***
Дворец в Эскишехире, двумя месяцами позже. Взгляд Кёсем Султан был рассредоточен и не мог сконцентрироваться ни на одном предмете. Здесь, в ссылке, вдали от придворной султанской жизни, от своих детей и внуков, она скучала, не зная, как найти себе применение. Такова была воля её сына Султана Мурада, поймавшего мать на сговоре с членами Совета Дивана с целью провернуть свои дела прямо у него под носом. Как он кричал в тот последний раз, не кричал на неё никогда. В какой-то момент Кёсем думала, что он схватит меч и от злости проткнёт её насквозь, и лучше бы он это сделал. Но нет, наказанием стало это позорное заточение вдали от столицы. Одиночество, забвение, никчёмное существование, в котором один день был похож на другой как братья-близнецы. Лишь беседы с Кеманкешем, верным кетхюдой, отказавшимся от высокой должности и последовавшим за ней в эту роскошную тюрьму, стали спасением для ещё молодой, полной сил и энергии, Султанши. — Садись, выпей со мной чаю, — указала рукой на диван напротив. — Что вы, Кёсем Султан! Рабу не пристало делить трапезу с госпожой! — не тронулся с места, оставшись стоять как вкопанный с опущенной головой. — Считай, что это приказ. — Но если увидят… — Пусть. Мне плевать на эти сплетни. Я и так осталась одна, чтобы терять ещё и твою дружбу. Ты вовсе не раб, а друг мне… Стройная мужская фигура покорно опустилась на мягкое сиденье и два карих глаза выжидающе уставились куда-то чуть в сторону, держа в боковом поле зрения роскошную госпожу в платье табачного цвета. Она пододвинула к его руке небольшой стеклянный стаканчик, по форме напоминающий песочные часы. В нём был горячий, круто заваренный ароматный чай, какой ценили тюрки. — Пей! — это был очередной приказ, не исполнить который было нельзя. Беседа была приятной, но натянутой. Кеманкешу было не по себе от посторонних глаз, сверлящих со всех сторон. То были помощницы, охранники и прочая многочисленная прислуга дворца, набранная специально для помощи матери Падишаха, хоть и впавшей в немилость, но всё ещё любимой своим величайшим отпрыском. Кёсем заметила нерешительность и неловкость, которую испытывал её собеседник, и поспешила пригласить его на прогулку по огромному саду. — Этот дворец любил мой супруг Султан Ахмед. В раннем детстве, ещё не будучи главным из наследников, а всего лишь одним из многочисленных шехзаде, он проводил здесь много времени со своей Валиде. Парк здесь разбивал пленный английский архитектор, он и возвёл диковинное сооружение из кустарника, модное у него на родине. — Вы говорите об огромном дерновом лабиринте? — Совершенно верно. За годы он зарос и превратился в непроходимую чащу, но я дала садовникам чертежи и вот теперь предлагаю оценить плоды их труда. Через несколько минут они упёрлись в двухметровую зелёную стену. Стриженные непроглядные насквозь кустарники дёрна и самшита сплелись вечнозелёными ветками в непроходимую преграду причудливой формы. Кёсем вспомнила, как много лет назад Ахмед привёл её сюда и велел найти секрет, скрывавшийся в самой гуще извилистых ходов, в самом центре лабиринта. Сейчас же они с Кеманкешем вошли туда вдвоём. Тропинка была тесной и идти приходилось бок о бок, а то и друг за другом по одному. Султанша то и дело ненароком прикасалась к крепкому плечу своего кетхюды, но здесь, вдали от посторонних глаз, это их ни капли не беспокоило, даже наоборот, они были близки друг к другу как никогда и не желали, чтобы это прекрасное уединение закончилось. Под ногами шуршала свеженасыпанная гранитная крошка, над головой стрекотали пролетавшие мимо стрекозы, а далеко в синеве ясного неба, размахивая широкими крыльями, парили хищные птицы. На дворе стоял май, принёсший первую жару, не характерную для этого месяца, потому Кёсем видела, как под лучами солнца на лбу её спутника проступили капли пота, дрожавшие у корней густых тёмных волос, ей и самой было нестерпимо жарко, хотелось прохлады открытого места, обдуваемого ветрами, либо же наоборот, спасительной тени. По её ощущениям они скоро должны были достичь цели, но это было обманом. На