О свободе воли

      Иногда возникала мысль, что у Шарлотты Вильтшир повсюду есть глаза.       Она была уродлива, неуклюжа, забита и невыносима. Она притягивала все неудачи мира, навлекая на себя чужое раздражение и неприязнь, когда начинала нести свою несусветную чушь и вести себя как самая настоящая ханжа без доли добросовестности и уважения. Совершенно взбалмошную и параноидальную, безумно смотрящую перед собой и в бреду шепчущую себе под нос страшные вещи, ее остерегались и не любили. Скарлет никогда не была исключением.       А Шарлотта Вильтшир, несмотря на свой сценарий, — была. И у нее, как и у каждой Дочери своей Матери, была своя крохотная, по-детски некорректно выраженная мечта.       — Полюби меня, Скарлет Эйлер! — прохрипела в последней агонии удушенная Шарлотта Вильтшир, и сотня глаз воззрились на Скарлет остекленевше, одержимо идейно. Гнойники и отеки по всему лицу Шарлотты за считанные секунды превратились в проминающиеся, проваливающиеся под ее пальцами куски мяса, а где-то у корней волос — белых, как горный эдельвейс — прорезался маленький полу-слепой глазик. Он был похож на пуговку на плюшевом зайце, которого ей дал Феликс Хонникер.       Телевизоры в Доме показывали только Рекламу, а поздней ночью — мылодраммы, одни и те же, просто перемешанные на телестанции. Но почему-то Шарлотту все равно тянуло сюда, звало среди неслышного розового шума, точно она освоила навыки транскоммуникации, которые так хотел ей привить доктор Хаксли. Она точно входила в зал и попадала под действие индукционного поля, искривляющего ее поляризацию и конституцию. Генри Хаксли не был физиком по образованию, но йотой знаний обладал, а потому развивать идеи о преодолении скорости света и использовании червоточин в повседневной жизни все еще мог. В коморках комнаты препарирования он хранил макеты микро-джетов, создававших постепенно новые реальности и способных уничтожить вселенную, если их вытащить из вакуумной коробочки с сердечком. Пялиться же в экран телевизора долгие часы напролет было не лучшим хобби, но глобальный смысл терялся повсеместно, и в том была истина.       А потом появился Феликс Хонникер, человек-из-прошлого, как назвал его Сет.       Он был лилипутом со скверным характером, увлеченным Наукой и возводившим ее в абсолют. «Религия заплесневела, Бог умер, а Наука стала главным лицом анархистов», как он говорил, не переставая задирать нос и поучать ее как маленького ребенка, хотя старшей сестренкой назначали именно ее. Чтобы доказать свое положение, Шарлотта даже попыталась натянуть на его шею свою желтую ленточку. От нее же Феликс отказался, так ревностно пряча ладонью свою красную, как будто она была ему чересчур дорога, а не просто заменяла галстук. Даже полная увлеченность льдом в переносном термосе не пересилила его нежелание менять свою красную ленточку, — и Шарлотта отметила свой траур уже лазурной, доставшейся ей в честной схватке с тремя дверьми в коморке дяди Хаксли. Только вот и дня не прошло, как желтая ленточка вернулась к ней обратно, — Сет рассказал, что найденную недавно забрал Человек-зонтик, который уж сильно распереживался о ее качестве и безопасности для кожи.       — Абсцесс — это большая концентрация гнойника в тканях живых существ, преимущественно подкожно-жировых. Нередко при хроническом абсцессе теряется чувство проприоцепции, кашленные спазмы становятся постоянными, а само состояние начинает зависеть напрямую от погоды и давления, — подсовокупил доктор Генри, осматривая маленькую Шарлотту у себя комнате, убрав под стол мусорное ведро с противно воняющими мясными издержками из нового мясного поставщика органов, и парой белых медицинских перчаток, чуть ли не бальзамировавшихся в черной крови. Шарлотта была исключительно исхудавшей, из-за кашля, обострившегося на днях, эмаль зубов трескалась и напрягала ее и зубной болью тоже, ее мутило, а мазок слюны больше напоминал разлившуюся кляксу чернил. — Ты все еще переживаешь из-за смерти той славной девочки из твоего класса?       Шарлотта подавлено закусила губу. Она не могла понять, почему со смертью Скарлет ей стало в одночасье и ужасно плохо, будто у нее самой переломали хребет, и так свободно, легко. Будто человек, занимавший в пространстве слишком много места, наконец исчез. Скарлет правда занимала слишком много места во Вселенной.       Из маленького зеркальца на нее смотрела девочка с глазом-пуговкой. Девочке не было больно, и Феликсу, с повязкой на лице, вроде как, тоже. Кодекс талиона, он говорил. Зуб за зуб, глаз за глаз. Так жили и плюшевые медведи, изуверы, захватившие Замок Принцессы.       У Оракула было лицо той девочки-ключницы, слабой на плюшевые игрушки.       Он говорил, что немного удивлен.       