***
– Хэй, Люмин! – восклицает Венти, приземляясь на стул напротив. Паймон ворчит, когда он утаскивает кусок яблочного пирога – тестовое блюдо, на котором Люмин решила поэкспериментировать со специями, – и с удовольствием уплетает его за обе щеки. Люмин давит улыбку и пододвигает тарелку к нему поближе. – Нужна моя помощь? – деловито интересуется она и заговорщически склоняется ближе. Веселый взгляд становится удивленным, затем игривым. Венти донельзя ловко подхватывает готовый упасть кусочек запеченного яблока языком и тянет: – Мне тут одна птичка на хвосте принесла… – он делает драматичную паузу. Люмин выжидающе вскидывает брови. Венти не добивается от нее нужной реакции и добавляет: – Тебе нравятся колыбельные? Люмин открывает рот, закрывает его, затем откидывается на спинку стула. Вопрос ставит ее в тупик – взаимосвязи с возможным будущим заданием она пока что не видит. Паймон, по всей видимости, тоже – она торопливо доедает свой кусочек пирога, потому что боится, что Венти покусится и на него. Они перекидываются быстрыми взглядами и одновременно пожимают плечами, а после улыбаются друг другу – уровень их взаимопонимания упорно стремится к самой высокой точке. – Паймон боится представить, какую колыбельную ты, бард-бродяжка, можешь спеть, – дразнится Паймон, но Венти лишь отмахивается и бросает какую-то незначительную шутку. Возникает короткая словесная перепалка, и Люмин благодарна Паймон за предоставленный шанс подумать. Он удивительно серьезен и ждет честного ответа, понимает она. Люмин пожевывает нижнюю губу, барабанит пальцами по столу и выдыхает. – Мне никогда их не пели, – говорит она, потирая пальцами виски. Венти и Паймон прекращают спорить и смотрят на нее так, словно у нее выросла вторая голова. Люмин слегка хмурится – реакция ей не совсем понятна. – В чем проблема? В моем мире так не принято. Да и понятие «колыбельная» я узнала только в своем третьем путешествии… или пятом… Неважно. – Как все запущенно, – странным тоном напевает Венти, затем вдруг перегибается через стол, вдруг что-то смахивает со щеки Люмин большим пальцем, который незамедлительно сует в рот. – Там были крошки от пирога. Да-да, рассеянно думает Люмин, ври больше. Паймон, блюстительница чести Люмин, тут же возмущенно подлетает к Венти и принимается колотить его. Не то чтобы ее крошечные кулачки причиняли хоть сколько-нибудь вреда, но Венти делает вид, что ему очень-очень больно. Пока Люмин собирает тарелки и относит их к раковине, Венти исхитряется испариться. Пыхтящая от негодования Паймон подлетает к ней и помогает вытирать посуду. Люмин прячет улыбку и сухой рукой гладит ее по голове.***
Выловить Лизу за пределами библиотеки – миссия высокого ранга, и все об этом знают. Впрочем, Люмин везет, и Лиза находит ее сама – просто подхватывает за локоток, когда Люмин выходит из кабинета Джин после отчета, и тянет в свой кабинет. – Милашка, мы так давно не сидели с тобой за чашечкой чая, – прекрасным грудным голосом произносит она, и у Люмин по позвоночнику бегут приятные мурашки. Ох, Лиза-Лиза, опасная женщина; впрочем, Люмин всегда были по душе опасности. – Не соизволишь ли ты составить мне сегодня компанию? Люмин соглашается – они действительно достаточно давно не могли встретиться и просто поболтать обо всем и ни о чем. Лиза звонко чмокает ее в щеку и мурлычет о том, какая же Люмин расчудесная, а все остальные в Ордо Фавониус – работяги, которые даже не знают о том, как важно отдыхать. У Лизы всегда выходят потрясающие травяные чаи. Вот в чем-чем, а в них Люмин не разбирается, но богатый и насыщенный вкус у чаев, которые делает Лиза, оценить способна. Как-то по секрету Лиза призналась, что занимается составлением чайных композиций, и многие из особо популярных среди жителей Мондштадта – ее рук дело. Сидя в глубоком мягком кресле, поджав под себя ноги, Люмин глоточек за глоточком тянет травяной сбор с капелькой меда и слушает, как Лиза по памяти читает отрывок одной из своих любимых книг. Атмосфера умиротворяющая, расслабляющая; Люмин на мгновение прикрывает глаза, а после распахивает веки и сталкивается с лукавым взглядом Лизы. – Как тебе моя новая композиция? – спрашивает она. Люмин прислушивается к себе, ко вкусовым ощущениям и послевкусию; чай ей очень нравится – как и все чаи, которые Лиза делает своими руками, – поэтому она честно отвечает: – Чудесная. Я бы не отказалась еще от кружечки. – Ты такая очаровательная в своей покорности, – почти влюбленно вздыхает Лиза. Изящный фарфоровый чайничек в ее руках кажется произведением искусства; она наливает травяной сбор с мастерством, за которое, к сожалению, еще не придумали степень. – Это не покорность, это желание распробовать твое невероятное творение получше, – возражает Люмин и с довольной улыбкой принимает чашку, о которую принимается греть ладони. – Милашка, не перебарщивай с комплиментами, – мягко смеется Лиза и протягивает к Люмин руку, чтобы погладить ее по предплечью. Люмин качает головой, щурится и делает еще один глоточек. На короткий миг ей кажется, что ее тело совсем-совсем расслабляется, но Лиза снова заводит разговор, и Люмин встряхивается, готовясь отвечать. Из-за отблесков пламени, мерно полыхающего в камине, Люмин не видит, как выражение лица Лизы становится слегка озадаченным.***
Альбедо смотрит чересчур внимательно. От его взгляда Люмин становится как-то неуютно, Паймон, видимо, тоже, раз она бормочет что-то наподобие «Паймон хочет поспать» и исчезает в блеске искр. Сахароза маячит где-то за его спиной и взволнованно переминается с ноги на ногу – вот уж кто точно не умеет скрывать своих эмоций. Такая милашка. Не то что ее учитель, интерес которого кажется Люмин чуть ли не плотоядным. – Чем могу помочь? – привычно спрашивает Люмин, стараясь не смотреть Альбедо в глаза, а то мало ли. Гораздо интереснее наблюдать за тем, как Сахароза настороженно прядет ушами, и как ее очаровательные глаза мечутся из стороны в сторону. В руках она держит какие-то склянки, и Люмин надеется, что ей не придется иметь с ними никакого дела. – Мне сказали, что у тебя бессонница, – тихо, мягко произносит Альбедо. Люмин медлит, но после осторожно кивает. – Ты пробовала принимать снотворное? – В этом нет необходимости, – качает головой Люмин. – Любому организму нужно спать, для того чтобы восполнять запас энергии, – равнодушно опровергает ее слова Альбедо. – Судя по исследованиям, которые мы когда-то проводили, твое тело ничуть не отличается от тел жителей Тейвата. Однако ты