Белая роза на черном бархате

Она пытается вынуть портрет из рамки. Очень осторожно — бумага старая и тонкая, она легко рвется. Два маленьких кусочка остаются в ее пальцах. Однако у нее все же получается. Китнисс рассматривает загадочную Люси, которая непонятно как оказалась в галерее Победителей. Потом поднимает глаза — и вдруг видит внутри опустевшей рамки знакомую уже гравировку с глобусом и розой. Кому вообще могло понадобиться рисовать что-то здесь? Именно это почему-то зацепило ее сильнее всего. То, что рисунок был именно на внутренней стороне рамки. Она откладывает портрет в сторону — сейчас ей интереснее то, откуда она его вытащила. Снять рамку со стены. Положить на пол. И хорошенько ударить по ней каблуком, кроша остатки стекла и разламывая рамку. И еще. И еще. Китнисс не сразу замечает, когда задняя стенка начинает отслаиваться. И когда из-под нее лезут бумажные листы — как только ломается одна из рамок. То, что она приняла за рамку для фотопортрета, оказывается папкой-скоросшивателем, которую хозяин кабинета спрятал под настоящую рамку. Готовился к тому, что к нему могут ворваться революционеры? Или опасался «своих»? Второе вернее. Осторожно, чтобы не порезаться, Китнисс извлекает папку из обломков. Какая странная бумага. Совсем тонкая, кажется, что даже прозрачная. И в то же время прочная — никак не порвать. Ей никак не удается разобрать, что написано на первых страницах. Записи не потускнели от времени (чем они вообще сделаны, интересно), но, похоже, зашифрованы. Очень много сокращений. А где слова полны — там шифр. Странные сочетания букв. Некоторые из них почему-то написаны зеркально. И рисунки — чаще всего встречается роза над земным шаром, с которой вниз падают лепестки. Дальше. Дальше. Дальше… Китнисс почему-то не хочется выпускать из рук эту находку. Есть в ней что-то такое… Словно она не из этого мира, который она знает. Или из другого времени. До Темных времен. Или даже до Катастрофы. Она старательно вчитывается, пытаясь понять — и ей это удается. Скорее всего, этот дневник эпох писал не один человек. И один из авторов со временем перестал шифровать текст. Дочь врача начинает понимать отдельные слова и фразы. «Эпидемия…», «Представляют опасность для окружающих…» «Процент заболевших неуклонно…», «…Не помогает. Изоляция заболевших…», «В столице многочисленные подтверждения…», «потеряна связь…», «Невозможно сдержать…», «Природу болезни установить…», «4, 6, 7, 10 — количество случаев уже превысило все…», «Речь идет об изоляции не источников опасности, а чистых…» Одно слово повторялось чаще других: «Бесполезно». Китнисс не помнит, как долго она сидит на полу с этими бумагами. Она не знает, что делать со своей находкой и полученными знаниями. За архивами Капитолия повстанцы охотились едва ли не сильнее, чем за его лидерами и среди них наверняка есть специалисты, способные раскусить эти шифры. Взять того же Бити — если их вообще можно расколоть, это сделает именно он. А потом при мысли о том, что эти бумаги попадут в руки Койн, ей становится дурно. А может, не от этого, а от душного запаха роз, который с каждой минутой становится все сильнее. Может, прямо сейчас по коридору крадется какая-то тварь… А у нее нет сил ни бежать, ни драться. Потом ей становится ясно: никого там нет. Так откуда взялся этот запах? Что это — настоящие розы? Может, рядом сад, в котором растут злые создания? Она выходит из железной камеры в коридор. Воздух здесь посвежее, но запах становится еще сильнее. Китнисс идет на него, как хищник за добычей. Повернув за угол, натыкается на двух солдат. Не миротворцев, конечно — их больше нет — и не на подтянутых воинов Тринадцатого в подогнанной серой форме. Эти двое одеты в какую-то поношенную рвань, перевязаны бинтами. Они охраняют дверь, из-за которой идет запах. Китнисс пытается пройти — и они встают прямо перед ней, положив руки на автоматы. — Вам туда нельзя, — говорит один из них. — Вход запрещен, — добавляет его напарница. — Приказ президента. Она молчит, ожидая, что они отойдут в стороны, опустят оружие и позволят