Ему казалось, что он должен выглядеть по-другому, но его не так уж и сильно волновали эти мелочи. Его волновала Шарлотта.       — Человеку привычно считать, что некий Бог преподносит ему только те испытания, которые он способен преодолеть; которые конечны, рано или поздно закончатся, стоит только подождать. Главное только не закрываться от мира, не брать на себя слишком много и доверять людям. Люди говорят об истине, о ее многозначности, относительности, но тем не менее ищут жертву, козла отпущения, на которого они могут возложить ошибки за свои проступки и грехи, которые сами же и обозначают. Истина, как и Жертва существует только в твоей голове. Они могут стать даже Личностью, Человеком, если только ты достаточно силен или болен.       На секунду Шарлотте показалось, что вместо Фрейя она видит существо.       Во Вселенной Делириум встречаются Феликс Хонникер и Скарлет Эйлер. Шарлотта Вайлтшайр уходит со сцены. Феликс Хонникер долго смотрит в лицо отупевшей и оторопевшей краснощекой девочки и сообщает своему товарищу Беннету:       — Хочу оставить ее глаза, они очень красивые.       Псалмы об отчаянии и ненависти льются красным и белым потоком, объятые уродливостью заходящего солнца, так непроизвольно оказавшегося в ее поле зрения. Суд — это Закат. Матерь просила ее пережить Суд. На крыше школы, забитая в угол среди проваливающихся бездыханных тел, над ней вершают Суд. И все, что ей остается, — это шептать беззвучную молитву за то, что она родилась.       — Найди меня, проживи так, как тебе положено, Скарлет Эйлер! — в исступлении прошептала Шарлотта Вильтшир, забираясь кровавыми разлагающимися пальцами в ее волосы и голову. Хотелось спать и хотелось мира, стать миром и заснуть. Желанию Шарлотты Вильтшир суждено было осуществиться, а Скарлет Эйлер могла только потратить монетку в автомат генератора желаний.       «Свобода воли — это сказать «я буду жить», падая с двадцатиэтажного дома»       Сет не дал Скарлет возможности знать того, что ей не положено с ее минималистичным преставлением о Доме, и позволил познакомиться с Феликсом Хонникером, полумертвым куском органической ткани в чашке Петри. Сожитель Шарлотты Вильтшир, желавший изучить природу Оракула и приготовить напиток на основе Лед-9, он говорил едко и остро, но тем не менее снисходительно и понимающе, даже товарищески, спрашивал о самочувствии и первые дни придерживал за локоть, когда у Скарлет тряслись руки и она роняла ложку с куриным бульоном. Несмотря на предупреждения о карантине, он не запирал ее на семь замков и даже не носил маски, снимая с ее тела показатели. Он был другом. Но только не в этой Вселенной. Любовь одного человека к другому открывает много нового, забирая старое и закрывая двери от всего мира.       — Ого! Я читала здесь все! — с восторгом воскликнула Скарлет, оглядев книги на полках, и Феликс удивленно посмотрел на нее. — Эти книги мои фавориты, разве что современная философия совсем очерствела. Разговоры о свободе воли становятся куда примитивней из раза в раз, и ты только и тратишь время, пытаясь понять, что автор хотел до тебя донести.       — Не лучшее ли это доказательство повсеместного кризиса идей и приближающего апокалипсиса? — с насмешкой спросил Хонникер, вглядываясь в прелестное озадаченное лицо Скарлет.       Библиотека разума гротескна и вычурна — в ней задатки сюра и красоты потихоньку сходящего с ума Пикассо. Оракул вальсирует в пространстве, не касаясь пола, и представляет из себя ворона-предвестника умирающей звезды, готовой озарить своим светом всю галактику неподалеку от себя. Оракул чуть грустный и опечаленный, как бы могло сознание Скарлет передать те задатки эмоций в богоподобном воплощении паразита, отравляющего ее мозг. Он не виден ей напрямую, только краем глаза она улавливает его настоящего, и почти тут же забывает, как что-то отторгаемое ее естеством, а потому для нее Оракул — это две Шарлотты, пляшущие вокруг нее в смертоносном макабрэ. Она слишком заурядна и скучна.       — Забавно, очень забавно, мисс Эйлер, — заявил Оракул, приобнимая ее со спины и еле-еле касаясь губами красных прядей. — Мы видели рождение и смерть миров, мы видели восхождение и падение миллионов величайших героев, видели несправедливость и проявление закона воздаяния во всей красе, видели благородство и видели циничность и трусость в живом воплощении. Но почему-то ты, такая ограниченная и замкнутая, совсем крохотная в сравнении с нами, ожидающая победы и счастья любой ценой…       Оракул не договорил, утягивая Скарлет вниз, мягко подхватывая ее, подкосившуюся, под мышки и прижимая к себе. Головная боль резко ослепила ее, превратив в безвольный кусок мяса, так напоминавший кого-то, и она осталась лежать в объятиях Бога не этого мира.       — Нас зовут 091, мы очень надеемся, что ты запомнишь. Это будет наше желание.