никогда не спишь, а это наверняка сказывается на твоем организме. Люмин ведет плечами. Ей неуютно, хочется встать и уйти, но обижать Альбедо и Сахарозу не хочется. Почему последнее время все разговоры сводятся к тому, что она не спит? Какую заразу ей стоит поблагодарить, что ее бессонница стала больной мозолью для всех без исключения? (Где-то на винокурне чихает один Дилюк. Наверное, его кто-то вспоминает). – Я не замечала за своим телом, – говорит Люмин, делая акцент на последнем слове, – никаких проблем подобного рода. Думаю, их не будет и в дальнейшем. – Л-Люмин, это может быть опасно для т-тебя, – лепечет Сахароза, подступая ближе. Она выглядит не на шутку встревоженной, готовой расплакаться в любой момент, и у Люмин неприятно щемит сердце. – А если т-ты упадешь посреди боя? Т-ты же можешь… Они и правда переживают, понимает Люмин. Бессонница, которая никогда не воспринималась Люмин за что-то из ряда вон выходящее, волнует жителей Мондштадта, ее близких, в частности. – Мы сделали несколько тестовых образцов снотворного, – говорит Альбедо. На его безэмоциональном, спокойном лице Люмин замечает мелькнувшую тень беспокойства. От этого становится совсем паршиво. – Если хочешь, мы можем официально оформить запрос через гильдию, и тогда ты получишь денежное вознаграждение за опыты. – Не надо мне никакого вознаграждения, – качает головой Люмин. – Давайте все, что у вас есть. Эксперименты один за другим показывают, что снотворное на Люмин не действует. Люмин особого расстройства не чувствует, однако Альбедо выглядит крайне решительно и озадаченно. Разнервничавшуюся Сахарозу приходится успокаивать саму – она тихонько подрагивает в объятиях Люмин и несмело льнет ближе. Люмин втайне надеется, что Альбедо таки убедится, что в ее бессоннице ничего опасного нет, и убедит в этом весь Мондштадт.***
– Ноэлль, ты вовсе не обязана, – хрипло ворчит Люмин. Говорить нормально ей сложновато – щекой она прижимается к подушке, которую обнимает, и вообще испытывает острое желание замолчать и никогда больше не открывать рот. – Что вы, – отзывается Ноэлль, – мне только в радость. Люмин признает – предложение о расслабляющем массаже от Ноэлль поступило как нельзя кстати. Отказаться она, к своему стыду, не смогла – слишком сильно ныли забитые мышцы, избавиться от боли в которых никак не получалось. Эксплуатировать отзывчивую, вежливую Ноэлль не хотелось, но та была неожиданно настойчива, и крепость имени Люмин пала позорно быстро. Из груди вырывается стон блаженства – сильные руки разминают закаменевшие плечи, ловко находят особенно сложные места и тщательно их прорабатывают, распутывая один узелок напряжения за другим. Люмин чувствует, как все ее тело наполняет нега, такая долгожданная и сладкая, что хочется плакать и благодарить, возможно, одновременно. – Ноэлль, ты волшебница, – ахает Люмин, когда Ноэлль усердно проходится по забитым бедрам и икрами. – Готова отдаться за твой массаж в вечное рабство. – Госпожа Люмин, вы слишком высокого обо мне мнения, – смущенно отвечает Ноэлль. – Я всего лишь скромная горничная и не заслуживаю таких почестей. – Не говори так о себе, – ворчит Люмин. Низкая самооценка Ноэлль ее расстраивает – как можно быть такой потрясающей, но насколько не верить в себя? – но язык во рту Люмин еле ворочается, поэтому она не может подобрать слова, чтобы убедить ее в обратном. – Ты чудесная. Разгоряченное, разомлевшее тело Ноэлль накрывает хлопковой простыней, сверху – тяжелым одеялом. Люмин обессиленно закрывает глаза и подставляется под осторожные прикосновения, которыми Ноэлль убирает прилипшие к щеке пряди. – Вам лучше? – нежно спрашивает Ноэлль и ойкает, когда Люмин, изловчившись, целует ее в центр ладони. Приоткрыв один глаз, она видит очаровательно покрасневшие щеки и блестящие зеленые глаза. – Определенно, – мурчит Люмин и снова смежает веки. – Может быть, поспите? В голосе Ноэлль звучит неприкрытая надежда. Разочаровывать ее будет очень и очень грустно; видеть на чудесном лице печаль ей хочется в последнюю очередь. Поэтому Люмин отвечает: – Может быть. Но, конечно же, так и не засыпает.***
– Я сделала множество расчетов на гидромантическом круге, прежде чем приступить к работе над амулетом, – говорит Мона. Золотистая звездочка на тонком кожаном шнурке покачивается из стороны в сторону; Люмин заинтересованно рассматривает артефакт. Паймон восторженно пищит и кружит рядом. Очень тонкая работа и очень красивая – не сказать, что рука мастера, но в подвеску определенно вложили душу, много сил и времени. Мона кажется не на шутку взволнованной; она слегка хмурится и нервно поглядывает на Люмин, пока та во все глаза рассматривает подарок. – Невероятно, – наконец выдыхает Люмин, и Мона улыбается, вмиг расслабляясь. – Ты сама сделала? – Естественно, – с вызовом отвечает Мона и подбоченивается. Люмин виновато вскидывает руки с видом «ну разумеется, как я вообще могла в тебе усомниться?», и только тогда Мона удовлетворенно кивает. – А еще мне пришлось провести много исследований, чтобы подобрать правильные числа. – Я очень тебе благодарна, Мона, – искренне говорит Люмин. – Ты безумно талантливая. Мона улыбается снова, и Люмин залипает. Улыбка делает слегка надменное лицо Моны живым и юным, беззаботным. Люмин осторожно касается ее пальцев, любуется тем, как уши вспыхивают заревом пламени, и довольно щурится, когда ее таки берут за руку. – Он должен помочь тебе со сном, – справившись со смущением, продолжает Мона, затем протягивает к Люмин ладонь, безмолвно прося вложить в нее подвеску. Люмин слушается, возвращает подарок и высвобождает руку, когда Мона осторожно шевелит пальцами. Они останавливаются посреди дороги; дымчато-серые глаза сияют подобно драгоценным камням. Мона закусывает губу и добавляет: – Если не поможет, я сделаю другой. Люмин мягко улыбается и поворачивается к ней спиной, забирает рукой волосы, чтобы Моне было удобнее. Она не вздрагивает, когда теплые пальцы невесомо касаются кожи, но скашивает глаза вниз, разглядывая звездочку, улегшуюся в ямку меж ключиц. Мона вздыхает – легкое дыхание щекочет плечо Люмин, а затем его заменяют мягкие губы. Пальцы сами собой находят и стискивают подвеску, которая покалывает подушечки приятным холодком. Глаза Моны светлеют на пару тонов, а по щекам вновь разливается очаровательный румянец. – Благодари Великого астролога Мону Мегистус, которая проделала для тебя столько работы, – высокомерно заявляет она и первая топает вперед, слегка покачивая бедрами. Люмин догоняет ее в пару прыжков и прямо на ходу звучно чмокает в щеку. – Спасибо, о мой великий астролог, – тепло шепчет Люмин и смеется, когда Мона смущенно прячет лицо в ладонях.***