то и рассчитан лабиринт. Казалось, осталось сделать всего один поворот, но дальше их ждал тупик. Она, шедшая впереди, первая поняла, что дальше пути нет, потому резко обернулась и наткнулась взглядом на его лицо. К тому времени несколько капелек всё же сорвались и покатились вниз по щеке, очерчивая скулы и глазницы. Его губы пересохли и судорожно вздымались, пытаясь уловить в воздухе хоть какую-нибудь влагу. — Жарко, — единственное, что мог вымолвить Кеманкеш. И тогда она достала из кармана своего табачного платья белоснежный платок, и сама промокнула его лоб, щёки, подбородок, не отрывая глаз от его лица. — Кёсем… Султан… Благодарю вас, но не стоило… - кажется, пересохло теперь и горло, настолько, что слова словно застревали в нём. Он набрался дерзости и накрыл своей ладонью её тонкие пальцы, державшие платок. По глазам было видно — она что-то чувствовала в этот момент, то же, что и он, потому не одёрнула кисть и даже наоборот, заскользила подушечками по шершавой огрубевшей коже, вспоминая забытый трепет от близости мужчины. — Нам, наверное, туда! — показал единственно возможный путь, обратно, откуда они и пришли. На этот раз Кеманкеш брёл первым и ощущал её обжигающий взгляд на своей спине, отчего она также становилась мокрой под толстым кафтаном. Тупики встречались на их пути ещё несколько раз, и они уже не знали точной дороги к выходу, потому единственное, что оставалась — искать то, что было спрятано в глубине. Каждый раз, когда их глаза нечаянно встречались, они вели себя странно: то беспричинно смеялись, как дети, то прятали взор, а то наоборот, жадно пожирали друг друга, даже не пытаясь скрыть вожделения. Это была игра, правила которой никому не были известны и каждый ход в ней мог стать решающим. После него можно было обрести весь мир, но и потерять абсолютно всё. Дерновая изгородь становилась всё ниже, и они вышли на небольшую зелёную поляну в центре гигантского лабиринта. Там была беседка в форме ротонды, сплошь увитая густым плющом. Кеманкеш догадывался, что они искали именно её, ведь со второго этажа дворца вдали виднелась выпуклая голубоватая крыша. Султанша и её верный раб и друг опустились на широкую скамейку в центре, наслаждаясь долгожданной тенью и прохладой. — Ахмед приказал сделать её для меня. Сказал, что когда-нибудь, когда мне будет тоскливо, я найду здесь своё убежище. — Вы так часто его вспоминаете. Ваше сердце всё ещё печалится о нём? — И не только о нём. О молодости, что ушла незаметно за всеми заботами о государстве. О чувстве защищённости, которое давала мне его любовь. Когда тебя не любят, ты словно сорванный лист на шквальном ветру, не знаешь, когда тебя поднимет и закружит, а в какой момент прибьёт к земле. И нет никого, чтобы поймать и согреть в своих ладонях. — А как же дети? — Они с самого рождения принадлежат династии, не мне, — Кёсем опустила голову и, казалось, вот-вот заплачет, чего никогда не делала при посторонних. Но был ли Кеманкеш посторонним? Оглядываясь назад, она понимала, что уже давно никого роднее и ближе для неё не было. — Кёсем Султан… — положил свою руку на её, — …но я ведь вас не оставил! Никогда не оставлю! Мужчина решил, что настал подходящий момент, тот самый, которого он ждал уже два месяца. Самое время признаться ей в своих чувствах, и будь что будет! И в её сердце, он уверен, теперь жила любовь к нему. Возможно, она ещё не осознавала этого, но скоро всё изменится. Древнее заклинание сделает своё дело и объединит навсегда две страдающие одинокие души. Поднял её ладонь и поднёс к своим пересохшим губам, оставив первый невесомый поцелуй, но на этом не остановился, а продолжил, поднимаясь выше по тыльной стороне руки к тонкому запястью с выпирающими пульсирующими венками. Несколько секунд ничего не происходило и вот, наконец, она положила свою вторую руку ему на голову. Это означало «да» в ответ на его робкое безмолвное признание. Другого ответа и быть не могло. — Давай вернёмся сейчас. Нас, наверное, уже обыскались. Придём сюда снова, когда все уснут. Ты запомнил дорогу? — Я пройду её с закрытыми