Knifepoint

Чан всегда занимал особое место в жизни Минхо. Обычно это место занимают первенцы, но Чанбин с детства не шел на контакт, был не то чтобы тихим, но очень замкнутым и рано предпочел компанию друзей родственникам и родителям. Да и Минхо в то время слегка подташнивало от одной мысли о детях. Она любила Чанбина, как любят все тетушки живущие достаточно далеко, чтоб видеть его пару раз в год и каждый раз удивляться, как он вырос (пускай и этого ее лишили, когда в 15 Чанбин абсолютно остановился в росте). Чан был другим. Шумным, но не надоедливым. Смышленый и ласковый мальчик в детстве любил сидеть на ее руках и слушать взрослые разговоры. Она хорошо помнит терпкий вкус вина, приглушенный свет на кухне и полуторагодовалого Чана на своих руках. Чанбин уже был подростком, он все дальше и дальше отдалялся от семьи, и малыш занял в семье опустевшее место того о ком нужно было постоянно заботиться и любить. Хенджинн-и выматывал неблагодарный муж, непослушный старший сын, работа и ответственность за весь дом. Старшая невестка должна была заботиться обо всех и вся, и некому было позаботиться о ней. Наверное в тот вечер, глядя на то как она кормит сына грудью, Минхо впервые почувствовала вину за то, что никогда даже не пыталась помочь ей. А еще это легкое противное желание заиметь собственного ребенка. Ложное желание, в ней никогда не было того, что отличает обычную женщину от хорошей матери, а рожать и воспитывать травмированных детей она хотела меньше всего. Детство Чана не тянулось так бесконечно долго, как это было с Чанбином. С младшим казалось, что вот только месяц назад ты помогала менять ему пеленки, а тут, как снег на голову, Чанн-и обсуждает с Сынмином книжки о которых ты слышать не слышала и подает тебе руку, когда ты спускаешься на каблуках по ступенях. Джентльмен, чтоб его. Молодой мужчина. Не ребенок и даже не подросток. Минхо чувствует себя такой старой, упустившей все свои возможности и растерявшей былое очарование для всех, кроме Чана. Чан смотрит на нее с детским благоговением и осыпает комплиментами так, словно Минхо не приходится отпускать шутки про то, что ей теперь всегда 25, словно она не ходит к косметологу, как к себе домой, чтобы соответствовать собственным словам. Возможно, все дело в том, что она чувствует себя намного старше, чем выглядит. И все таки она просит племянника называть ее нуной и не обращать внимания на условности. Старость - это не то чувство, которое хочешь хранить в своей груди, когда выглядишь так, как она. А она, при хорошем свете, выглядит на пару лет старше Чана. Племянник часто заглядывает к ним. Он вечно одалживает книги из их библиотеки, чтоб потом проводить вечера с дядей за бокалом виски и обсуждением прочитанного. Минхо не может сопоставить в голове образ малыша, который любил сидеть на ее руках, и мужчины, который пьет виски и разговаривает с ее мужем об искусстве. Раньше эти диалоги проводились в кабинете Сынмина и Минхо приходилось бороться с желанием прижаться ухом к двери, чтоб хотя бы на пару секунд услышать голос племянника. Хоть что-то большее, чем его дежурное "очаровательно выглядишь сегодня, нуна". Минхо тошно от того, насколько Чан _обыкновенный_ мужчина. Как его дядя. Как его ни на что негодный отец. Их разговоры перемещаются в зал и Минхо больше не приходиться бороться с желанием подслушать. Она устраивается в кресле у камина, подбирает под себя ноги и спокойно слушает их болтовню, размышляя о том, как много они не договаривают теперь, когда она сидит рядом. А когда она начинает замечать, что племянник смотрит на нее каждый раз, когда Сынмин утыкается взглядом в книгу? На ее декольте, если она надевает шелковое пижамное платье. На ее ноги, если она сидит в шортах. На ее лицо, если она надевает что-то более закрытое. Когда это перестает ее волновать в одном и начинает волновать во всех неправильных смыслах. * * * Мысль приходит Чану в голову, когда он