– Ты не спишь, – говорит Джин. Люмин испытывает дежавю – ей кажется, будто где-то эти слова она уже слышала. – Да, не сплю. Всю жизнь не сплю, – уточняет Люмин. Она заправляет прядку за ухо, обводит взглядом кабинет магистра и задумчиво барабанит пальцами по столу. – Для меня это нормально. – Альбедо сказал, что это не нормально, – поднимает брови Джин. В своем кабинете, будучи при исполнении ответственной роли магистра Ордо Фавониус, она находится в своей стихии сурового, но справедливого главы города. Люмин не может не признавать, что эта роль ей подходит. Она чешет коленку и выдыхает. Терпения у нее вагон и маленькая тележка, и Люмин искренне надеется, что ее план «убеди всех и каждого, что с тобой все нормально» когда-нибудь будет претворен в жизнь. Ей, безусловно, приятно, что о ее здоровье пекутся, и пекутся совершенно искренне, однако никто из них не удосужился поинтересоваться, откуда вообще растут ноги. Даже Альбедо – и тот был больше обеспокоен текущей проблемой, чем ее корнями, что вообще на него не похоже. – Давай я буду с тобой откровенна, – утомленно качает головой Люмин. – В моей бессоннице нет ничего предрассудительного. Она никому не мешает, и мне в первую очередь. То, что я не сплю, не означает, что мне из-за этого плохо. Чего вы все переполошились? Взгляд Джин со строгого меняется на мягкий. Она потирает переносицу – Люмин с неудовольствием замечает под светло-серыми глазами некрасивые темные мешки, это кому из них еще надо хорошенько поспать, – и смотрит на Люмин с плохо скрываемой нежностью. Люмин понимает: маска великого и ужасного магистра отложена в сторону, и приходит время поговорить по душам. – Это какая-то особенность твоего происхождения? – проницательно спрашивает Джин и откидывается на спинку кресла. Люмин слегка колит в висок, и она слегка морщится, что Джин воспринимает на свой счет. – Это секрет? Что ж, если нельзя, то я не стану требовать подробностей. – Нет, вовсе нет, – спешит заверить ее в обратном Люмин. Джин светлеет лицом и обретает более заинтересованный вид. – Просто во сне мы, ну… Никогда не нуждались. Нашим телам не нужен отдых или перезагрузка. Мы прекрасно обходимся и без сна, который является бесполезной тратой времени. Джин вздыхает, но, похоже, особо ей не верит. Люмин осознает, что ее нынешнее тело – слабое, человеческое – по меркам жителей Тейвата нуждается во всем том, в чем нуждается обычный человек. Люмин с ними не согласна, а Джин, судя по ее задумчивому выражению лица, не согласна с ней. Что ж, Люмин все еще надеется, что это поправимо.***
– И что, ты действительно не спишь? – интересуется Эола. Высокая, плечистая, она возвышается над Люмин на полголовы и смотрит с беспокойством, которое старательно скрывает. Впрочем, Люмин знает ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что за поджатыми губами и поднятым подбородком скрывается тревога. – Все люди должны спать, иначе это однажды может на них сказаться. Бессонница – это ужасно. И огромный стресс для организма. – Ага, – рассеянно кивает Люмин, слегка потирая висок – в последнее время у нее почему-то побаливает голова. – Это нормально для меня, мы с братом такие с рождения. – Я обязательно отомщу за это, – заявляет Эола, бесцеремонно подхватывает Люмин под руку и, покачивая шикарными бедрами, бодро цокает каблуками по брусчатке. Люмин послушно семенит за ней, наслаждаясь тем, как Эола мягко сжимает ее локоть и невесомо поглаживает пальцы свободной рукой. – Но пока что ты идешь со мной. Люмин улыбается и кивает. Эола едва уловимо улыбается ей в ответ, вся прямая и идеальная, как пущенная с лука стрела, острый клинок, тетива лука – настоящая аристократка до мозга костей, и эта аристократичность струится в каждом ее действии. Порода никуда не девается, даже если Эола старается слиться с местными жителями, и именно она, вероятно, и отпугивает мондштадтцев, которые еще помнят ужасы и унижение, которым знаменито имя клана Лоуренсов. Разумеется, Эола не такая, но в ее жилах все еще течет благородная кровь, и никто не может этого отрицать. Впрочем, ей ничего не мешает быть заботливой и обходительной – она защищает тех, кого любит, изо всех сил и старается помочь от всей души, чего бы ей это ни стоило. За фасадом надменной аристократки скрывается трепетная, чуткая натура, мягкая к любимым и безжалостная ко врагам. Люмин любит ее любой: в крови ли противников, простирающей ли руки в объятиях, обещающей ли отомстить за какую-нибудь мелочь, не стоящую внимания. Эола приводит ее к себе домой знакомым путем, заставляет выпить чаю и поесть, внимательно, но не настойчиво следя за трапезой, а после тянет в спальню. Они укладываются вдвоем под огромный мягкий плед, в котором утопают с головой, и хихикают как девчонки, сплетаясь конечностями. Эола, конечно, старается держать лицо и строить из себя сильную и независимую, но в лиловых глазах Люмин видит нескрываемый трепет, когда Эола пропускает сквозь пальцы светлые волосы и осторожно откидывает со лба пушистую челку. – Этот плед я купила специально для тебя. Под ним хорошо спать, – бормочет она сквозь сон, утыкаясь Люмин в шею. Эола жмется к ней всем телом и чувствует себя комфортно, находясь в кольце объятий. – Если не заберешь с собой, я отомщу… за… Люмин запечатлевает мягкий поцелуй на лунно-голубой макушке и притирается к ней щекой. Эола уютно сопит, свернувшись клубочком, но ее примеру Люмин так и не поддается, хотя честно старается закрыть глаза и хотя бы сделать вид, что дремлет. Утром Эола, так практически и не пошевелившаяся в объятиях, первым делом встречается с ней взглядом и раздосадованно вздыхает, бегло целует в щеку и выскальзывает из рук, чтобы, покачивая крутыми бедрами, отправиться готовить завтрак. Люмин смотрит на плед, заматывается в него с головой и идет следом. Пожалуй, действительно классная вещица.***