глазами, моя Султанша, — содрогнулся от произнесённого вслух слова «моя». Это была неслыханная дерзость, ведь она ещё не дала согласие на то, чтобы их отношения стали более близкими, но всё же последнее приглашение обнадёживало. День показался ему долгим. Солнце никак не хотело опускаться к горизонту и покидать нагретую землю, уступать место ночному светилу. «Удивительно! Как часто люди мечтают замедлить ход часовых стрелок, я же хочу, чтобы они бежали как сумасшедшие. А вдруг действие приворота остановится, вдруг она передумает? Вдруг через час всё изменится, Султан Мурад отменит всё наказание и нужно будет немедленно возвращаться в Стамбул? В водовороте дворцовых интриг она забудет о том, что так нуждалась во мне, о том, как ей было одиноко без любви. Но не слишком ли велика будет та цена, которую придётся заплатить за желание обмануть судьбу? Что их ждёт после? А важно ли это сейчас? Пусть завтра не наступит никогда! Пусть на мир опустится вечная ночь. Я не буду молить о следующем рассвете также отчаянно, как сейчас молю о закате».***
Все смешалось в одно: запахи, звуки, тактильные ощущения, воспоминания о прошлом и мысли о предстоящих часах, которые сейчас, в этой точке, всё ещё были будущим. А если там, в беседке, её не окажется? Если его схватят и казнят на месте за недозволенную дерзость мечтать о той, о ком нельзя? Пусть! Зато умирая, он будет знать, что испробовал всё, чтобы хотя бы на мгновение стать счастливым и сделать счастливой её. Гравий скрипит под ногами, нарушая почти идеальную тишину. Прислушался: других шагов в округе не слышно. Уже пришла? Ещё нет? Передумала? Уже совсем ничего не видно, лишь выставленные в стороны руки ощущают ширину дернового коридора, слегка оцарапывая ладони. Тупик. Поворот. Ещё один. Снова тупик. Теперь назад и влево. Как же странно устроено сознание человека! Он помнит все свои ошибки, но снова совершает их, не всегда стараясь просчитать сразу верную дорогу. Вот и беседка, в которой горит одинокая масляная лампа. Женский силуэт в длинном светлом плаще рядом, как сама надежда. Она пришла первой? Значит ли это, что он недостаточно торопился, чтобы приблизить момент долгожданной встречи? Действие приворота так сильно, что превосходит его собственное безумие? — Кеманкеш… - сказала она, приближаясь, и тёплые ладони легли на его грудь. Как же велика сила прикосновений! Они могут рассказать о чувствах другого в долю секунды и заменить тысячу ненужных слов, миллион спутанных мыслей и даже одно простое «я так тебя ждала». Язык любви самый точный, самый лаконичный из всех существующих на земле. Не стал медлить и сразу поцеловал её, сначала робко в лоб, а затем уже страстно, в губы, как и давно мечтал. Её вкус не был сладким, скорее терпким, как у выдержанного красного вина, от которого сначала перехватывает дыхание и приятно сводит гортань, а потом оно разливается теплом по венам и отдается во рту послевкусием забродившего винограда, вобравшего в себя силу земли и солнца, под воздействием которых вызревали хмельные ягоды. От одного такого поцелуя можно было опьянеть на целую вечность, не желая никогда отрезветь. Кёсем отошла на шаг и дернула за завязки на своём нежно-голубом плаще, от чего он немедленно стал спадать с её плеч. Не дала упасть, ловко подхватила рукой и кинула на широкую лавку, приготовив для них двоих любовное ложе. Под плащом оказалась лёгкая ночная рубашка цвета морской пены с частично оголёнными плечами, отороченная кружевом на вырезе у груди. Как же она была прекрасна в свете луны, бессовестно подглядывающей в беседку! — Знаю, что я не идеальна и что те молоденькие девушки, на которых ты всегда заглядывался, гораздо лучше меня, но… - он прервал её речь, приложив пальцы к обжигающим губам. Как он мог когда-то позволить себе думать о других, находясь рядом с ней? Почему был так слеп? Почему так поздно очнулся от долгого сна, в котором пребывал? — Для меня вы самая красивая на свете. Я уже давно больше никого не вижу, ни о ком не думаю, — пальцы дотронулись до покатых женских плеч, спустились до локтей