Скрипки плачут по тебе

      Поискать на качелях Марсель додумался в последнюю очередь, а зря — соберано обнаружился именно там. Рокэ умудрился превратить подвешенную к перекладине доску в отголосок давешних руин одним своим видом, во всяком случае, подвыпившего и расслабившегося виконта неподвижная фигура на краю бездны заставила вздрогнуть. Кто так строит?! Малейшее дуновение ветерка, казалось, могло отправить косую качелину к праотцам! Человека, не качелины, хотя и её тоже. Должны же у качелей быть праотцы…        — Монсеньор, — начал за полшага Марсель. Он намеревался сказать что-то мирное и доброжелательное, но не успел опередить себя же. — Вам проклятий мало? То, что это подвесное безобразие помнит прадедов нынешних Мекчеи, не характеризует его с лучшей стороны. Скорее наоборот…        — Ты слушал невнимательно. Вряд ли меня убьют качели, — «утешил» Ворон, заодно напоминая о брудершафте. Это было сложнее, чем можно себе вообразить — виконт постоянно сбивался на «вы». То ли по привычке, то ли от благоговения.        — А вдруг? — не согласился Марсель, занятый придирчивым осмотром соседней доски. Простейшее сооружение, висит себе и висит, наспех сколоченные фельпские суда и то выглядели хуже. Решив, что он не вправе бросать начальство в столь опасном месте, виконт принёс в жертву свою боязнь высоты и гнилых досок и уселся рядом. Судя по безрадостному взгляду, которым его удостоило начальство, Рокэ как раз предпочёл бы побыть один, ну да когда он в последний раз предпочитал что-то другое — с качелины обратного хода нет!       Скрипнуло, брякнуло, зашуршало под ногами весенней травой. Кажется, свалиться отсюда не так-то просто, но каков вид!.. Теперь понятно, почему Рокэ променял на него жизнерадостные алатские скрипки. Представшие перед качельным обрывом склоны были мягко усыпаны ёлками, которые то пропадали в голубоватой дымке, то выскакивали из неё, мечтательно таращась в небо. Небо тоже не подвело, хотя оно, конечно, терялось на фоне общего пейзажа — и того факта, что от бесконечного полёта тебя отделяет один толчок ногами от земли. Или два. Проверять всё ещё не тянуло.       Вообще-то, стоило воспользоваться моментом и уточнить дальнейшие планы, но пейзаж, открывшийся с края вечности, был выше бренной ерунды, во всех смыслах выше. Сейчас они гостили в горах, а завтра-послезавтра — уезжали к морю, важно ли остальное? Безумно важно, только большую часть беседы с Альбертом Марсель пропустил мимо ушей — продолжал переваривать встречу с почтенным родителем и со сдержанной грустью вспоминать графиню Савиньяк, а потом уже и кушать подали, стало не до дипломатии. Иронично, что кушать пришлось оленя, но об этом он так и не пошутил — гици предложили наливки, гици пропал. Ненадолго, ровно настолько, чтобы познать все грани местных хмельных радостей, вернуться в мир смертных и обнаружить, что немного потерял своего маршала.       Маршал прекрасно обходился и без него, но это пока. Марсель снова сосредоточился на пейзаже, подбирая достойные слова, и это было нелегко: разбавленная туманом синева начинала искриться звёздами, покой деревьев то и дело тревожили птицы, а в спину смеялись скрипки. Здесь играли, как жили, легко и весело, если б не обнимавший Сакаци грустный вечер — хоть бери и веруй в неподдельное счастье! Тут, на обрыве, словно бы пролегла граница между живой радостью и смертной тоской. Сзади ещё пели, а впереди уже и нет никого.        — Из этого может получиться сонет, — заключил Марсель, озвучив сию светлую мысль.        — Из этого может получиться жизнь, — ответил Рокэ, и виконт запоздало сообразил, что брякнул что-то не то. Нашёл, чем человека радовать — пением в спину и смертью впереди! Чего он там, спрашивается, не видел…        — Кстати о скрипках, — Марсель принялся исправлять положение, ухватившись за первую попавшуюся зацепку. — В Урготелле они плакали, чтоб не сказать — рыдали, я такое уважаю, но не ценю. Здешние мастера куда ласковее со своими струнами… Не возникает вопросов, под какую мелодию хоронить, а под какую — через костёр прыгать. Я опять про похороны, извини.        — На тебя так пейзаж действует или качели? — Ворон суховато усмехнулся, впрочем, ответа он не ждал. — Похороны будут всегда, как и костры. Что до музыки, я уже говорил, что некоторые инструменты созданы для грусти: так пройдёшь мимо скрипок и понимаешь — они плачут по тебе…        — А эти — смеются.        — Смех сквозь слёзы.        — Скорее, деланая усмешка, — не согласился Марсель, — тебе подходит. Ну и не вечно же им плакать, пусть рыдают в Урготе… Ты ведь тогда уже знал, что всё споткнулось и полетело в Закат?        — Почти.       