В общественной бане жарко и влажно. Эмбер бесстыже щеголяет голыми ягодицами и изящной линией бедер, пока идет в сторону бани. Здесь нет никого, кроме них, – Эмбер заранее обеспокоилась о приватности и забронировала им целый день лишь на двоих. Неслыханная щедрость – кто бы мог подумать, что простые скауты на такое способны? Впрочем, Люмин догадывается, что с подачи Эмбер к этому могли приложить руку еще несколько лиц, имеющие определенную власть в городе. Люмин не знает, плакать ей или смеяться: к ней еще никогда не проявляли столько заботы и в таком объеме. Чужое беспокойство – возможно, слегка необоснованное, но кто Люмин такая, чтобы переубеждать тех, кого переубедить нельзя? – не душит, а укутывает плотным одеялом и позволяет чувствовать себя на своем месте, в окружении любимых людей. Это более чем приятно. Еще бы Эфир был рядом… Эмбер, воодушевленная донельзя, сначала велит Люмин ополоснуться, а после тянет за собой в парилку. В лицо бьет влажным, горячим воздухом, и Люмин от неожиданности ошарашенно моргает, пока расстилает льняное полотенце на деревянном лежаке и забирается на него. У Эмбер на голове смешная шапка с заячьими ушами, под которую убраны длинные каштановые волосы, у Люмин – шапка со смешными рогами, как у быка. Они перекидываются короткими репликами, но в основном просто дышат спокойно и тяжело; Эмбер через некоторое время закидывает на раскаленные камни ковшик воды, и те отзываются яростным шипением, а в парилке мгновенно становится жарче. Они выходят в предбанник, обливаются ледяной водой, наспех обмываются и выходят в зону отдыха. Эмбер, раскрасневшаяся и довольная, закутывается в громадное полотенце и принимается оживленно вещать о том, как дедушка учил ее банным премудростям, и Люмин с неподдельным интересом внимает, иногда вставляя свои ремарки. Через некоторое время, когда сердце Люмин перестает гулко ухать в грудной клетке, они идут на второй заход, а после на третий, где Эмбер укладывает ее на лежак, натягивает ей на уши края шапки и, подкидывая на камни воду, деловито размахивает вениками как настоящий профессионал. – Тебе бы в банщики, а не в скауты, – смеется Люмин, вылезая из купели. Ледяная вода действует на тело и разум отрезвляюще, и остатки неги окончательно исчезают в небытие. Бьющийся в висках пульс и сбоящее дыхание Люмин списывает на жару и влажность, тем более, что скоро ее отпускает. – О да, дедушка будет мной гордиться, – хихикает в ответ Эмбер и широко зевает, позволяя чмокнуть себя во влажное плечо. Кажется, на кого-то баня действует более усыпляюще, чем на Люмин, у которой сна до сих пор ни в одном глазу.***
– Люмин, – коротко, хрипло окликает Рэйзор. Люмин вскидывает брови и мягко улыбается, когда он подходит ближе. Паймон прижимает ладошки ко рту и широко распахивает глаза. Откуда-то из-за кустов вываливается Беннет, но этому сложно удивляться: они часто ходят вместе, хотя иногда включают в свою команду Фишль. Кажется, они неплохо дружат. – На. Едва успев подставить ладони, Люмин изумленно смотрит на пучок неизвестной травы, потом на Рэйзора, потом снова на траву, затем на Беннета, который неловко смеется и чешет затылок, отводя взгляд. Видок у них, как и у несчастной зелени, потрепанный, будто они предстали перед ней сразу после затяжного боя. Беннет старается не опираться на правую ногу и уж больно осторожно поддерживает правую руку, а Рэйзор слегка хрипло дышит и болезненно хмурится, внимательно глядя на Люмин. – Что у вас случилось? – осторожно спрашивает Люмин, садится на траву и заставляет парней сесть рядом. Беннет смеется, но смех этот невеселый. Ей прекрасно известно, насколько Беннет остро реагирует на вопросы своей неудачи, даже если старательно делает вид, что все хорошо, и очень сильно переживает, когда по его «вине» оказывается в опасности кто-то еще. Это не отменяет того факта, что ему хочется дружить, любить и просто жить: он человек, такой же, как и все, и он тоже заслуживает быть счастливым. Даже если, по мнению Беннета, он приносит лишь одни несчастья. Люмин с ним не согласна, не согласны и Рэйзор, и Фишль – его лучшие друзья, которые никогда не оставляют в беде и не дают отдалиться ото всех, даже если сильно хочется. Беннет – неугасающее пламя, искра, которая во мраке кажется маяком и ведет дальше, сквозь непроглядную тьму. В этом его величайшая сила – стоять всем невзгодам назло и, даже упав, неизменно подниматься на ноги из раза в раз. Это и притягивает к нему людей, думает Люмин, когда Беннет с неловкой улыбкой приваливается к плечу, а Рэйзор с ворчанием разваливается на ее коленях. Беннет – открытый к миру, он принимает людей такими, какие они есть, со всеми их пороками, странностями и недостатками и никогда не пытается поменять их насильно. Поэтому к нему тянется Фишль, поэтому с ним дружит Рэйзор – нелюдимый мальчик-волк. Разве не это делает его особенно удачливым, когда он окружен прекрасными людьми? – Сноцвет, – бормочет Рэйзор, подставляясь под ласковые руки Люмин. Как сильно ему не хватает человеческого тепла и как жаль, что он этого не понимает, лишь интуитивно ищет и никогда не просит о помощи. Дикий-дикий мальчик, привязанный к тем, кого зовет лупикал. – Помогает. Спать. Люмин умиленно вздыхает и нежно гладит его по щеке, Паймон в знак ободрения кладет руку на плечо. Рэйзор довольно щурится на нее в ответ и жмется к ладони, выражая крайнюю степень привязанности. Вот он перед ней, совершенно беззащитный и доверчивый, и не походит на матерого хищника, которым старается казаться. Он привык, что люди считают его странным, своим-не-своим, и потому особенно высоко ценит тех, кто видит в нем Рэйзора, а не мальчишку из леса. Трогательно привязанный, он говорит о своих чувствах как умеет: грубой заботой, от которой теплеет на сердце. – Мне Ноэлль сказала, что у тебя проблемы со сном, – поясняет Беннет, ерзая щекой по плечу Люмин в попытках устроиться поудобнее. – Я поделился этим с Рэйзором, и он сказал, что знает, где достать сноцвет, который помогает заснуть. Думаю, госпожа Лиза сможет тебе подсказать, заваривать его там или засушивать… Но он такой страшный и мятый, мы не обидимся, если ты не захочешь его взять… – Беннет, больше уверенности в себе, – выдыхает Люмин и трется о пепельную макушку виском. Беннет в ответ глухо мычит и крепче обнимает ее за талию здоровой рукой. – Вы старались ради меня, мне очень приятно, что вы приложили столько усилий. Я не могу позволить им пропасть впустую. Рэйзор счастливо жмурится, когда Люмин пропускает его волосы сквозь пальцы, а Беннет хихикает – немного нервно, но с ощутимым облегчением, и напряжение, сковывающее обоих, пропадает. Люмин вынимает из подпространства походную аптечку и демонстративно покачивает ей из стороны в сторону. Что ни говори, она беспокоится о бедовом дуэте и не хочет, чтобы их травмы оказались с неприятными последствиями, поэтому предпочитает перестраховаться. …Сноцвет оказывается на вкус приятно кислым, с едва уловимой сладостью на периферии. Заснуть он ей, конечно же, не помогает, зато на нее почему-то цунами накатывает лень.***