ей пройти. Ей кажется, что они должны понять, что ей ничего там не нужно. Только одна роза. Всего одна, чтобы вставить ее в петлицу Сноу, прежде чем его застрелить. Охранники явно нервничают. И тут вдруг из-за спини девушки раздается резкий голос: — Пропустите ее. Голос Китнисс знаком, хоть она и не может вспомнить, откуда. Не в Шлаке, не в Тринадцатом и точно не в Капитолии. Голос принадлежит командиру Пэйлор из Восьмого. Сейчас она выглядит даже хуже, чем тогда, в больнице. — Под мою ответственность. Все, что находится за дверью, принадлежит ей, — говорит Пэйлор. Это ее солдаты, а не Койн, и поэтому они без вопросов опускают оружие и отходят, пропуская незваную гостью. Что за папка у нее в руках, они не спрашивают. Она идет по короткому коридору к стеклянной двери. Заходит внутрь. Здесь аромат роз настолько мощный, что обоняние притупляется, и он уже делается терпимым. Прохладный влажный воздух ласкает разгоряченную кожу. А розы великолепны — целые ряды роскошных красных, оранжевых и даже голубых бутонов. Девушка идет между рядами аккуратно подстриженных кустов, но не трогает этих красавиц. Она уже знает на горьком опыте, насколько они опасны. Наконец, она находит то, что ей нужно: изящный кустик, и на нем великолепный белый бутон, едва начинающий раскрываться. «Надо было хотя бы садовые ножницы взять», — думает Китнисс. Но чего уж теперь… Натянув рукав на левую ладонь, чтобы не уколоться, она откладывает папку с древними записями, аккуратно берет розу за самый низ, сжимает, готовясь отломить ее… — Красивая, — внезапно слышит она того, кого ненавидела сильнее всего на свете. — Остальные, конечно, тоже хороши, но цвет совершенства — белый. *** — Люди! Сограждане! Братья и сестры! Еще один год остается позади. Мы многое пережили. Мы многого достигли. У меня захватывает дух при мысли о том, что мы можем достигнуть в наступающем году… Старший научный офицер «Борея» Джованни Иоаннуччи прославился тем, что мастерски умел пародировать Роберто Грациани еще до того, как тот стал Верховным правителем. Голос, манера речи, даже выражение лица и характерная жестикуляция — все это он передавал просто мастерски. Стоит ли удивляться тому, что он, благодаря своему «таланту», будучи всего на год младше Анне, был пока всего лишь обер-лейтенантом цур вельт — и наверняка останется им еще очень долго? И это несмотря на все его знания, умения, опыт и коэффициент интеллекта выше 160… Однако сейчас каждый член команды был искренне рад, что он с ними. Если уж пришлось встречать Новый год в дальнем космосе, где родной Денеб не сразу на небе найдешь и поздравления настоящего Верховного в любом случае не услышишь, пусть хотя бы так. Единственным, с позволения сказать, контактом с далекой родиной для «Борея» был старт «гонца», беспилотного модуля-курьера, который тоже мог совершать ворм-переходы и должен был доставить на «Гейтуэй» собранную на данный момент информацию. Анне по-своему нравились такие системы. Люди, чьим домом была система вокруг звезды-сверхгиганта, с самого начала привыкли к огромным расстояниям и строили свои корабли с их учетом. Там семидесяти-восьмидесяти сол-дней зачастую не хватало даже на то, чтобы пролететь между планетами. А здесь? Они за это время смогли облететь большую часть объектов новой звездной системы, добраться до одной из внутренних планет, которая, вдобавок, оказалась пригодной для жизни, подготовить и отправить «гонца», который пролетел к окраине системы обратным путем… И как раз сейчас отправлялся домой. На все это ушло шестьдесят пять сол-дней. Тридцать пять из которых они висели на околопланетной орбите. — …С Новым годом! С новым триумфом! Оставайтесь людьми! За победу! — на последней фразе Иоаннуччи вскинул вверх правую руку со сжатым кулаком в приветственном салюте — и в ту же секунду первые две цифры на корабельном хронометре сменились с 41 на 42. Новый терра-год вступил в свои права. Кают-компания наполнилась радостными криками. Обычно здесь собирались только офицеры, но сегодня капитан Анне решила собрать всех, за исключением вахтенной