Каждый берег новый мой Прошлое несёт с собой От него не убежать Разорвётся круг опять polnalyubvi – Считалочка
Тео часто думал о том, каким будет этот человек. Тщательно выстраивал в голове образ миловидной девушки, которая нечаянно столкнётся с ним на какой-нибудь из бесконечно одинаковых улиц хаотичного Лондона. Или возьмётся за ту же книгу в книжном магазине, их на секунду соприкоснувшиеся пальцы пустят заряд по телу, и он поймет, что это «оно». Возможно, подарит случайную улыбку на университетской вечеринке в грязном свете софитов, задерживая на нём взгляд, заставляя сердце биться чаще. Их встреча должна была быть наполнена случайностями, мягко ложащимися на плечи. Никак иначе. Кундера писал, что, если любви суждено стать незабываемой, с первой же минуты к ней должны слетаться случайности, как на плечи Франциска Ассизского слетались птицы. Именно поэтому Тео представлял эту встречу так. Как мягкое прикосновение воздуха от движения крыльев. Как глоток воды после мучительной превращающей горло в наждачку жажды. Как мягкий толчок в грудь, похожий на жадный вдох, запускающий процесс времени вместе с осознанием, что теперь ты не один. Навсегда связан с кем-то, кто разделит с тобой каждый важный момент до последнего выдоха. И он был готов ждать столько, сколько потребуется, чтобы с ним случилось это волшебство. Сто лет, двести, тысячу. Не имело значения. Но это случилось с ним в девятнадцать, ровно через год после его восемнадцатилетия, и ощущалось совсем по-другому. В этом не было волшебства, как это описывали другие. Не было облегчения. Но, как он и предполагал, была случайность, впившаяся в него острым осколком, когда его взгляд напоролся на светлый, похожий на нетающий айсберг затылок во время одной из ночных смен. И по тянущей в груди боли Тео понял, что это оно. И навсегда останется с ним. Как и должно. Почти физически почувствовал, как процесс старения запустился. Как время вновь начало осыпаться песчинками, пока незнакомец стоял к нему спиной перед стендом с сигаретами, находясь близко, и так далеко, что это расстояние било по рёбрам. Так глупо. Когда он подойдёт к кассе и протянет пачку Marlboro, въедаясь в лицо серыми, как грозовые тучи, глазами, Тео, переборов шипящее внутри лимонадом волнение, попросит у него документы и узнает его имя и приблизительный возраст. Драко Малфой, двадцать три года. Чего Тео не узнает — ранящий факт, как долго ему двадцать три. Но без этого не было бы этой истории.***
«Когда я встретила Гарри, я поняла, что у моей жизни наконец-то появился смысл», — любила повторять Пэнси. Их жизни сплелись в плотный узел на первом курсе, стоило запыхавшемуся Поттеру ворваться в аудиторию, опоздав на первую лекцию по истории литературы двадцатого века. Лет в пятнадцать, когда они описывали друг другу предполагаемые портреты того самого человека, она любила подчёркивать, что видит рядом с собой широкоплечего уверенного в себе блондина, и Тео каждый раз давился смехом от мысли, что её сердце (точнее текущее в теле вещество) выбрало абсолютную противоположность. Нотт до сих помнит, с какой силой она впилась в его руку, не отрывая взгляда от покрасневшего после вынужденной спешки Поттера, садящегося за первый ряд под тираду преподавателя. По её взгляду, реакции, слегка побледневшему растерянному лицу, Тео сразу понял, что это случилось. Они думали, что у них в запасе несколько лет. Что это случится не так скоро. Но это происходит в её восемнадцать, и его девятнадцать, и Тео не понимает хорошая ли это или плохая новость. И вот сейчас он стоит на пороге, не зная, куда себя деть, и наверняка выглядит, как заблудившееся на лестничной площадке приведение. Неудивительно, что она теряет заранее припасённые после неожиданного звонка в дверь ругательства ранним утром того же дня сразу же, когда касается его взглядом. Пэнси впивается в него тёмными зрачками. Её спутанные после сна волосы мягко обрамляют кукольное лицо. Они одного возраста, но она старше его на год, и разница во внешности совсем