– Вот, – необычайно оживленно говорит Диона, нетерпеливо помахивая пушистым хвостом из стороны в сторону. Люмин принимает из ее рук высокий вычурный бокал с напитком и внимательно принюхивается; хотя дело это гиблое – все, что выходит из-под рук Дионы, на вкус похоже на амброзию. – Ни капли алкоголя! – Не сомневалась в твоих навыках, – улыбается в ответ Люмин. Диона самодовольно хмыкает, задирая подбородок, и усаживается рядом на скамейку, принимаясь болтать ногами. – Это специально для меня? – Вот еще, – снова хмыкает Диона, смешно подергивая ушами. Люмин подавляет желание ее потискать, потому что помнит, что Дионе не очень-то и нравится, когда ее причисляют к семейству кошачьих, но только внешне. Она прячет улыбку, когда выражение лица Дионы принимает излишне напыщенный вид, а затем слегка покрывается краской, когда она немного невнятно добавляет: – Всего лишь немного модифицировала старый рецепт. Много чести! На языке Дионы это значит «на основе старого рецепта я изобрела новый, который точно придется тебе по вкусу», только вслух такого она никогда не скажет. Впрочем, все понятно по выжидающему взгляду и блестящим глазам: Дионе правда важно мнение Люмин касательно ее нового шедевра. В том, что это шедевр, Люмин не сомневается ни на мгновение. – А еще, – тише говорит Диона, и Люмин приподнимает брови, удивленная неожиданной застенчивостью, – ходят слухи, что кошки… мурчание… успокаивают. И-и-и помогают расслабиться и заснуть. Я вовсе не пробовала кому-то мурчать, учти это! – Конечно-конечно, – согласно кивает Люмин. – Как я могла подумать о чем-то подобном! – То-то же, – фырчит Диона в ответ, а затем, замерев на мгновение, стягивает огромную шапку с макушки и дергает ушами, подсаживаясь поближе к Люмин. – Если ты кому-нибудь расскажешь, я расцарапаю тебе лицо. Делиться с кем-то столь личными подробностями общения с Дионой Люмин не собирается, потому что не хочет ее обижать. Диона вся соткана из противоречий, затягивающихся в плотный клубок, и нужно приложить определенные усилия, чтобы сыскать ее доверие и снисхождение. Гордая, но отзывчивая и чуткая Диона верна до мозга костей тем, кого считает «своими» людьми, поэтому обманывать ее ожидания Люмин не хочет. В конце концов, когда еще она сможет подловить знаменитого бармена «Кошкиного хвоста» на восхитительном, воистину кошачьем мурчании? Люмин осторожно приобнимает Диону, и та поудобнее устраивается на плече, слегка прокашливается и замолкает. Люмин не торопится – неспешно цедит коктейль, оседающий на языке мятой и яблоками, и задумчиво разглядывает проплывающие над ними облака, а потому едва не пропускает момент, когда Диона начинает мурлыкать. Ее крошечное тельце слегка подрагивает от силы и громкости мурчания, которое она издает, и, проводя по гибкой спинке, Люмин улыбается, когда Диона умилительно всхрапывает, не переставая мурчать. Она отставляет опустевший бокал в сторону и осторожно укладывает Диону к себе на колени, и та незамедлительно обнимает Люмин за талию и прижимается лбом к животу. Становится спокойно-спокойно, ленивая нега накатывает на Люмин, омывает ноги волной из безмятежности. Диона просыпается только через полчаса и, вся красная от смущения, ускользает от Люмин со смешным ворчанием, от которого на сердце теплеет.***
– Хорошая молитва очищает не только дух, но и тело, – наставляет Барбара, глядя на Люмин внимательными голубыми глазами. Она воодушевленно улыбается, когда Люмин понятливо кивает, и добавляет: – Если ты отпустишь все мирские проблемы и передашь их ветру, он обязательно донесет твои мысли до Барбатоса, и тот пошлет тебе желанный покой. Люмин удается сохранить серьезное лицо, когда она представляет взбалмошного Венти, которому, кажется, усидеть на месте не представляется возможным. Ей даже не представить, какой покой ей может подарить веселый бард, обожающий одуванчиковое вино и яблоки; лучше уж обойтись без таких даров, справедливо думает она. Милая Барбара даже не предполагает, что ее бог скрывается за личиной юного повесы и этим фактом доволен до безумия. Люмин не думает, что ей стоит знать об этом. – Ветер споет тебе колыбельную и ласково взъерошит волосы на макушке, поцелует в щеку и обнимет невесомо, едва уловимо, – напевает Барбара с полуприкрытыми глазами. Они стоят около статуи Барбатоса, и Люмин старается повторять за Барбарой каждое действие, потому что тонкости религий Мондштадта ей неведомы. У Барбары приятный нежный голос, она вкладывает в песню искренние чувства, которые доносит до сердца слушателя сокровенный смысл. Барбара поет о свободе, о силе ветра и раскрытых крыльях, зовущих в полет; она молится за мир и просит Барбатоса ниспослать свою благодать тем, кому она необходима. Люмин тихонько подмурлыкивает песне Барбары, прикрывая глаза и методично покачиваясь взад-вперед; ласковый голос вводит ее в своеобразный транс, позволяя медитировать и глубже погружаться в мысли. – Люмин, – мягко зовут ее откуда-то извне, и Люмин невнятно ворчит, не особо желая открывать глаза. Ей хорошо и спокойно, и теплое плечо Барбары, к которому она прижимается, максимально располагает к дальнейшим умиротворяющим ничегонеделаниям, в течение которых никто за ней не гонится и ничего от нее не просит. – Люмин, давай хотя бы присядем? Люмин недовольно вздыхает и размыкает глаза. Ее до сих пор качает на волнах спокойствия, поэтому она, убаюканная песней, трется щекой о плечо Барбары и лениво поднимает голову, встречаясь взглядом с нежно-голубыми глазами. Барбара очаровательно краснеет, когда невинно гладит Люмин по макушке как маленького ребенка, и ласково улыбается, когда Люмин потягивается, похрустывая шеей и спиной. – Как чувствуешь себя? – мягко спрашивает Барбара, осторожно подхватывая Люмин под локоть. Люмин, все еще плывущая в водах неги, лишь сыто улыбается, обнажая зубы, и отвечает: – Все отлично. Я бы так еще посидела. У тебя замечательный голос. Не то чтобы я не знала, но в очередной раз в этом убедилась. Барбара негромко смеется, прижимаясь к Люмин теплым боком, и утягивает ее куда-то в сторону церкви, чинно положив ладонь на предплечье Люмин. Она что-то щебечет про будущий концерт, который Люмин может посетить, если, конечно же, хочет, и буквально светится от удовольствия. Ну и как Люмин может ей отказать?***