проходит мимо винного магазина. Ладно, здесь он слегка лукавит, Чан думает о том, что ему стоит заглянуть к Минхо-ши как только он слышит от отца о том, что Сынмин уезжает в командировку. Вино становится хорошим предлогом, чтоб увидеть тетушку. Чана будоражит одна мысль о том, что они останутся наедине. Впервые за сколько? Может, впервые вообще. Раньше между ними всегда стоял Сынмин, Чан даже не может вспомнить, когда перекидывался с Минхо чем-то большим, чем парой фраз. Он знает, что это дурные, бесплодные мысли, что он никогда на самом деле не прикоснется к ней, что все это всего лишь фантазии парня с легким эдиповым комплексом (черт бы побрал Фрейда, не мог придумать названия для комплекса, где тебя влечет не к родителям, а к одной конкретно взятой слишком горячей для своих лет тетушке). И вот он в винном магазине, оплакивает под неоновыми лампами свою стипендию, потому что Чан не дурак и не станет тянуть Минхо дрянное дешевое пойло, и думает только о том, как чертовски хорошо его тетушка выглядит в шелковых комбинациях. Ему правда стоит завязывать с этими мыслями. От них до одержимости и сталкерства - пара неловких шагов. Впрочем, он уже наведывает Сынмина раза в три чаще, чем это полагается делать приличному племяннику. Писк кассового аппарата выводит его из транса и на секунду Чану кажется, что он вынырнул из воды. Мысли о Минхо всегда такие вязкие, он падает в них, как в омут, потому что, Чан признается в этом себе сам, есть люди (и он один из первых в списке), которые не чувствуют ни черта, пока в том, чего они хотят, нет греха или запрета. Потому в 14 он просит Чанбина научить его целоваться. Потому в 15 он запирается в школьном чулане с одноклассницей. Потому в 16 он флиртует со своим учителем английского. Потому в 17 он трахает лучшего друга, а потом, для пикантности, его сестру. Потому в 21 он шагает по Сеулу с вином в руке, потому что ему чертовски сильно хочется забраться под юбку собственной тетушки. Чан любит границы - сумерки, междусезонье, промежуток между моралью и ее отсутствием на котором он балансирует всю свою жизнь. В Сеуле август, вечер и несмотря на то, что ветер забирается под его одежду, Чану жарко и душно от того, что творится в его голове. Вся его решительность куда-то пропадает, когда он останавливается перед дверью дома Минхо (в его голове это дом Минхо, он откидывает Сынмина в сторону, как бесполезный придаток к ней). Чан мнет бумагу в которую завернуто вино и несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает, чтобы успокоиться, прежде чем постучать. Его сердце пропускает удар и... Нет ответа. Черт, может ее нет дома? Вышла куда-то с подругами? Просто спит? Он определенно точно видел свет в окне ее спальни. Он стучит еще раз и, не дождавшись ответа, нажимает на ручку. Чан думает, что это самая быстрая смена эмоций, которую он испытывал в жизни - предвкушение, разочарование, тревога и теперь, когда дверь легко поддается, паника. Какого черта она не заперла дверь? Похоть - вязкая, но страх куда гуще и темнее, он затапливает все в голове Чана быстрее, чем он мог себе представить. Что он будет делать, если что-то случилось? Черт, он накручивает себя. Просто. Накручивает. Себя. Или нет. Чан подымается по лестнице наверх, он пытается убедить себя, что все его мысли - плод его тревожности. Минхо скорее всего просто задремала и не слышала, как он стучит. Иллюзия сраного "все в порядке" развеивается за секунды, когда Чан видит кровь под дверью спальни. Вино выскальзывает из его рук и теперь на полу смешиваются две алые жидкости. Чана тошнит и его руки дрожат так сильно, что он не может достать телефон из кармана. Минхо распахивает дверь и Чан выдыхает, потому что на секунду ему кажется, что она в полном порядке. Мозг начинает воспринимать другие детали только когда она подходит ближе и отбирает у него телефон. - Что, черт возьми... - на лице Минхо пятна крови, ее длинные волосы в