Что видят холмы

Первое слово, которое сказал Плутон, было «урод». Он произнёс его, глядя на Ящера. Потому что повторил за ним то, что тот считал вторым именем каждого на холмах. Чуть ли не фамилией обоих кланов — всё равно настоящих фамилий на холмах не водилось. Когда Плутон сказал первое слово, он уже давно был взрослым. Это мало кого волновало: ситуация рядовая, куда большей обузой на холмах он бы оказался, если бы до этого возраста не выучился ходить. К счастью, таких здесь было меньше. Плутон хорошо понимал, что такое урод — манекены, стоявшие, сидевшие и просто валявшиеся в посёлке повсюду, не давали забывать, как должны выглядеть обычные люди. Да и живые гости к ним заглядывали — правда, их тела быстро переставали быть обычными, а потом и живыми. Плутон не проявлял к ним интерес даже после этого. — Почему ты не позабавишься с ними? — спросил как-то Ящер, когда оба, затаившись среди насыпей, выслеживали добычу. — Люди не только мясо. — Не… не нравятся, — выдавил Плутон. К тому времени он уже научился кое-как разговаривать, хотя это давалось ему с большим трудом. — Почему? — Ящер покрутил кольцо фокусировки на бинокле и фигурки туристов стали чётче. Плутон ткнул большим корявым пальцем сначала в свою мощную грудь, а потом в худую грудь Ящера. — Не такие. — Да, — согласно ухмыльнулся Ящер. — Зато они сильно боятся. Громко орут. Плутон крепко задумался. Если бы его лицо подвеглось меньшим изменениям на уровне генома, можно было бы сказать, что он хмурится. — Когда не убивать. Когда ебаться. Почему? — наконец спросил он. Ему было глубоко непонятно, каким образом то, что делает Ящер, может пугать — и чем чаще он это видел, тем больше недоумевал. — Наверно, для них ебля со мной — как смерть. Или хуже, чем смерть. Плутон, позабыв о безопасности, громко, лающе рассмеялся. — Хуже, чем смерть! Хуже, чем смерть!!! — повторял он то, что казалось ему очень глупым. Ящер заразился настроением братца и, не прекращая присматривать за долгожданными гостями, рассмеялся вместе с ним. Услышав пугающий шум на холмах, добыча нервно заозиралась, но её страх не сбивал планы — всё равно она уже никуда не денется. — Это потому, что ты урод, — сказал Плутон, когда их смех перестал громыхать по Пустыне. Сегодня он был многословен. — Да, поэтому. Они расхохотались ещё неистовее и стали осторожно спускаться… Вообще, сперва Плутону забавы Ящера с добычей не нравились. Он не то чтобы ревновал его — просто справедливо полагал, что время, которое тот тратит на еблю с мужчинами чужого мира, он мог бы проводить за еблей с ним. Однажды он даже отрезал у жертвы эрегированный член и принёс его Ящеру, чтобы тот мог развлекаться, не выходя из-под надзора. Плутон очень гордился своей выдумкой, так как ему пришлось немало попотеть, чтобы подкараулить парочку туристов во время постельных утех и молниеносно напасть в нужный момент. Ящер тогда сильно поколотил Плутона, внушая, что такой план ему не подходит. Да и всё равно обмякший орган уже нельзя было пустить в дело. Со временем Плутон понял, что, пока Ящер занимается другими, он может просто дрочить, глядя на это зрелище. Так проблема была решена к обоюдному удовольствию. Когда Ящер ел сырое мясо, Плутон вспоминал о тех, кто носил его на своих костях. Вернее — о том, что Ящер с ними делал. Зрительная память у него была цепкая, да и при всём желании трудно было бы забыть, как Ящер, ухмыляясь, одной рукой сжимает пистолет, держа жертву на прицеле, а другой надрачивает её хер, заставляя тот встать. Особенно Плутона будоражил тот момент, когда Ящер впервые направлял член в себя. Глядя на дальнейшее, Плутон резко сдавал в сообразительности, поэтому братцу приходилось часто окрикивать его, чтобы он не выпускал из внимания другую добычу. Если она существовала и к тому времени ещё не была убита. Ящер сразу начинал быстро двигаться на члене, не нуждаясь в том, чтобы привыкнуть, и жертва паниковала, едва не теряя сознание от липкой смеси ужаса, отвращения и непрошеного физического удовольствия. Ощущения усугублялись, когда