– Это любимая полянка Кли и сестренки Розарии, – по-детски непосредственно чирикает Кли. Розария бросает на Люмин предупреждающий взгляд и горделиво вздергивает подбородок, но Люмин прекрасно знает, что та пытается спрятать смущение. Это сработало бы, не будь ее оппонентом Люмин. – Здесь всегда спокойно, и Кли обожает отдыхать на природе! Мамочка говорила Кли, что свежий воздух и тишина – лучше всего! Люмин улыбается, держа Кли за маленькую ладошку. Ее искорка полна жажды деятельности, как и всегда, но старательно сдерживается, чтобы не помчаться куда-то по своим делам. Джин отправила Розарию присмотреть за непоседливой Кли, чтобы та по чистой случайности ничего не учинила; Люмин видит во взгляде Розарии, остром, как отточенный клинок, тихую радость, когда та смотрит на Кли, которая действительно ей дорога. И Розарии, как бы она ни пыталась строить из себя отстраненную от людских дел ледяную глыбу, не чуждо ничего человеческое. Люмин убеждается в этом раз за разом и старается словно невзначай проникать за барьеры из искусственного безразличия. Она знает – Розария все видит и замечает, но позволяет Люмин играть в великого обольстителя и проникать под кожу золотом сладкого меда. Люмин ловит сияющий взгляд Кли, отпускает маленькую ладошку, и она тут же искоркой устремляется к краю поляны, заросшей одуванчиками, Паймон улетает следом за ней и клятвенно обещает пронаблюдать за ней. Люмин садится прямо в траву и манит Розарию за собой, но та надменно качает головой и опускается на землю чуть поодаль. Люмин не сложно – она пододвигается ближе, игнорируя колкий стальной взгляд, и невинно улыбается. – Не считай себя хуже, чем ты есть, – мягко говорит Люмин, склоняя голову к плечу. Розария фыркает, демонстрируя подобным образом все, что думает о Люмин и ее методах ведения дел, но в поджатых губах нет ни грамма равнодушия, а уголок чуть дергается, выдавая настоящие эмоции. – Я все равно тебе не поверю. Розария ничего не отвечает, но смягчившаяся сталь взгляда превращается в жидкое серебро, и Люмин удовлетворенно прикрывает глаза, когда Розария словно не нарочно задевает плечо Люмин и тянет ее вниз, а после укладывает на свои колени. Вид у нее при этом такой, будто ничего не изменилось, и все осталось по-прежнему, и это вовсе не Люмин лежит сейчас на ее коленях и довольно щурится. Буквально из ниоткуда Розария вынимает бутылку одуванчикового вина, и они делят ее на двоих, пока Кли жизнерадостно копается в одуванчиках; Люмин, сцеловывая сладкую влагу с губ склоняющейся над ней Розарии, с облегчением думает об отсутствии взрывов и грохота. Над ними расстилается бесконечное высокое небо, и Люмин следит за плывущими по голубой глади облаками – пушистыми, легкомысленными, вечными странниками Тейвата. С Розарией комфортно молчать, от нее пахнет одуванчиковым вином, металлом и дорожной пылью, она кажется далекой и близкой одновременно. Люмин нежно вплетает пальцы в короткие пурпурные волосы на затылке и кладет голову на плечо, прикрывая глаза. – Мамочка говорила Кли, что волшебная пыльца фей помогает заснуть, – лопочет Кли, водружая на макушку Люмин кривоватый венок из одуванчиков, и сияет, расплываясь в широкой улыбке, а после восторженно хлопает в ладошки. Паймон в таком же венке парит за ее плечом и хихикает. – Правда, Джин сказала, что фей уже давно не существует… Но Кли верит, что венок принесет хорошие сновидения! – Конечно, – кивает Люмин, придерживая венок. Розария тихо хмыкает и мягко гладит ее по спине. Люмин чувствует, как тяжелеет голова. – Обязательно принесет.***
– Черный ворон принес мне весть о том, что над моими подданными нависла тьма, – заявляет Фишль вместо приветствия. Люмин недоуменно моргает и заинтересованно улыбается, замечая, что Фишль что-то старательно прячет за спиной. – Я, Принцесса осуждения, собираюсь повергнуть чудовищ и спасти того, кто умоляет о помощи! – Миледи говорит, что услышала о вашей проблеме и решила помочь, – милостиво переводит Оз, и Люмин благодарно кивает. За время общения с Фишль она стала понимать ее значительно лучше, хотя ненавязчивые подсказки Оза никогда не мешают – лишь помогают убедиться в правильности своих мыслей. – Проблеме? – делает недоумевающее лицо Люмин. – Какой проблеме? – Демоны, вышедшие из-под покрова Вечной ночи, исказившие свои облики и преступившие черту, не должны беспокоить сон моих верных подданных, – надменно произносит Фишль и решительно смотрит на Люмин, которая в ответ лишь приподнимает брови и слегка склоняет голову вбок. Фишль подходит на шаг ближе и добавляет: – Принцесса осуждения пообещала защищать тебя, звездная путешественница, а принцессы всегда держат свое слово. Фишль эксцентричная и своеобразная в общении, но это не отменяет того, что она очень милая, а еще краснеет от любого невинного жеста, хотя старается держать себя в руках. Люмин обожает смущать ее и следить за тем, как Фишль пытается связать пару слов, но сейчас у нее вид такой решительный, что она решает повременить. – Мой верный страж, прошедший со мной сквозь все времена и пространства, первый вызвался на роль твоего охранника, – вздергивая подбородок, говорит Фишль и вынимает из-за спины очаровательного плюшевого котенка с глазками-пуговками. Люмин издает вздох умиления и очарованно смотрит на Фишль, которая уже слегка краснеет. – Во славу Принцессы осуждения, присутствие которой необходимо во многих уголках мира, где сгущается беспросветный мрак, Вензеслос будет защищать тебя от демонов, посягающих на твое благословление, полученное от Принцессы! – Миледи говорит, что не может быть с вами все время, чтобы помогать вам уснуть, но с радостью оставит с вами своего верного слугу, – переводит Оз, и Фишль трогательно вспыхивает ушами, когда Люмин принимает из ее рук игрушку. Плюшевый котик достаточно большой, чтобы его можно было обнимать, и выглядит совершенно новым; Люмин осторожно проходится кончиками пальцев по крепким швам и мягкому пузу, почесывает за ушком и гладит по голове. Внутри разливается тепло и нежность по отношению к тонкой хрупкой девушке, переминающейся с ноги на ногу в ожидании вердикта – в конце концов, Фишль шила игрушку сама; нетерпение видно на юном лице, и Люмин не имеет права заставлять ее ждать. – Я очень благодарна тебе, – с признательностью выдыхает Люмин и, поднимая взгляд, улыбается. Светло-зеленый глаз Фишль вспыхивает радостью, но она старательно делает независимый вид и подбоченивается, словно все так и должно было быть. – Мне очень приятно. – Цени внимание, которое оказывает тебе великая хозяйка Нирваны ночи, – высокомерно говорит Фишль и не успевает одернуть руки, которую Люмин осторожно перехватывает, а затем целует тыльную стороны ладони. – Ч-что? Какое н-неуважение, ты, как ты могла с Принцессой!.. – Миледи нравится, – с улыбкой в голове тянет Оз и уворачивается, когда Фишль с возгласом бросается к нему с целью поколотить. Лицо и шея у нее пылают заревом пожарища. Люмин некоторое время смотрит на пучеглазого симпатичного кота и обнимает его, утыкаясь носом в плюшевую макушку. Шерсть пахнет озоном, травой-фонариком и кардамоном – так пахнет сама Фишль, и от этого становится совсем хорошо.***