неразличима. Наверное, было бы странно дружить с кем-то, наблюдая, как в его волосы вплетается седина, а потом всё ещё молодым навещать его могилу, отчаянно цепляясь за мысль, что этот кто-то умер счастливым. — Кто она? — выдыхает Пэнси вместо «доброе утро». Она. Ухмылка разрезает лицо Тео ржавыми ножницами вместе с хриплым смешком. — Кажется, широкоплечий уверенный в себе блондин. Тео ещё никогда не видел такой оттенок удивления в коньячных радужках. — Это очередная идиотская шутка? — тянет она, и в ее голосе плещется раздражение. Нотт молчит. Он любит веселье. Любит разыгрывать друзей, но ему никогда не переплюнуть мастерство херовой судьбы. У неё отличное чувство юмора.***
Время с момента их первой встречи тянется прилипшей к лёгким жвачкой. Тео физически чувствует, что ему тяжело дышать. Будто кто-то засунул под кожу стекловату или облил внутренности кипятком. Он почти забывает, как было «до». Имя и фамилия вшиваются в мозг стежками, не давая нормально мыслить. Драко Малфой. Тео возвращается к ним. Мысленно произносит. Жалится о звуки. И это похоже на изощрённую ловушку зациклившегося мозга. Он видел его всего раз в жизни и едва помнит, как тот выглядел (ничего кроме светлых, как первый снег волос, которые, кажется, отпечатались на внутренней стороне век). И это кажется забавным. Такая значимость абсолютно незнакомого человека. Глубина оставленного на нём отпечатка. Словно выжженное на нём клеймо. «Если это оно, он вернётся», — повторяет Пэнси в попытках его успокоить, и, несмотря на тот факт, что их мир — воплотившаяся в жизнь романтическая комедия со счастливым концом, в которой никто не влюбляется не взаимно, Нотт чувствует, как сомнения сжимают пальцы на шее, оставляя синеющие гематомы. С каждым днём всё больше. Спустя две недели он даже не верит, что эта встреча произошла с ним на самом деле. Будто пробивающее рёбра чувство можно хоть с чем-то спутать. Усталость наваливается каменной плитой, и он чуть не засыпает во время очередной ночной смены, всей душой ненавидя свою работу. В среду мало ночных посетителей, и Тео давится скукой и собственными мыслями, как дешёвым горчащим на языке кофе, вслушиваясь в стук дождевых капель по крыше. Он даже не поднимает взгляд на звук колокольчика, оповещающий о приходе очередного клиента. Не слышит россыпь подбирающихся к стойке шагов. Пару дней после встречи Тео делал это на автомате. Резко. До боли в позвонках, надеясь выхватить зрачками желаемый силуэт. За две недели количество разочарований полностью пожирает надежду. Когда пачка Marlboro оказывается на стойке, что-то внутри него замирает. Сколько жителей Лондона курят именно эти сигареты? Ему не стоит вестись на эту уловку. Не стоит… — Привет. Неожиданность выстреливает в висок, и Тео резко поднимает взгляд. Вымоченные в холодной стали зрачки внимательно изучают его. Ему стоило придать значение этой стали с самого начала. Этой замершей в глазах тьме, но он не мог оторвать взгляда от дождевых капель, замерших на ресницах. Птица, взмахнув крыльями, села ему на плечо, слепо доверяя. Тео не мог подумать о том, что ей сломают крылья.***
«Преимущество вещества в том, что оно даёт абсолютно точное попадание. Ты будто знаешь человека всю жизнь», — повторяют в СМИ те, кто успел найти родственную душу. Ты не тратишь время на то, чтобы узнать человека получше. Буквально знаешь каждую его привычку. Это позволяет тебе сэкономить ценное время, которое начинает осыпаться песчинками с момента вашей первой встречи. Наверное, Тео рад этому факту, потому что не знает, сколько лет ему бы понадобилось, чтобы узнать Драко. Если бы он был книгой, на нём бы висел замок с тройным кодом. Нотт бы сломал пальцы в попытке её открыть. Они подходят друг другу, как детали паззла, что даёт ему обманчивое ощущение того, что он знает о Малфое всё. Что на всей чёртовой планете не существует человека, который подходил бы ему лучше. Это скрыто в мелочах. Драко не любит обращать свои чувства в слова, а для Тео нет ничего важнее касаний, остающихся жить на теле пожелтевшими