и вдруг сорвались вниз, как в обрыв, к животу. Он ощущал его через невесомую ткань рубашки и каждое движение отдавалось гулом в ушах и нетерпением в чреслах. — Не снимай, — попросила Султанша, явно стыдясь своего тела. — Может быть позже, но не сегодня, не сейчас. Кеманкеш не стал переубеждать. Вместо этого снял кафтан и рубаху, оставшись лишь в сапогах и штанах, затянутых на поясе тугой верёвкой. Кёсем подошла ближе и запустила пальцы в густую растительность на его груди, жёсткую на ощупь. Кончики пальцев касались кожи, пробуждая внутри невиданную мужскую силу. Даже если бы она сейчас передумала, пошла на попятную, он бы уже не позволил, под воздействием накатившего сумасшествия не отпустил бы. Но она не передумала и, спустившись до его талии, стала развязывать узел, державший штаны. Потом велела сесть и не двигаться. Подобрав подол рубахи до самых бёдер, устроилась на мужских коленях, жадно прижимаясь к нему всем своим телом. Даже сквозь ткань он чувствовал её набухшую грудь и отвердевшие соски, рождавшие страстные порывы, сдерживать которые становилось всё сложнее, почти невыносимо. Так было даже лучше — не видеть её всю, оставляя место для фантазии, для тайны. Тайны, которую он обязательно разгадает, но не разом, а постепенно, со временем, раз за разом делая для себя маленькое открытие. Изнывающие от бездействия губы требовали поцелуя, но она не торопилась отвечать на порывы, оттого они нашли свой покой сначала на мочке уха, а потом спустились ниже к шее и выпирающим ключицам. На удивление, дальше Кёсем перешла к куда более решительным действиям, сорвав два протяжных стона с его губ. Кеманкеш и забыл, что Султанша жила в гареме, потому была хорошо обучена всем приёмам ублажения мужчины. Он требовательно сжал её бедра, ожидая продолжения, и оно незамедлительно последовало. За всю свою жизнь никогда и ни с одной женщиной он не испытывал такого физического удовольствия от соития. Это наслаждение, доведённое до предела, находилось на тонкой грани, отделявшей их от стремительного завершения танца любви, желанного для него, но преждевременного для неё, потому время от времени приходилось остужать пыл, замедляясь и почти затихая. И лишь когда возлюбленная покрылась испариной, тяжело задышала и слегка выгнула спину, замерев, Кеманкеша больше ничего не сдерживало. Лавка была жёсткой, они с трудом помещались на неё во весь рост, тесно прижимаясь телами друг к другу и в полной мере ощущая холод майской ночи, такой незаметный для разгорячённых страстью любовников ещё полчаса назад. Каждый думал о своём, храня в сердце собственную тайну и никто не знал, чем всё это закончится.***
Двумя месяцами ранее. Стамбул. — Госпожа, довольно непривычно видеть вас здесь. Чем могу помочь? — спросила колдунья. — Можно ли заставить мужчину думать о себе, забыть других? Чтобы потерял голову, покой и сон? — Приворот? Чёрная магия будет дорого стоить. — Заплачу любые деньги. Назовите сумму. — Тёмные силы деньгами не берут, — ухмыльнулась, прищурив один глаз. — Нельзя заставить человека любить другого насильно без последствий для обоих. Он будет страдать, мучиться, болеть, но всё равно безвольно идти за вами. Потом, со временем, перестанет быть вам интересен. Это ведь не искренние чувства, а всего лишь одержимость. А вы уже не сможете от него избавиться. Возможно, он погибнет, а может и заберёт вас с собой на тот свет. — А как-то по-другому? — Белая магия помогает лишь тем, кто любит друг друга, но их чувства слепы или спрятаны за семью замками, закованы в сердце. Если вы сумеете снять эти оковы, пробудить любовь в течение короткого промежутка времени, скажем, трёх месяцев, пока приворот действует, этот мужчина останется с вами навсегда. — А если нет? — Прозреет и уйдёт. В худшем случае, всё поймёт, обвинит вас в обмане, в том, что опоили его запретными зельями, захочет отомстить, сорвать свою обиду. Женщина, скрывавшая своё лицо за полупрозрачной вуалью, задумалась. Был выбор, но был и риск. Изгнанная из дворца, она не хотела остаться одна. Мурад высоко ценил службу Кеманкеша и