. Он не пройдёт мимо. Совсем как их загибающееся Братство. Рука дрогнула. Лезвие прочертило фривольный завиток на лодыжке. Рейн загривком почувствовал, что бретонка подняла голову. Наверное, закончилось действие настойки. Очень кстати – с неё на сегодня хватит. Для новых узоров осталось маловато места, сначала нужно дать зажить этим. Рейн не хотел испортить материал. И уже достиг нужного настроя. Он поднялся с колен и вернулся к столу. Протёр лезвие мягкой тряпицей – раз, другой, третий. Разгильдяй. Наглец. Трепло. Удачливый и хитрый засранец, всегда держащий нос по ветру. Рейн видел его ясно, как если бы тот стоял сейчас перед ним – не лицо, но суть. С ним придётся быть очень осторожным. С ним было бы что обсудить – если бы не контракт. Решётка резко звякнула. Пришедшая в себя бретонка вновь пыталась проверить узлы на прочность, и теперь хныкала от боли в свежих порезах. Начавшая сохнуть кровь стягивала кожу – неприятно и некрасиво. Смывать её тоже будет больно – если только не перебить эту боль другой. Он взял в руки железную узду. Старый храмовый наставник рассказывал, что в Первую эру похожие надевали на бранящихся коловианских баб – чтобы не сквернословили и отучались разводить склоки. Потом шипастую пластину заменили фиксаторами языка, изрядно облегчив палачам работу по его отрезанию. Ножницы с винтом завершали дело. - Как тебя зовут? – негромко спросил Рейн. - Не надо, - неразборчиво всхлипнула бретонка. Едва ли она разобрала, что именно он спросил: вытяжка из лютого гриба отнимала силы, а корень Нирна туманил рассудок. – Не надо!.. Рейн повернул её лицо к себе и терпеливо повторил: - Скажи. Как тебя зовут? Под пристальным взглядом её глаза немного прояснились, и она пробормотала: - Мойра. Меня зовут Мойра. Рейн кивнул, отпустил её лицо и отщёлкнул замок на железной узде. Он представится ей, когда вернётся. Служанка должна знать имя своего господина. Даже если уже не сможет его произнести. …Его звали Илринг. Ему не суждено было встретить это лето.* * *
4Э 202, 11 Заката солнца Данстар
Пред Ликом Ситиса не воздвигали алтарей, не возлагали даров, не приносили жертв и не служили мессы. К нему по-прежнему приходили в одиночестве: беседа с Отцом не терпела гласности, да и не так много братьев пока что было в Данстаре. К нему приходили. Рейн привычно опустился на колени, скользнув взглядом по краю мозаики. Яркая и контрастная, в этот раз она отчего-то ускользала от взгляда; размывались привычные черты, и никак не получалось уловить все детали. Лучше вовсе закрыть глаза. Отсечь лишнее, чтобы вместе с темнотой накатила густая сырость древнего подземелья и холод насквозь промерзшего камня под коленями. Чтобы стала видна каждая трещина в неровных стенах, слышна каждая капля, сорвавшаяся с далёкого потолка. Беззвучные шаги за спиной – он не услышал бы их сам, но тень до сих пор помогает ему. Рейн не шевельнулся, когда незваный гость опустился рядом с ним. Аккуратно, почти опасливо, не потревожив – лишь обдав бедро близким теплом. Мерно разбивались о камень капли. Мерно вплеталось в тишину ровное дыхание. Молчание было почтительным, словно здесь являл свой лик не только Ситис, но и Ноктюрнал. Не поднимая век, Рейн нашёл тонкие тёплые пальцы и крепко сжал в руке. Видит Отец: он искупил свою вину. В тот раз он не смог подарить Ему смерть, но теперь дарит много больше. Теперь он дарит Ему жизнь.