– Ты что, стареешь, птичка? – мурлычет Кэйя, взмахивая мечом. Сосредоточенный, он похож на клинок, который держит в руках: стремительный и смертельно острый. Люмин отгоняет странную дурноту и пронзает насквозь хиличурла-лучника, попутно бросая на Кэйю острый взгляд. – А может быть, думаешь совсем не о бое и даже не обо мне? – Как я могу не думать о тебе, – картинно ахает Люмин и привычно пригибается, когда меч Кэйи со свистом разрезает воздух над ее головой, а затем бросается вперед, чтобы пинком выбить у хиличурла щит. За спиной раздается предсмертный визг – атака Кэйи таки достигла цели. Проницательности у Кэйи не отнять; впрочем, они сражались бок о бок достаточно долго, чтобы изучить друг друга вдоль и поперек. Так что Кэйя действительно прав: Люмин в первую очередь думает не о бое, а о непривычно странном состоянии, в котором пребывает ее тело. Ее движения медленнее обычного, внимание расфокусировано, а разум обрабатывает информацию с не свойственной ему нерасторопностью. Перед глазами все будто расплывается, и ее тянет к земле – странное, странное ощущение, которое Люмин никогда раньше не испытывала. Она отскакивает в сторону, уклоняясь от взмаха горящей дубины, и угрожающе скалится, когда подныривает под топор и подрезает митачурлу сухожилия. Тот валится вперед с угрожающим ревом и пытается задеть Люмин лапой, но она вовремя отскакивает и чувствует, как ее затягивает в воронку анемошамачурла. – Осторожнее! – восклицает Кэйя. Он посылает Люмин долгий обеспокоенный взгляд, отбиваясь сразу от троих хиличурлов. Люмин отстраненно думает: ну до чего же у него красивый стиль боя, изящный и выверенный до последнего движения, сплошной восторг. Кэйя – умелый воин, и сражаться с ним бок о бок одно удовольствие, и словесные перепалки с ним неизменно поднимают Люмин настроение, как и знание того, что он просто находится рядом, вечно занятой чертила. Но не сегодня. Люмин едва может сосредоточиться на бое, потому что перед глазами все плывет, а оставлять Кэйю в одиночестве против целого племени она не имеет права, тем более, что гидрошамачурл, падла, уже подлечил митачурлу перерезанные сухожилия, и тот направляется к Люмин со вполне конкретной целью. Не надо быть Эллой Маск, чтобы понимать, что в красных прорезях маски нет ничего, кроме желания убить. Не то чтобы для Люмин это было новостью. Тейват в принципе не самое дружелюбное место. Она рывком выбирается из ветряной воронки, в два прыжка оказывается у анемошамачурла и сдувает его Дланью вихря, а затем припечатывает сверху Мечом звездопада. Гидрошамачурл тревожно верещит при виде убитого собрата, но скоро замолкает, когда Люмин отрубает ему голову. Кэйя что-то кричит, но Люмин не слышит, потому что зрение затуманивается, глаза закрываются, и тело слабеет практически невыносимо. Что это, думает Люмин, смерть пришла? Но она столько всего не сделала, со столькими не попрощалась, и эта мысль заставляет ее прийти в чувства и стряхнуть темное марево. Ненадолго, впрочем. Люмин чувствует сильный толчок, в спине что-то оглушительно хрустит, и ее как тряпичную куклу отбрасывают в груду коробок. Люмин даже совсем не больно, хотя в глазах все темнеет. Она уперто смотрит в жизнерадостно голубое небо и не хочет верить, что это смерть. Холодает, а все вокруг затихает, и над ней склоняется Кэйя: бледный и перепуганный. Люмин даже ответить ему не может, потому что темнота обхватывает ее настойчивыми щупальцами и забирает в теплые объятия.***
Люмин приходит в себя в тепле, полумраке и комфорте. Ей по непонятной причине тяжело, и она кряхтит, стараясь отвоевать себе драгоценную возможность дышать. Кто-то пищит, и с груди Люмин поднимает голову Кли, откуда-то сбоку появляется Диона, и они начинают тараторить, перебивая друг друга. Паймон плюхается к ней на живот и принимается с огромной скоростью тараторить, пытливо заглядывая в глаза. Люмин ничего не понимает, в голове царит сплошной туман, и она лишь бестолково кивает как болванчик, мутным взглядом обводя комнату. Знакомый интерьер. Кажется, она на винокурне. Что она здесь делает, если не секрет, и что здесь делают Диона и Кли? И почему она так странно себя ощущает: вялой и полной сил одновременно? – Ты проснулась, – торжествующе объявляет Эола с порога. Следом за ней семенит улыбающаяся Ноэлль с подносом в руках, от которого удивительно вкусно пахнет. – Спать так долго… непростительно. Я отомщу за это. – Спать? – недоумевающе тянет Люмин, сгребая непоседливых детей в объятия. – Какое спать? – Люмин, ты проспала три дня, – мягко отвечает Ноэлль, ставя поднос на тумбочку. В ее глазах светится неподдельное беспокойство, когда она берет Люмин за руку и спрашивает: – Как ты себя чувствуешь? Голова не болит? А тело не ломит? Люмин прислушивается к себе и качает головой. У нее все в порядке, за исключением того, что хочется остаться в кровати, никуда не выходить и даже не шевелиться. Эола церемонно чмокает Люмин в уголок губ, забирает Диону и Кли и уводит их за пределы комнаты – Паймон улетает следом, – пока Ноэлль кормит Люмин с ложечки и светится, когда ей улыбаются. Вскоре приходят Альбедо и Сахароза, которые опрашивают Люмин о ее самочувствии, замеряют пульс, давление, берут кровь на анализы и совершают некоторые другие медицинские манипуляции. Сахароза трогательно отводит взгляд, когда лямка пижамы – пижамы, понимаете? – соскальзывает с плеча Люмин, но нежно целует на прощание, пока Альбедо невесомо прикасается губами к тыльной стороне ладони. Она еще не может принять тот факт, что ее таки уморили и она в итоге заснула, однако знает точно: если бы заботливые мондштадцы не набросились на нее всем скопом и не решили перепробовать все возможные методы для сна, заснуть Люмин так бы и не смогла. Ох уж эта забота, с нежностью думает Люмин. Сами лечат, сами калечат. Венти притаскивает ей несколько краснобоких яблок и пузатую бутылку одуванчикового