Ящер проходился мокрым языком по рту и груди несчастного. К тому моменту туристик обычно был почти оглушён, так как Ящер никогда не сдерживал ликующих криков. Да и рот жертве не зажимал без необходимости… Иногда на члене добычи даже оставалась кровь — ведь Ящер любил жёсткую еблю с единоплеменниками, и, со своим неистощимым азартом и высоким, как вершины холмов, болевым порогом, мало заботился о её последствиях для тела. Плутона кровь Ящера обычно не возбуждала, а беспокоила, но в подобных случаях она была знаком его торжества, и он с удовольствием тянул ноздрями. У многих жителей холмов обоняние было развито так, что они могли чувствовать запах на очень большом расстоянии — и жалели, что так не выходит со вкусом. Впрочем, пару раз бывали случаи, когда кровь на члене добычи Ящеру не принадлежала. Нет, Ящер не истязал половые органы жертв — какая-то странная бережливость удерживала его от намеренных пыток; просто тела туристов к тому моменту были уже так изранены в битве, что своя или чужая кровь, стекая, достигала самых отдалённых мест. Когда Ящер кончал — для этого ему даже трогать пах не всегда приходилось — он любил размазывать сперму по лицу жертвы. Ну или по лицу близко сунувшегося Плутона. Вообще, он очень много чего любил — затеи его были бесчисленны, а задор неиссякаем… Всё это Плутон вспоминал, глядя на окровавленные верхние зубы Ящера, которые никогда не исчезали под губой. Он подавался к нему и облизывал эти зубы — не столько для того, чтобы попробовать кровь, сколько просто для удовольствия. Оба блаженно улыбались, и тогда их лица становились ещё страшнее. Любил Плутон вылизывать и провал, зияющий в нёбе Ящера, щекотать его края и стараться проникнуть языком как можно глубже. Выходило не очень хорошо — всё-таки у него не было преимущества Муравьеда, который умудрялся доставать через эту дырку до ноздри и лизать её изнутри. Ну или наоборот. Впрочем, с Плутоном Ящеру всё равно нравилось развлекаться гораздо больше. Иногда Плутон трогал лицо Ящера, даже просто сидя рядом — неуклюже, грубо, но в этих движениях читались привязанность и любование. Лапал он и его тело — например, таясь с ним в засаде, хватал за ноги и плечи. Ему казалось, что он трогает тихонько, чтобы не мешать, но это было далеко от правды. Впрочем, в моменты особых приливов того странного чувства, которое Плутон за всю жизнь не испытывал ни к кому другому, он мог быть вполне мягок. Например, он любил гладить Ящера по внутренней стороне бедра, пока тот занимался чем-то важным, однако не столь напряжённым, как слежка — чинил нехитрую, но такую полезную технику, ставил ловушки, затачивал острия шипастой ленты или делал любую другую работу, которая для Плутона была слишком сложной либо слишком тонкой. Тогда Плутон рядом с ним расслаблялся и впадал в нежное настроение. Порой он тёрся бугристой головой о щёку или шею Ящера, как большое животное, и тот, усмехаясь, почти ласково трепал его по загривку рукой в холщовой полуперчатке. Всё остальное время вместе они просто безудержно еблись. И тогда, обожжённые дикой страстью, лица обоих корёжились так, что их уже нельзя было назвать ни просто пугающими, ни просто уродливыми. «Урод». Это было не только первое слово Плутона, но и то, которое он использовал чаще других. Правда, в мыслях, а не в речи. — Это уродливо тоже, — как-то сказал он, глядя на освежёванные тела жертв, приготовленные к разделке. — Очень уродливо. Ящер, от души бравирующий безобразной внешностью и всегда наслаждавшийся собственным и чужим уродством, на этот раз оскорбился. Он сам не понял ясно причины своего недовольства, но решил, что Плутон слишком разумничался. — Сделай красивее, — прошипел он с вызовом, сунув ему в руку тесак. Плутон недоумённо застыл, глядя на ржавое лезвие, потом с размаху всадил тесак в столешницу и ушёл. Он решил, что не будет больше разговаривать, раз Ящеру это так не нравится, но продержался недолго. Всё-таки с ним ему было очень хорошо и язык незаметно развязывался сам. Во всех смыслах. Например, Плутон с удовольствием