полном беспорядке, а верх пижамы на груди разорван практически до конца. В другой ситуации Чан счел бы это чем-то горячим, но у Минхо на лице кровь, а на руках синяки, так что у него слегка притупляется оценочная шкала привлекательности отдельных деталей. - Ублюдок забрался в дом через открытое окно на кухне, - Минхо говорит так спокойно, словно все в блядской норме, но лужа крови и тело, неподвижно лежащее в спальне, говорит Чану об обратном. Сквозь полуприкрытую дверь он видит всего лишь часть сцены, но ему не нужно быть гением, чтоб понять, что мужчина на полу мертв. - И что ты сделала, твою мать? - То, что сделала бы любая, в чей дом забрался незнакомец и стал рвать на ней одежду, - Минхо огрызается и Чану становится плохо во второй раз за вечер. - Заткнись и помоги мне оттащить его в ванную. - Что? Ты рехнулась? Какая, нахуй, ванная? Нужно вызвать полицию! - Ты думаешь я хочу в тюрьму? - Это самозащита, ты не... - Заткнись, Чан, заткнись и помоги мне или проваливай и держи рот на замке, иначе в этой ванной следующим окажешься ты, понял? - из двух зол, как говорится, выбирай то, что скорее даст тебе трахнуть твою тетю. Чан опирается спиной на стену, чтоб прийти в себя и подумать. Ему нужна пара чертовых минут, чтоб подумать. - Иди накинь на себя что-нибудь, - просит он тихо, пока Минхо стоит рядом так спокойно, словно не она только что убила человека. - У меня в спальне труп, а ты можешь думать только о моих сиськах. Животное, - Минхо закатывает глаза и возвращается в спальню с этим злоебучим женским видом "ладно, я сделаю все сама, бесполезный ты гандон" и Чану на секундочку хочется убить ее. Или себя. Потому что он идет за ней и знает, что зарывает себя все глубже и глубже. Чего не сделаешь ради любимой тетушки, верно? - Что ты планируешь делать? - Чан спрашивает, пока они несут тело в ванную. Большая часть веса, конечно же на нем и он даже сквозь одежду чувствует насколько мужчина неестественно холодный. - Сколько ты там стояла? - Не твое дело. Какого ты вообще приперся, придурок? - Скажи спасибо, что я приперся, иначе тебе бы пришлось делать все это дерьмо самой. Что. Ты. Планируешь. Делать? - он повторяет, чеканя на этот раз каждое слово. - Не знаю! Не знаю! Но я не хочу, чтобы он лежал в моей сраной спальне, ясно? - они бросают тело в ванную и Чан оседает на пол. - Ты гений, подруга, просто гений. Все нормальные женщины так и поступают, да, слышат шум и не звонят в полицию, а, - он привстает, чтоб взглянуть на труп, потому что пока они несли его он старался смотреть куда угодно кроме, - проламывают мудаку череп. Истерика запоздало накатывает на Чана и когда он приходит в себя, когда ему снова кажется, что он может дышать и его грудь не сдавливает паника, Минхо рядом. Она сидит на коленях перед ним, утирает его слезы и шепчет чтоб он дышал. - Послушай меня. Мы разберемся с этим. Все будет в порядке, - Чан пытается сконцентрироваться на ее голосе и на том, как ощущаются ее пальцы на его лице. - Все будет хорошо, - Минхо повторяет и целует его в лоб, прижимая его голову к своей груди. Это такой нежный, материнский жест, ему не место на холодном кафеле рядом с трупом, но он приводит Чана в чувства. - Обещаешь? - он не узнает собственный голос. Слишком тихий, слишком хриплый, слишком надломленный. Он чувствует, как Минхо вздыхает с облегчением. - Обещаю, Чанни. Разве тетя когда-нибудь обманывала тебя? - она лепечет с ним, как с ребенком и Чану хочется смеяться от абсурдности ситуации. - Будь хорошим мальчиком, малыш, утри слезы, соберись и принеси сюда пилу из гаража, нож и хлорку. Тетя со всем разберется. Тебе нужно только немного помочь, ладно? Чан послушный мальчик. Он делает, как велено, удивляясь тому, сколько в Минхо выдержки. Другая на ее месте рыдала бы, как Чан, впадала в истерики и еще бог весть что. Минхо держится, словно прошла армейскую подготовку и ей не впервые разбираться с подобным. - Умница, - Минхо