синяками, как подтверждение того, что всё, что происходит — не иллюзия. Малфою важно побыть в одиночестве по утрам, а Нотт едва ли может заставить себя встать к первой паре. Он единственный, кого не раздражает привычка Тео щёлкать пальцами и облизывать их во время еды, если блюдо было особенно вкусным (мама всё детство била его по рукам). Нотт не может представить свою жизнь без книг и не видел библиотеки лучше и больше, чем в квартире Малфоя. И, наверное, это стало последним доказательством правильности происходящего. Когда одним вечером Тео, дожидаясь Драко с работы, проходится взглядом по полке, цепляясь зрачками за обложку «Невыносимой лёгкости бытия», его губ касается улыбка. Именно благодаря этой книге он научился ждать и верить в случайности. Нотт тянется к ней пальцами, чтобы перечитать любимые строчки. Переворачивает пожелтевшие страницы, отмечая, насколько старым был том. Тео возвращается к форзацу, чтобы найти год издания. Сердце останавливается, когда благодаря выгравированным строчкам, он узнает, что верил в случайности не один. «В день, когда я встретила тебя, на подоконнике сидел голубь. Иногда мне кажется, что именно он привел меня к тебе. Я люблю тебя, Драко. Твоя Гермиона Грейнджер». Это «я люблю тебя» бьётся в висках ещё несколько дней, пока вопрос окончательно не срывается с губ самоубийцей. — Кто такая Гермиона?***
Конечно, их мир — неидеальный, и наличие родственной души не гарантирует абсолютного счастья. Они оставались смертными. Ты в любой момент мог потерять того, кого ждал так долго. И это ранит. Заставляет ценить каждый момент. Когда Тео спрашивает про Гермиону, Драко на секунду замирает, как от удара, после опуская взгляд. На его лице крупными мазками рисуется скорбь, и Нотт почти жалеет о заданном вопросе, словно коснулся открытой, ещё не успевшей затянуться раны, пачкая пальцы в крови. Наличие другой родственной души немного задевает (всегда хочется остаться на ком-то единственным отпечатком), но больше задевает боль Драко. Именно так интерпретирует Тео выгравированную на его лице гримасу. Драко говорит, что они чем-то похожи, и это одновременно ранит и радует. Будто Тео рад побыть пластырем, чтобы облегчить его утрату. В тот вечер Драко рассказывает о ней. Они сидят на кухне до самого утра, пока рассвет не подкрашивает небо в гранатово-алый. Малфой рассказывает о ней сотни мелочей. О том, что она могла не спать целую ночь, пока не прочитает книгу до последней строчки, почти вычеркивая себя из реальности, заставляя платить длинные счета за использованный по ночам свет — главная причина их недолгих ссор. Как морщился её веснушчатый нос, когда она заливисто смеялась — Гермиона боялась щекотки. Как он постоянно дразнил её, называя по фамилии. О рыжем коте, которого она притащила в его квартиру, наткнувшись на него на одной из улиц, не найдя в себе силы пройти мимо, и как Драко силился ей отказать, но не смог. Не медовым глазам с замершей в радужках просьбой. О том, как она, оставив на его скуле одним утром смазанный поцелуй, больше не вернулась. Тео узнаёт, что её сбила машина. Ей было двадцать один, а Драко двадцать три. Как и остаётся на протяжении последних девятнадцати лет. Это объясняет Тео многое. Самое главное — холод и отстранённость Драко. Нотт думает, что Гермиона была его солнцем. Он готов стать новым. Светить ярче. Согревать. Тео не знает, что Гермиона была лишь лампочкой, которую Малфой выкрутил за ненадобностью. Ему не нужны чужие лучи. Ценящий вечную тьму, он ненавидел свет. Как и пение птиц, слетающихся на плечи случайностями.***
