***
На Гриммо 12 с утра кипела жизнь. После вчерашнего приёма в гостиной дома семейства Поттер было полно народу: все бывшие школьные друзья и участники войны, враги, что стали друзьями, и члены семьи. — Тогда на следующих выходных я пришлю сову с зельем, — Драко Малфой, некогда бывший враг, теперь же глава Отдела по импорту и экономическим отношениям, сидел возле камина рядом с Гарри, перед портретом бывшего директора школы и своего крёстного. — Я вам обязан, обоим, — отпивая горячий крепкий кофе, проговорил Гарри. Очки, в стеклах которых отразилось пламя, посмотрели на бывшего профессора с признательностью. — Больно мне нужно это, Поттер, — неизменная язвительность и мрачность. — Так ей стало хуже? — голос Драко прозвучал чуть слышно, будто бы ступал по тонкому люду. — Вчера снова участился кашель. То проклятье, что применили к ней Пожиратели, когда пытали, так и не смогли определить. Слишком много всего, — с мрачным видом, словно тень расползлась по лицу Гарри, он отпил из кружки ещё раз горячий, обжигающий горло напиток. — Шрамы уже очень давно её не беспокоят, она не чувствует ног вот уже восемнадцать лет… и с каждым днём тает на глазах всё быстрее. Для Гарри эта тема была под запретом. Во время войны и его вечных скитаний по лесам он у знал, что Пожиратели нашли его тетю и дядю. Поздно, когда уже всё свершилось. Оказалось, что тётю Петунью Пожиратели застали дома одну, когда дядя Вернон и Дадли были в городе, и пытали её пять дней, пытаясь узнать, где сам Гарри, но тётя не знала. Когда члены Ордена и несколько авроров подоспели, на тёте не было живого места, а в Св. Мунго на ней нашли с десяток проклятий и остатки пыточных. Почти год она провела в палате, то приходя в себя, то впадая в глубокий сон, после этого тётя перестала чувствовать ноги, да и говорить не могла: горло после постоянных криков больше не работало. Со временем, конечно, голос вернулся к ней, но не полностью, а возможность хоть немного шевелить руками и присаживаться вернулась спустя почти пять лет. Всё это время Гарри пытался помогать, как мог. Сколько зелий он не перепробовал под чёткими указами своего прошлого профессора по Зельям!.. Для него это было нормально, со смертью он был на «ты» почти с рождения, да и потерял он не мало на пути к победе над Волан-де-Мортом: столько друзей, столько близких людей… Но, думая о том, что единственный, самый близкий родственник уйдёт, он всё сильнее боялся этого. — Поттер, Петунья Эванс сильная и упёртая женщина, даже слишком, — голос профессора Снейпа раздался словно издалека, — я знал её в детстве, я уверен, она так просто не сдатся. Тут перед мужчинами и портретом предстала заплаканная домовушка, её завывание прервало все разговоры в комнате и на кухне, и все замерли. Тело домовушки сотрясала крупная дрожь, она икала и старалась произнести хоть слово под ошарашенными взорами портрета и главы рода Малфоев, а вот на Гарри не было лица, вся краска сошла с него, и он, словно в замедленной съёмке, вспомнил Арку смерти и Сириуса. — Хозяин Поттер, — завывая и вытирая слёзы об эмблему рода Поттер, она протянула ему конверт, сложенный в замысловатую школьную записку, что передавали между собой девочки, когда они участились в Хогвартсе, — хозяйка… Петунья… умерла… Как в тумане рука Гарри коснулась конверта, а рядом тут же оказалась Джинни. Она с тревогой положила руку ему на плечо, стараясь привлечь его внимание, портрет профессора Снейпа стал мрачнее, и даже на его вечном недовольном и холодном лице проступила трещина смерти, которая тут же исчезла, сделав его таким знакомым для всех, неприступным. Не решившись открыть письмо, Гарри вскочил с кресла, тут же схватил висевшую на вешалке куртку и аппарировал под крики друзей и семьи. В небольшом домике на отшибе было слишком тихо, даже птицы, что пели раньше, затихли. В таком уютном уголке, который создал для тёти Гарри, вдруг стало страшно как в доме в Годриковой впадине. Дорога по лестнице на второй этаж показалась Гарри вечной, дверь в комнату, где каждый раз его встречала тётя, была распахнута настежь, а на кровати, словно уснув глубоким сном, с безмятежной улыбкой лежала она, его последняя связывающая нить с матерью. Опускаясь на колени рядом с ней, он услышал шорох. Письмо выпало на пол из его кармана, и раздался голос чуть слышнее шёпота:Гарри, Я не уверена, что это перо и правда запишет всё, что я хочу тебе сказать, но спустя вот уже почти два десятка лет я стараюсь понять весь твой мир, что когда-то так полюбила моя сестра. Я так виновата перед тобой. И даже то, что стало со мной, не оплатит всего, что я сделала тебе и своей сестре Лили, о милая моя маленькая девочка!.. Я давно дала себе слово, что не буду сожалеть о том, что совершила в прошлом, но в ту ночь, когда пришли те, от кого ты нас спасал, я впервые за много лет вспомнила улыбку Лили, когда она еще была совсем маленькой. За всю свою жизнь я совершила немало глупостей, и вот спустя почти полвека наконец могу признаться тебе, что я так виновата. Так виновата, что нет возможности выпросить у тебя прощения. Хотя ты так похож на свою маму, что я уверена: простил ты меня уже давно. Я так хотела снова увидеть тебя! Увидеть, что ты счастлив, несмотря на то, что я сотворила. Я надеюсь снова увидеть твою маму, надеюсь, что у вас, волшебников, нет другого рая, чтобы хоть на мгновение увидеть её. Я бы хотела попросить прощения за всё, что я наговорила. Я знаю, что моё время прошло и теперь последний миг я проведу в одиночестве, это и должно быть моей расплатой. Погнавшись за обычностью, я потеряла то, что делает каждого человека непохожим на другого, — свою уникальность. И я не про магию, Гарри, отнюдь, скорее, о том, что делало Лили такой, какая она есть… И за того мальчишку, Снейпа… Я прошу, попроси у него за меня прощения за всё. За меня, как за человека на смертном одре, которому нет умысла врать. Прости, Гарри, за всё, и спасибо, что был со мной, Тилти передаст тебе мой прощальный подарок. Прости и прощай Гарри.
Спустя три дня он держал в руках детское одеяльце, что тётя всё же сохранила для Гарри, и стоял у надгробья, сжимая вторую руку своей жены, что плакала, уткнувшись ему в плечо. В этот день, как ни странно, было очень тепло и светло. В последнее мгновение, когда были возложены цветы в тишине, раздался крик птицы, что, вспорхнув с ветки и переливаясь всеми цветами радуги, взмыла в небеса.