К односложным ответам он привык, как и к неоднозначности бытия, хотя, конечно, к былой простоте тянуло. Споткнувшееся «всё» являло себя в полной красе, только когда с ним сталкивались лицом к лицу, а потом охотно показывало новые и новые грани себя. Думал ли хоть кто-нибудь ещё год назад, что в той же Олларии может стать настолько паршиво? Нет… А уж как эта паршивость по отдельным головам прошлась… Скрипки злобно расхохотались, заставив Марселя обернуться. Со стороны замка, чей тёмный силуэт морщинили сполохи огня, сюда, к краю, ползли полоски света — ползли и не дотягивались, в отличие от звуков. Музыку было, кому послушать, да и здесь её тоже слушали, только по-своему.       Пляски, перцовые с мёдом настойки и вкуснейшие олени (не союзники!) кончались там же, где обрывалась оранжевая полоса: свет путался в кустах, слепо утыкался носом в ёлки — и дальше ему хода не было. Ещё немного стемнеет, и оккупированные качели совсем перестанут быть видны.        — Возвращайся и развлекай Альберта, — Рокэ по-своему истолковал косые взгляды офицера.        — Ну уж нет. Один не пойду, мне страшно, — нахально отозвался офицер. — И вас… тебя тут оставить страшно. Видишь, где обрыв начинается? И я не вижу. Между прочим, вовсе не обязательно сидеть тут и скорбеть, пока нас кормят… — …а то потом снова трое суток не жрать, это мы уже проходили.        — С чего ты взял, что я скорблю? Здесь красиво. — Вопреки последним надеждам Марселя, Рокэ оттолкнулся ногой от земли, и качелина, зловеще скрипнув, пришла в движение. Совсем чуть-чуть, не покидая пределов боковых балок, но всё-таки! — К слову, тебя никто не заставлял меня сопровождать.        — Ты уже говорил. Шестнадцать раз, — услужливо напомнил Марсель.        — Когда-то это должно сработать, — неожиданно усмехнулся Рокэ и, о ужас, оттолкнулся сильнее. Виконт едва не взвыл.        — Не должно! Кому должно? Меня без тебя в Закат не пустят… Рокэ, ну пожалуйста!        — Пожалуйста, — он в кои-то веки перестал издеваться и остановился, теперь в тишине скрипели только скрипки — отвратительный повтор, не потому ли их так назвали, а? — и качались верхушки деревьев. Сочувствовали, надо полагать, на пару с поднявшимся ветром. Маршал наконец обернулся, теперь глядя в глаза. Несомненно, ему, изнурённому и загадочному, этот пейзаж был к лицу, особенно сочетание холодной бледности и синевы. А врал, что лучше стало. — О долгах поговорим потом, но, напоминаю, ты нарвёшься. Со мной или без меня… Зачем плясать на краю обрыва, если он зовёт не тебя?        — Действительно, зачем, — невпопад согласился Марсель, занятый тем, что выдерживал жутковатый взгляд. — Я, между прочим, объяснял, вы тоже невнимательно слушали. Что важнее, совсем похолодало, а там оленина недоеденная…       Напоминание о житейских радостях Рокэ не впечатлило, но он хотя бы перестал смотреть вот так. Марсель со всей отмеренной ему осторожностью (коей, как показала практика, не так уж много) слез с качелей, обошёл жуткое сооружение по большой дуге и положил руку на маршальское плечо.        — Пойдём отсюда… — голос предательски дрогнул от холода — ветрюга поднялась знатная в считанные секунды, хотя и вид с этой части качелины открывался пугающий. Вместо уютных холмиков, которые всё это время созерцал Марсель, сразу темнел овраг. Жуткий и бездонный.       В счастье не верилось, но они всё-таки ушли; с замкового двора заманчиво тянуло теплом, что лишь подчёркивало зябкий полумрак, да какой полумрак, уже скоро полноценная ночка будет. Виконт наконец сочинил достойную отповедь, непреклонную и умеренно трогательную, когда сзади всхрапнули проклятые перекладины, напоминая о себе. Вот ведь дряни подвесные! Ничего, отсюда они его не напугают. Обернувшись с наиболее воинственным видом, Марсель онемел — на его глазах левые качели плавно соскользнули в бездну, поддавшись пинку разгулявшегося ветра. За ними с разницей в один вздох последовали вторые.       Обрыв без качелей выглядел получше, чем с ними, но это если не знать, что там было. Из оврага выпорхнули растревоженные птицы — долетело, надо полагать… Оторвавшись от зрелищной пустоты, Марсель поймал взгляд Рокэ, достаточно выразительный, чтобы не отвечать. Что тут скажешь? Если качели решили наглядно проиллюстрировать все зловещие предзнаменования — им удалось, но с той же вероятностью это могло быть совпадением.       Слова, как назло, застряли в горле, и виконт ограничился тем, что подал руку. Тоже весьма красноречиво, если сегодня, конечно, вечер красноречивых жестов… Ну каков же он пророк! Качели-то и впрямь последовали к предкам — вряд ли их вырубали из других деревьев. Решив ничего об этом не говорить, Марсель ускорил шаг, неумолимо приближаясь к теплу и прочим радостям; Рокэ не возражал, свет от гостеприимного костра вообще делал его похожим на живого человека — может, померещилось? Обрыв на восьми ветрах чего только не покажет…       Урготские скрипки и вправду плакали, плакали навзрыд, даже не зная, по ком им предстоит скорбеть. Никто не знал. А эти — смеялись! И будут смеяться… Бездна осталась позади.