забирает у него инструменты и вручает в руки хлорку и моющее. - Тебе нужно только помыть полы в спальне, ясно? Я ничего больше от тебя не попрошу. - Чан молча кивает. Так легче. Довериться ей, делать то, что она скажет. Вдруг их и правда пронесет, если просто довериться. Чана тошнит, пока он вымакивает кровь, Чана тошнит от запаха хлорки и меди. Чана тошнит от того, что происходит. Он старается не думать о том, что делает сейчас Минхо. Он концентрируется на том, что ему нужно вымакать кровь, собрать стекло, а затем отмыть полы так, чтоб никто и никогда не подумал о том, что здесь было. Чан концентрирует все свое внимание на своей задаче, пока не слышит тошнотворный, омерзительный звук ломающейся кости. Минхо вылетает из ванны спустя секунду. Кажется, ее очередь впадать в истерику. - Я не могу, я не могу, я не могу, - она повторяет, как мантру, падает на колени, зажимая рот обеими ладонями. Чану хочется сказать, что она поздно спохватилась, хочется съязвить, хочется бросить все и оставить ее здесь на полу. Если он уйдет сейчас, то сколько лет получит? Пять? Как неудавшийся соучастник. Он скажет, что она угрожала ему. Это даже не будет неправдой, верно? Вместо этого он делает то, что хотел сделать последний час уж точно. Берет Минхо за плечи, разворачивает к себе и дает ей пощечину. Голова женщины дергается в сторону и Минхо несколько секунд просто ошарашено смотрит не него. - Соберись, слышишь? Я не сяду из-за тебя в тюрьму. Если мы это начали, то мы это и закончим, - Минхо прижимает руку к краснеющей щеке и кивает. - Займись этим, - Чан указывает на пол. - Ты собираешься... - Кто-то из нас должен это сделать, - Чан пожимает плечами. После истерики внутри удивительно, приятно пусто. И ему вдруг становится плевать на задачи и методы, на тело в ванной и вообще на все. Он не хочет в тюрьму. Ему 21 и он хочет прожить долгую и, мать твою, счастливую жизнь. Конечно, понимание счастья слегка меняется после того, как тебе приходится вручную расчленять человека, но не суть. Чан закатывает рукава, концентрируется на секунду на приятном жжении в руки, которой он отвесил Минхо пощечину, и приступает к делу. В университете не учат тому, как сложно оказывается на самом деле ломать кости вручную и Чану на секунду кажется, что без этой информации университет в целом теряет любую ценность. Много часов подряд перед глазами Чана все красное. Минхо начинает помогать только когда месиво в ванной перестает быть похожим на человека. Они фасуют все по пакетам, заматывают в несколько слоев, чтобы ничего не протекло, и относят в холодильник в подвале. - Сынмин никогда не спускается туда, потому что не готовит. А я смогу выбрасывать по несколько пакетов в неделю с остальным мусором, чтобы не привлекать к себе внимание. - Тебя вообще не смущает, что у тебя в морозилке будет лежать труп. - Нисколечко, пока меня за это не посадят. - Что ты будешь делать с одеждой? - Сожгу в камине. - Ты знаешь, что чертовски меня пугаешь, верно? - - Говорит человек, который провел пять часов расчленяя труп и не проронил ни слезинки. - Туше. Когда со всем покончено на улице уже дребезжит рассвет. Еще одно пограничье, но Чан задумывается о том, что оно не доставляет ему привычного удовольствия. Впрочем он рад, что все закончилось. Тело надежно упаковано и расфасовано в ровно 43 пакета, слив ванной залит средством для прочистки труб, а Минхо заканчивает с уборкой. - Это была самая долгая ночь в моей жизни, - жалуется она, словно провела ночь в клубе, а не за тем дерьмом, каким они занимались. Минхо присаживается на колени перед камином и разводит огонь. Первыми туда летят вещи мужчины и Минхо улыбается, глядя на то, как они горят. - Надеюсь этот ублюдок горит в аду. - Все мы там будем, - Чан не знает откуда у него силы на шутки, но ему резко становится не до них, когда Минхо наконец снимает порванную футболку и кидает ее в огонь вслед за вещами мужчины. - Что