Дольки апельсина

      Треск поленьев приятно дополнял звучавший на фоне сонный джаз. В старом диване были продавлены уютные места, отчего встать, чтобы размять ноги или добраться до тарелки с канапе, совершенно не хотелось. Петербург только поближе придвинулся к Москве, который сам по себе был средоточием тепла и энергии. Одно его присутствие прогоняло дремоту позднего вечера, плавно перетёкшего в ночь. При этом не хотелось двигаться — только говорить до утра.       Пальцы Максима невесомо ощупали апельсин, затем впились в него, и в воздух брызнуло облачком цитрусовых капель. Большой палец без усилия расправлялся с кожицей, снимая её равными лоскутками. Апельсин был разделён на две половины, потом на дольки. Каждую тщательно очистили от волокон альбедо. Петру в подставленную ладонь упала долька апельсина.       — А теперь смотри, Петро, — между большим и указательным пальцем Макс держал апельсиновую корочку. В другую руку он взял маленькую плоскую свечу. Он прыснул коркой на свечу, и пламя, шикнув, недовольно дёрнулось. Прыснул ещё раз — и огонь, что-то шепнув, лизнул его руку. Пётр невольно вздрогнул.       — Ты бы поаккуратнее, — заметил он.       Макс широко улыбнулся, растянув по щекам веснушки.       — Думаешь, огнетушителя у Темсона нет?       — Думаю, он будет не слишком рад самовозгорающимся гостям.       — Да он никаким гостям не рад.       — Ну…       Кажется, они оба подумали об одном и том же, потому что Максим добавил:       — Кроме Патрис. Наверное. Кстати, надеюсь, он её там не сожрал…       В разгар вечеринки Париж, отыскав под рождественской елью испуганного пса, решила воссоединить его со спрятавшимся от пёстрого общества хозяином. С тех пор, как она покинула гостиную, ни она, ни Лондон не подавали признаков жизни уже почти два часа.       Говорить о Патрис не хотелось. Общение с ней всегда было непринуждённым и лёгким, и этой лёгкостью она, ненарочно смущая, увлекала. Но чтобы понимать Москву так, как хотел Петербург, — угадать всё невысказанное и подразумеваемое, все нюансы и тона его мыслей, — требовалось посвящать безраздельное внимание ему одному.       Петру достались ещё две дольки. Хотя цитрусовый аромат в его памяти всегда был связан с зимними праздниками и суетой, прямо сейчас кольнула тоска по летнему морю и сочным южным фруктам.       — Как мы домой попадём? — спросил он.       Максим ответил не сразу: в его дольке обнаружились косточки.       — А мы уже спешим?       — Нет… Но у нас и своя ёлка есть.       — И работа, — кивнул Москва. — Я люблю работать, ты знаешь. Но, прошу прощения за прямоту, если у меня есть шанс увидеться, я выберу всё-таки тебя, Петро.       — Гм, польщён… — ответил Пётр, чувствуя, как к щекам приливает румянец. Давно не мальчик, но неизменно краснеет, да что ж такое... — Но отчего тогда не увидеться без посторонних?       Всполохом взметнулись золотые кудри, когда Максим повернул голову. В полумраке звёздами блестели его янтарные глаза. Он весь был как пламя: подвижный, искристый, обжигающе-горячий, даже опасный, если обращаться неосторожно, но вместе с тем — согревающий, оберегающий, временами дремлющий.       Его лицо оказалось совсем рядом, Пётр почувствовал апельсиновое дыхание и руку, смявшую ворот свитера.       — Что это вы меня дразните, уважаемый Пётр Петрович?       — Никак не смею, дорогой Максим Михайлович.       Петербург подался вперёд; голову опоясал жар, спастись от него можно было только одним способом — отдавшись ему, погрузившись в него. Одна-единственная мысль, не облекаемая в слова, пронеслась через всё его сознание, чтобы схлестнуться с подобной себе на границе двух внешних оболочек. Всё прочее, о чём он думал до этого момента, встало на паузу. Закрыв глаза, он по-прежнему видел Москву, но не человеческое его лицо — скорее причудливого феникса, огненного элементаля, живую лаву… Солнечного бога, сотканного из золотых сияющих жил. Не страшно было стать его Икаром, потому что он не обжёг бы, не позволил упасть.       — М-м, Петро?.. — лениво позвал Макс, прервав поцелуй на один короткий вдох. Он обнимал Невского за шею, взъерошив пальцами волосы на затылке.       Пётр только сейчас заметил, что навис над Максимом, едва не вдавив его своим весом в диванную подушку. И хотя эйфория миновала, он, не планируя отвлекаться, склонился к словно нарочно подставленной ему шее. За столько лет он не привык к тому, какой горячей была кожа Москвы…       Они остановились, лишь когда стало совершенно ясно: для всего прочего им уж точно лучше сперва вернуться домой, где они останутся наедине. Тихонько скрипнула дверь, кто-то вошёл. Пётр оцепенело смотрел на пламя в камине, стараясь видеть в нём только пламя. Пальцы Макса медленно и мягко исчерчивали его ладонь, изредка чуть царапая кольцами, и совсем не помогали усмирить дыхание или справиться с гулким стуком сердца, который, казалось, слышал весь лондонский особняк. Они оба как будто переживали одинаковую бурю чувств, но при этом Москва умудрялся нарочно его поддразнивать. Ну ничего, это сейчас он такой провокатор…       В этот момент к ним внезапно подкрался Рим. От него сложно было что-либо скрыть, если только он сам не хотел это проигнорировать. Как сейчас — что чуть не застукал их за не самым целомудренным занятием.       — Позволь украсть кавалера? — спросил он, обратившись к Петру. Ему будто и не требовался ответ: он с самым невинным видом походя встрепал Максу кудри. Кудри, в которых ещё минуту назад путался Петербург. Сперва опешив, он быстро взял себя в руки.       — Нет.       В это ёмкое слово он вложил столько стужи, чтобы даже у ушлого южанина Романо от холода застучали зубы. Тот отпрянул с привычной снисходительной ухмылкой, напоследок ласково чиркнув Макса по плечу.       — Ты позвонишь мне, ладно?       — Что он себе позволяет! — возмущённо прошептал Пётр, когда Романо отошёл в другой угол гостиной и, уткнувшись в телефон, вряд ли мог их слышать.       — Эй. Почему ты ревнуешь? — тихо спросил Максим.       — Не знаю.       — Ты доверяешь мне?       — Да!       — Думаешь, что кто-то способен тебя заменить?       — Нет…       — Ну? — усмехнулся Москва.       Петербург помедлил с ответом, но всё же решился.       — Ты сказал, что выберешь меня, если есть свободное время. Но его никогда не бывает достаточно. И я хочу, чтобы это время было только моим. — Он глубоко вздохнул. — Потому что ты — мой.       Губы Максима растянулись в улыбке. Он был жутко доволен этими откровениями, но не упустил шанса играючи поддеть, словно шкодливый кот, который знает наверняка: его никогда не поругают.       — А вы своих столичных привычек не оставили, Петро Петрович. Всё такой же собственник!       — Ой, да ну тебя! — всполошился Пётр, краснея как рак. — Я ему душу открываю… Что ты смеёшься? Вот что?.. Да где же Хадсон со своими телепортами…       Но умевший телепортироваться Нью-Йорк, притащивший накануне вечером кучу непрошенных гостей на порог лондонского дома и совершенно выдохшийся после этого, активно восстанавливал силы. А потому до утра он проспал самым крепким сном.