смены — они сейчас тоже улыбались и махали руками своим товарищам с экранов внутренней сети связи. Даже монтажники, которые должны были установить в системе форпост, всегда державшиеся наособицу от остального экипажа — и те сегодня пришли. Корабельный ИИ сыграл сначала гимн Содружества, затем марш ФОК «Штурмуя звезды». Все как полагается. Затем стал выдавать композиции по выбору празднующих. Уже завтра корабль покинет орбиту и возьмет курс к звезде. А сол-дней через пятнадцать-двадцать — разделится, потеряв больше трети массы и около половины огневой мощи. «Борей-1», которому останется большая часть наблюдательных и вычислительных систем, продолжит исследовать систему — и соседние, возможно, тоже. А «Борей-2», представляющий собой склад и инструментарий с двигателем, продолжит движение на низкой орбите звезды. Где и будет развернут стандартный строительно-монтажный комплекс «Форпост». К концу терра-года у их корабля будет своя собственная база в этой системе. Энергостанция, станция технического обслуживания и ремонта, склады со всем необходимым, мастерские, где эти нужные вещи будут изготавливаться из добываемого в системе сырья, гидропонные фермы, резервные установки по выработке воды и кислорода, огневая поддержка, в случае чего — словом, все, что необходимо вдали от родного дома. С таким надежным тылом «Борей» мог свободно действовать в радиусе двадцати световых лет как минимум. Хоть к самой Терре можно лететь. И самое главное, на форпосте будет станция связи, способная игнорировать межзвездную бездну. Эффект Ландштайна, названный, что закономерно, в честь изобретателя, был открыт вскоре после начала Эры Покорения Звезд. Люди довольно быстро обнаружили, что проколы пространства можно делать и внутри звездных систем — правда лучше всего не пересекать их с орбитами небесных тел. Ариэль Ландштайн был первым, кто заметил, что срабатывание ворм-двигателей вблизи звезд вызывает своего рода «эхо», будто что-то «стучится» с другой стороны трехмерности, но проколоть ее, как это делали генераторы червоточин, не может. Еще несколько лет потребовалось на то, чтобы как следует этот эффект изучить, а затем сконструировать рабочее устройство связи, достаточно компактное, чтобы его можно было поместить внутри относительно небольшой космической станции. Например, «Форпоста». В сущности, это изобретение было вторым рождением древнейшего устройства связи при помощи электричества — телеграфа. Передавать голос и изображение таким способом было нельзя, но сама возможность коммуникации на таких расстояниях была грандиозным прорывом. На кораблях установки Ландштайна работать не могли — для них требовался своего рода проводник, через который сигнал мог идти сквозь подпространство. И лучше всего на роль этого проводника подходила звезда — не случайно же данный эффект впервые был обнаружен именно вблизи звезд. Второй трудностью было то, что система требовала огромных энергозатрат. Пускай импульс, обозначающий точку или тире, требовал меньше энергии, чем полноценный прокол пространства, но разница была не такой большой, как можно было представить. И этих импульсов в любом сообщении было много… Но звезда решала и эту проблему, обеспечивая установку почти безграничным запасом энергии. И сегодня приборы Ландштайна были неотъемлемой частью СМК, которые брали с собой корабли Флота Открытого Космоса. А передача информации со станции на корабль в нескольких световых часах шла намного дольше, чем на другую станцию в сотне световых лет. Вот такой вот парадокс. Но пока она не заработает, единственным каналом связи с Юнити для них будут кораблики-курьеры. Анне довольно скоро покинула продолжавший веселиться экипаж. Последние четыре года она старалась не употреблять спиртного и даже ритуальный бокал игристого вина в момент смены дат только пригубила. А еще она не успела дочитать последний рапорт с поверхности Сигмы-2 (так они временно обозначили планету, на орбите которой сейчас находился «Борей») — переносить незаконченное дело в новый терра-год ей очень не хотелось. А планета и в самом