собирал им гной с лопавшихся фурункулов на груди Ящера, да и тот не прочь был слизать с щеки братца слизь, сочащуюся у него из глаза, иногда взамен пачкая глаз человеческой, или, чаще, свиной кровью, оставшейся во рту. Плутон любил лизать Ящеру подмышки, а тот с удовольствием вылизывал его яйца, да и вообще языками оба орудовали исправно. Также Ящер нередко пускал в дело зубы и длинные ногти, которые не стриг, не желая лишать себя дополнительного оружия и средства развлечения. Это выходило боком, когда он имел себя пальцами, но ведь боль не несла ему больших неудобств. Плутону нравилось долго бывать с Ящером. После бурной ебли они могли отсыпаться часами, закинув друг на друга руки и ноги, там же, где еблись. Пусть даже прямо на холмах, или в одном из кратеров, или на улице посёлка: если, конечно, не было надобности соблюдать осторожность. Сон не смаривал их настолько бесповоротно — просто они не видели в этом ничего необычного. Да, Плутон всегда старался быть к Ящеру поближе. И при этом постоянно на него смотрел. Плутон очень плохо понимал, что такого произошло шестьдесят лет назад, из-за чего потомки здешних шахтёров, а потом и их потомки стали уродливыми. Он с удивлением соображал, что, похоже, между обычными, «правильными» людьми и происшествием на холмах есть какая-то связь. В чём именно она стоит, он уразуметь не мог. Если бы Плутону сказали, что жизнь тех, кто становился добычей мутантов среди песков, лучше их собственной, он бы рассмеялся так же громко и дико, как тогда в засаде. Он видел эту жизнь по телевизору, который безотрывно смотрит Большая Мама. Она включает то, что называет «кассеты», на том, что называет «магнитофон», и глядит на копошение таких же манекенов, как те, что разбросаны здесь всюду — только живых. Глядит, глядит и глядит. Наверно, это потому, что разведкой и охотой обычно занимается новое поколение, а ей тоже хочется последить за людьми. Но на экране всё и близко не так интересно. Если на людей не прыгать из засады, они совсем скучны. Правда, однажды на кассете, которую Мама никогда раньше не ставила, нашлось нечто, впечатлившее Плутона так, что осталось в его душе до конца дней. Сперва Плутон по обыкновению хотел пройти мимо болтливого ящика, но его привлекли знакомые с детства слова, которые так редко встречались на Маминых записях — «бомба, «взрыв», «ядерные испытания»… Он не понимал из закадровой болтовни ничего, кроме них, но видел картинки, и они говорили с остатками его разума на своём языке. Люди в костюмах вроде того, что был на нём — он снял его десять лет назад с очень крупной жертвы — обсуждали что-то с умными лицами, показывали пальцами за экран и жали друг другу руки: жест, неизвестный на холмах. Перемежаясь с этими сценами, сменяли друг друга разные пейзажи — долины, где было много того, что называется травой и деревьями, странные мерцающие и волнующиеся пространства, наполненные будто бы водой, песчаные и каменистые просторы… С лёгким удивлением Плутон узнал на нескольких кадрах Пустыню, хотя никогда не видел её сверху — всю в кратерах, только бесхозных машин в них ещё не было. Затем крупным планом замелькали всякие исполинские устройства — некоторые из них ровные, сдержанно гордые голоса называли «бомбами». Вот тут-то Плутон не только почувствовал, но и осознал, что именно эти бомбы и эти люди связаны с уродствами Пустыни, и понял, в чём именно состоит связь. Потом он впервые увидел ядерный взрыв. Завороженно открыв рот, Плутон смотрел на ослепительную, прекрасную вспышку, в которую будто бы переродилось большое и яркое пустынное солнце, смотрел на то, как она сжимается до шара, увенчанного двумя кольцами, затем шар превращается в каменный молот вроде тех, какие на холмах выучились делать совсем недавно, а кольца растут, растут, растут, становятся больше, чем может вместить телевизор… «Уродливый…» — прошептал Плутон в восторге. Он замер, ощущая эйфорию каждой изувеченной клеткой своего тела. — «Уродливый… Уродливый… Уродливый…» Некоторые слова обретали на холмах противоположное значение.