ты, черт возьми, делаешь? - - Избавляюсь от вещдоков? - Минхо улыбается игриво, по-кошачьи, и стягивает с себя пижамные штаны. Чан не должен пялиться, верно? Это неприлично. Чан смотрит куда угодно, но не на Минхо. Ну, целых секунд 15. Неприлично убивать людей, расчленять их останки и хранить их в морозильной камере. Он может пялиться на нее столько, сколько захочет. И Минхо, кажется, только и ждет момента, когда его взгляд остановится на ней, потому что сразу после она стягивает с себя белье и бросает его в огонь ко всему остальному. - Не хочешь раздеться? У тебя вся рубашка в крови. - Чан откидывается на спинку дивана. - Не поможешь? - Чан правда не знает откуда в нем это. Какой нормальный человек будет разглядывать свою тетю после того, что случилось, даже если до хотел трахнуть ее? У Минхо небольшая, аккуратная грудь, которая, как представляется Чану, идеально ляжет в его ладонь, у нее впалый живот (он вспоминает о том, как мать говорила, что они вместе ходят на пилатес несколько раз в неделю), у нее широкие, полные бедра и Чану никогда в жизни так сильно не хотелось прикоснуться к женщине, как сейчас. Ему быстро выпадает такой шанс. Минхо оказывается явно не против помочь любимому племяннику избавиться от одежды. Она садиться на его колени и медленно, почти дразнясь, расстегивает его рубашку, пока руки Чана скользят по ее телу. Минхо теплая и Чан ценит это неожиданно сильно после часов ковыряния в остывающем теле. Минхо мягкая, идеальная для того, чтоб сжимать в ладонях, водить пальцами по шелковой коже, ощущать ее вес на своем теле оказывается в сто, нет, в тысячу раз лучше, чем представлял себе Чан, фантазируя о ней с тех пор, как ему исполнилось 15. Пальцы Чана скользят по ее бедру почти невесомо, он с особым удовольствием смотрит как ее кожа покрывается мурашками. Он не спрашивает можно или нельзя, потому что порог морали и аморальности они перешагнули прошлым вечером и теперь у них не осталось ничего, кроме друг друга. Секс как способ скрепить сделку, обеспечить молчание, показать, что ты рядом и ты будешь идти до конца. Чан удивлен, что его все еще что-то возбуждает. Еще больше удивлен тому, какая мокрая Минхо, он запихивает пальцы в свой рот, чтоб попробовать ее на вкус. За окном уже вовсю сияет солнце, когда Минхо седлает его на том самом диване. Чан любуется тем, как напрягаются ее мышцы, как свет золотит медовую кожу на ее шее, когда она запрокидывает голову, как открывается ее хорошенький рот, когда она стонет. Их поцелуи лихорадочные, неритмичные, они не могут подстроиться друг под друга, каждый сам себе на уме, но Чан готов поклясться, что лучше поцелуев в его жизни не было. - Ты вообще спал с женщиной, мальчик? - Минхо направляет его руку к своей промежности. - Или думаешь, что ты сюда отдыхать пришел? - Ты звучала бы убедительнее, если бы перестала двигать бедрами, - Чан смеется и оставляет новый засос на ее шее. - Покажи, как тебе нравится. - Догадайся сам, - Минхо дерзит, вцепляется пальчиками в его волосы и притягивает ближе к себе. Ей не до чертового секс-просвета, чему этих детей вообще учат в школе? Чан упирается кулаком в низ ее живота и устраивает большой палец на ее клиторе и внезапно это именно это оказывается именно той фрикцией, которой ей не хватало. Кулак так приятно давит на все чувствительные точки внутри нее и она думает только о том, что так Чан скорее всего может почувствовать собственный член внутри. Именно эта мысль подталкивает ее к краю. Минхо не может отдышаться следующие десять минут. В ее голове так приятно пусто, никаких тревог, никаких мыслей о прошлом дне. Там только Чан, его аккуратные, нежные касания и ласковый голос. - Не говори, что кончил в меня, - с привычной дозой яда в собственном голосе просит Минхо. - Ты сама не захотела вставать. Простишь любимому племяннику? - А у меня есть выбор? - она улыбается лениво, пока Чан оставляет поцелуи на ее плече. - Не думаю.