деле интересная. Водно-кислородная, пригодная для колонизации. Тип — континентально-морской, двадцать три с половиной процента кислорода в атмосфере, богатая флора и фауна. А еще разумная цивилизация — довольно примитивная, заметно ниже, чем была у виккару, когда их приводили к согласию. Гораздо интереснее было другое — эта цивилизация, возможно, была не единственной. В первые же сол-дни наблюдатели «Борея» обнаружили следы другой, более высокоразвитой. Которую уже известные людям туземцы, похоже, избегали. Анне не разрешала членам экипажа вступать в контакт с аборигенами, но им даже с орбиты были видны остатки крупного города, сильно выделяющегося на фоне поселений местных жителей. Которые, если верить собранным данным, предпочитали держаться небольшими поселениями, разбросанными по обширной территории. Возможно, планету кто-то открыл еще до них. Высокоразвитая цивилизация, которая начала было колонизировать новый мир, а потом их поселенцы вдруг взяли — и исчезли. Улетели? Или вымерли? Или были уничтожены туземцами? Последнее казалось очень маловероятным. Эти, похоже, относились к пришельцам с опасением. И старались не селиться вблизи покинутого чужого города. Еще более интересной находкой стал работающий механизм, который ну никак не мог быть делом рук туземцев. Это был терраформировочный комбайн, очень похожий на те, которые использовало человечество — его «Борей» обнаружил на большом острове, отделенном нешироким проливом от материка, где находилось большинство поселений аборигенов. «Представляю, какой у них был бы шок при виде этой махины», — думала Анне. — «Хотя почему «бы» — скорее всего, они его и видели». Первые высадки на планету корветтен-капитан Вейнктейсен предприняла именно на этом острове — чтобы и туземцев не беспокоить, и находку как следует изучить. Комбайн был, что называется, на последнем издыхании, но все еще работал. Как сообщили участники высадки, механизм, похоже, сбился с курса, съехал в море и дополз до острова по дну пролива, что еще больше подточило его оставшийся ресурс. Затем он снова сбился с курса и очень долго кружил на одном месте, выкопав посреди здешних джунглей огромный кратер, пока техники Содружества, наконец, не остановили его, подарив машине долгожданный покой. Анне подумала, что если они решат разбить на планете долговременный лагерь (скорее всего, так оно и будет), этот островок станет лучшим местом. С одной стороны, достаточно близко к местным жителям, чтобы изучить их как следует, с другой — недостаточно близко для того, чтобы аборигены и команда «Борея» сильно друг другу мешали. Она уже собиралась ложиться спать, но ей не дали. — Мой корветтен-капитан, — за дверью ее каюты остановился Огастус Белл, старший вахтенной смены. Несмотря на то, что лингва-германика была одним из краеугольных камней нового языка Содружества и все воинские звания базировались именно на ней, Сидни Боклер, крестная мать звездного флота, привнесла в него кое-что из Франции, родины своих предков. Например, уставные обращения. — Вы не спите? — Нет, мой капитан-лейтенант, — Анне прогнала от себя остатки сна. — У вас что-то срочное? Это не может подождать конца вахты? — Боюсь, что нет. И я считаю, что вы должны принять решение как можно скорее, — Белл зашел внутрь, держа в руке несколько распечаток. — Мы обнаружили в системе искусственный объект. — Вот как? — склонила голову командир «Борея». — Мы тут уже больше месяца, а он показался только сейчас? Или вы хотите сказать, что он только сегодня вошел? — Нет, мой корветтен-капитан. Он находился здесь. Но он был в дрейфе и не подавал никаких признаков жизни. И орбита его довольно вытянутая, так что мы смогли сблизиться с ним только сейчас и как следует разглядели. Это корабль. Не наш. Довольно большой — и заброшенный. — Военный? — Никак нет. Системы вооружения отсутствуют. — Вы так уверенно говорите… — Потому что мы смогли определить его тип. И решили, что вы должны узнать об этом первой. И уже тогда решить, что делать. Офицер наклонился к Анне и, понизив голос, договорил. — Это «Соцветие».