вина, вдохновленно играет на лире какую-то прекрасную старинную балладу и порывается залезть к Люмин под одеяло, но его прерывает возмущенная Барбара, которая силком выпихивает из комнаты, игнорируя веселые смешки. Она еще долго просит прощения у Люмин – почему-то Барбара считает, что состояние Люмин – вина целиком и полностью ее, – а после заплетает ей незатейливые косички, точь-в-точь похожие на косички Венти, и долго-долго держит за руку, негромко напевая что-то из своего айдолского репертуара. Джин так же винит себя, как и ее сестра. Что не так с этими Гуннхильдрами, недоуменно думает Люмин, пока успокаивает разошедшуюся Джин и силой затягивает к себе в постель. Они просто валяются, лениво кормят друг друга фруктами, оставленными Ноэлль с завтрака, и лишь чудом Люмин удается убедить Джин, что если та полежит в кровати пару часиков, Мондштадт без нее не развалится. Вскоре приходит Дилюк, невозмутимый и надменный, как всегда, и ложится с другой стороны, обнимая Люмин за талию, а подбородок устраивая на плече. От него пахнет костром и ванилью, и Люмин зарывается носом в пушистую алую копну, искренне наслаждаясь мгновениями покоя. Джин чмокает ее на прощание в щеку и, краснея ушами, выскальзывает из комнаты, когда Дилюк утягивает Люмин в поцелуй. Он всегда такой: внешне непробиваемый, а на деле напористый и страстный, как и все обладатели Пиро. На поцелуях, впрочем, все и ограничивается, и Люмин даже становится жаль, что ей положен постельный режим, а значит, никакой активности. Мона приходит вместе с Лизой и Эмбер, и вместе они полощут Люмин мозги на тему заботы о здоровье, затем говорят о литературе и немного о науке. Люмин лежит головой на мягких бедрах Эмбер и довольно мурчит, чувствуя нежные пальцы, перебирающие волосы, и то, как чьи-то умелые руки разминают напряженные ладони. У Лизы сладкий голос-патока и ласковые прикосновения, и Люмин тонет в мудрой, сексуальной ауре, которую та излучает. Мона говорит о звездах и созвездиях, а также будущем, и в ее голосе Люмин слышит легкое сожаление, из-за чего осторожно тянет за длинный хвост и целует, а после воркует о том, что нечего забивать хорошенькую головку всякой ерундой. Мона ворчит в ответ, но заметно расслабляется, и Лиза благодарно кивает. Эмбер кажется самой беззаботной: она массирует голову Люмин и мурлычет себе под нос какую-то веселую песенку, слегка абстрагируясь от происходящего. Следом за ними приходят Беннет и Рэйзор, оба бодрые и здоровые, и Беннет долго-долго о чем-то рассказывает, пока Рэйзор лежит у Люмин на коленях клубочком и подставляется под поглаживания. Люмин, безусловно, рада видеть их такими жизнерадостными и веселыми, и их приподнятое настроение греет ей сердце, заряжает позитивом и наполняет душевным теплом. Вечно юные и неунывающие мальчишки – такими она их знает и любит, и определенно не хочет расстраивать. Если унылые взрослые думают о том, к чему привели их действия или, наоборот, бездействие, то Беннет и Рэйзор живут настоящим, и за это Люмин им особенно благодарна. Не хочется выслушивать очередную порцию сожаления, они никак не помогают поправиться, а вот улыбки – вполне. Ближе к вечеру приходит Фишль и возмущенно выговаривает Люмин за то, что та подвергла себя опасности. Оз услужливо переводит некоторые особо сложные речевые обороты, и в итоге Люмин не выдерживает и утягивает Фишль себе на колени. Та смешно пищит и закрывает алеющее лицо руками, но Люмин чмокает ее в щеку, приобнимая за талию. Фишль кажется совершенно беззащитной и безоружной, пока Люмин меланхолично мурлычет ей на ухо какие-то глупости, и едва не засыпает на руках сама. За несколько минут до прихода Розарии Фишль будит Оз, и вместе они скрываются в надвигающихся сумерках. Розария как обычно выглядит невозмутимой, уставшей и ленивой одновременно. Она валится на кровать, прижимает лицо Люмин к своей груди и молча гладит по голове. Люмин слышит, как торопливо бьется под ребрами сердце, но ничего не говорит, не желая разрушить воцарившийся между ними хрупкий изменчивый мир. Розария пахнет табачным дымом и свежевыпавшим снегом, и от нее исходит умиротворяющее тепло. Люмин крепче смыкает руки на ее талии и успокаивается окончательно. Самым последним приходит Кэйя. Он прокрадывается в комнату Люмин, плотно прикрывая за собой дверь, и нависает над ней неотвратимой тенью. – Нельзя так пугать, – наиграно разочарованно качает головой Кэйя. Люмин приподнимает бровь и ухмыляется. – Не пристало в моем возрасте иметь столько седых волос на голове. – Скажи это своим соотечественникам, – советует Люмин, двигаясь на край кровати. Кэйя скидывает сапоги и укладывается поверх одеяла, разворачиваясь с чарующей улыбкой. – Я отродясь не знала, что такое сон. Теперь знаю. Благодаря очень странному стечению обстоятельств, но знаю. Вы приложили для этого все усилия. – Я не при делах, – отбривает Кэйя, растягиваясь во весь рост и блаженно жмурясь. – Не ко мне вопрос. Я же вовсе вытащил твою чудесную заснувшую посреди боя тушку и донес до Монда. Где же мои благодарности, птичка? – Такой взрослый, а врать так и не научился, – качает головой Люмин. Кэйя не меняется в лице, но его зрачки чуть расширяются, когда она приближается и почти задевает носом нос. – Хочешь сказать, что я бы не поняла, кто отправил мне парфюм с расслабляющим эффектом? – Попытаться стоило, – картинно пожимает плечами Кэйя и добавляет: – Я рад, что ты им пользуешься. Тебе подходит. Люмин неразборчиво фырчит и укладывает голову Кэйе на руку, пододвигаясь поближе. Кэйя вздыхает и мажет губами по лбу, принимает в объятия, а после тихо говорит: – Ты с размаху влетела в коробки, я испугался. Даже забыл, как перебил племя – все до тебя добраться хотел. А у тебя лицо бледное, глаза невидящие, думал, все. А ты возьми и засопи. Заснула посреди боя. Кто так делает? – Ну я, видимо, – без особого напряга признается Люмин. – Я же не знала, что все ваши старания в совокупности дадут такой эффект. И когда этот эффект сработает, я тоже не знала. Но ты же меня спас, мой рыцарь? Значит, все в порядке. – Теперь будешь сладко спать каждую ночь в своем гнездышке, птичка? – мурлычет Кэйя, и из его голоса уходит тревога. Люмин несильно щипает его за бок и отвечает: – Может быть, да, а может быть, и нет. Я еще не решила, понравилось мне это ваше спать, с которым вы меня мучили все время, или нет. Посмотрю на ваше поведение. Вдруг объятия дадут такой же эффект? Кэйя приглушенно смеется и утягивает Люмин в поцелуй. Люмин совсем не против.