давно хотел предложить ему престижную должность в канцелярии с перспективой дальнейшего продвижения. Он не сможет отказаться, тем более теперь, когда решил завести семью. Как же он смотрел на юную дочь калфы, развешивавшую бельё на заднем хозяйственном дворе! Буквально пожирая её глазами! Неужели то, что было в самом начале и то, что она приняла за скрытую любовь к себе, было обманом? Она ведь не хотела ничего большего, чем просто его верность и постоянное присутствие рядом, но теперь и этого может лишиться. — Я согласна, делай. Только у меня одно условие. Пусть он никогда не догадается, в чём дело. Когда приворот подействует, я буду холодна и сделаю так, что он узнает этот адрес и придёт к тебе в отчаянии с такой же просьбой. Поколдуй, пошепчи чего-нибудь, пока отвлечётся. Ну, а если потом всё пройдёт, пусть грешит на расплату. — Как пожелаете. У вас в распоряжении три месяца. Только три.***
Беседка в центре лабиринта стала местом их ежедневных встреч. С каждой ночью, проведённой вместе, всё меньше оставалось стеснения и тем, которые оставались под запретом. Они не просто наслаждались друг другом физически, но и разговаривали о жизни, шутили, смеялись. Он утирал её слёзы, когда речь заходила о смерти сыновей — Мехмеда и Касыма, когда душу охватывала тревога за судьбу шехзаде Ибрагима, запертого в кафесе. Она поведала ему о своём прошлом, настоящем и поделилась сомнениями о будущем, утаив лишь одно — приворот. Кёсем уже не стыдилась скидывать при нём рубашку, полностью обнажая своё тело с отпечатками возраста и многочисленных беременностей. Это оказалось такой малостью. Она обнажила перед ним больше — свою душу, терзаемую лишь одним — страхом одиночества и забвения. Теперь, даже если Кеманкеш уйдёт, то будет единственным человеком в мире, знающим её лучше, чем она сама. — У меня есть тайна от тебя, — сказал он однажды. — Боюсь, что если узнаешь, не захочешь меня больше видеть, прогонишь, — сказал серьёзно, играя прядями её длинных каштановых волос, рассыпавшихся каскадом по его нагой груди. — Тогда не говори ничего, — произнесла с тяжёлым сердцем, догадываясь, о чём речь. — Это будет не честно. Я так не могу. — Хорошо. Но подожди ещё неделю. Если желание поделиться, покаяться, не пройдёт, расскажешь.***
Этот встречу оба ждали с нескрываемым волнением. Прошло ровно три месяца. Ещё вечером они договорились встретиться в беседке утром и откровенно поговорить. Он должен был во всём признаться, а она ждала, что это будет их последнее свидание, если он вообще придёт. Пришёл, но растерянный и почти не останавливал на Кёсем своих карих глаз, смотрел куда-то в сторону, постоянно мигая. — Ты разлюбил меня, так ведь? Наваждение прошло, рассеялось, как дым после пожара. Что ж… - она медленно пошла в сторону дерновых зарослей, не в силах ждать, пока он скажет правду, развернётся и уйдёт. — Подожди! — догнал и обхватил за плечи сзади, сильно прижав к себе. — Я только сегодня утром понял, что люблю, что это не просто страсть, а чувство, которое будет жить вопреки всему, вопреки законам и правилам. И даже если ты меня прогонишь, назовёшь лжецом, я никуда не уйду, будто приворожённый. Кёсем вытерла ладонью слёзы, проступившие на глазах, развернулась и пылко поцеловала Кеманкеша в губы. — А как же моё признание? — Забудь. И я забуду.***
Русоволосая колдунья мешала своё зелье, показывая юной племяннице, как делать приворот на любовь. — Странные люди, — покачала головой девочка. — Почему они ждут чувств от тех, кто их не любит? — Это свойство человеческой души, милая. Все хотят брать, но никто не желает отдавать ничего взамен. — И что, без приворота никак? — Да можно. Однажды ко мне приходили двое. Я сразу увидела, что их связывает сильное чувство, только напрямую открыться друг другу они никогда не смогут, не позволят себе. Из страха быть отвергнутыми, из осознания невозможности запретной любви. — И что? — Прочитала старинную молитву, чтобы были посмелее, чтобы глаза их открылись и сердца наконец встретились. — И это всё? — Всё, милая, всё. Иногда только это и требуется.