Когда Тео предлагает съездить на кладбище, Драко реагирует резко. Они ссорятся впервые за всё время, и ответом Малфоя служит протяжный стук захлопывающейся двери. Нотт не может объяснить себе эту потребность, но ему хочется почтить память этой девушки. За счёт описаний Драко она кажется ему родной и близкой. Почти живой. И ему хочется сказать «спасибо» за то, что она в своё время украсила жизнь Драко. Всё это даже в его голове звучит абсурдно. На одной из долгих перемен, давясь обветренным круассаном (других не водилось в столовой университета), Тео делится своими мыслями с Пэнси. Он не знает, что именно на языке горчит больше — кофе без сахара или привкус их с Драко ссоры. Она смотрит на него со сквозящей в глазах печалью. Ей больно, что Тео столкнулся с этим. Предполагается, что наличие родственной души снижает вероятность появления страданий, но это не работает с Тео. Он всегда был неудачником. Тем, о кого ещё в школе стёсывались чужие костяшки пальцев. Кому на экзаменах попадались невыученные билеты. Тем, кто забывал сотый зонтик в кафе, чувствуя, как тело избивали плети дождя, пока он добирался до дома. Странно было думать, что с любовью будет по-другому. — Ты уверен, что хочешь копаться в прошлом? — спрашивает Пэнси, въедаясь в скулу чёрными зрачками. Вопрос отдаётся эхом в его голове, пока он не заставляет себя кивнуть. — Я хочу попрощаться с ней за него. Она лишь шумно вздыхает в ответ.***
Они не возвращаются к этому разговору. Тео извиняется за то, что переступил границы, на что Драко лишь молча кивает, притягивая к себе, больше не поднимая эту тему. Тео слышит, как загнанно бьётся сердце в грудной клетке Малфоя. Быстро и честно. И почти признаётся в своих попытках раскопать прошлое. На то, чтобы найти больше информации уходит две недели. Нотту везёт. В Англии было немного девушек по имени Гермиона Грейнджер. Когда он проходится глазами по личному делу, в глазах рябит. Ему не удаётся узнать, где она похоронена. Лишь два криво вписанных слова. Пропала без вести. Зажатая в кулак птица силится взлететь.***
Если бы Тео рассказал Пэнси, она бы не позволила ему вернуться в его квартиру. Одно её слово могло бы его уберечь. И в этом тоже была окрашенная в чёрный случайность. Обычно её называют злым роком. Диафрагма сжимается, когда Тео слышит поворот ключей. Три раза. Свет включается, прогоняя темноту, и Нотту хочется, чтобы кто-то также прогнал тёмные, копошащиеся в голове тараканами мысли. — Почему сидишь в темноте? — спрашивает Малфой, заходя в квартиру, не снимая ботинок. Привычка, которую Тео уже изучил, раньше вызывающая в центре груди тепло. Вопрос крутится на языке, но Тео боится к нему притронуться. Молчит, впиваясь зрачками в светлый затылок, когда Драко заходит на кухню, доставая из шкафа два гранёных стакана. Желание выпить — признак тяжёлого дня. Тео это успел изучить тоже. — Будешь? — спрашивает Малфой. Тео только кивает. Драко молча наливает виски в стаканы. До этого не пивший ничего крепче вина Тео успел привыкнуть к обжигающему горло привкусу. Он напился с Драко в первый раз на их втором свидании. Малфой довел Тео до дома, запрещая ему петь по дороге, после уложив спать, и воспоминание об этом сейчас почему-то вспарывает грудную клетку. — Ты сегодня слишком молчаливый, — тянет Драко, протягивая стакан. Тео вглядывается в вбирающий свет янтарь. Почти находит смелость на дне стакана. Драко небрежно целует его в висок, садясь за стол, и это почти убивает. Должно быть какое-то объяснение. Возможно, Малфой просто не захотел травмировать его подробностями. — Гермиона Грейнджер… — начинает Тео, замечая, как напрягаются мышцы его спины. Всего лишь на секунду. — Мы опять вернулись к этой теме, — хмыкнул Драко. Тео запинается, позволяя себе передумать. Он действительно хотел знать? — Ты сказал, что её сбила машина. Почему… почему написано, что она пропала без вести. Кристально чистая, неомрачённая звуками тишина воцаряется на несколько долгих секунд, сменяясь тем, чего Тео ждал меньше всего. Пускающим под кожу мурашки хриплым хохотом. — Вы похожи с ней даже больше, чем я думал, — тянет Малфой, делая глоток. Необъяснимая дрожь затапливает тело Нотта, не давая пошевелиться. — Мне больше всего нравилось это в ней. В тебе тоже. В отличие от остальных, вы умеете думать. Проще, когда эта дрянь во мне выбирает тупых. От них легче избавляться. Сердце бешено бьётся, пробивая грудную клетку, тщетно пытаясь выбраться. Капкан захлопывается, ломая птице крылья.