The monsters are no longer under our beds, but here

В тот день шел дождь. Хаккай многого не помнит, как будто мозг заставил память немного пощадить его, но звук сотен капель воды, мягко бьющихся об окна, словно в ритме колыбельной, которую могла бы спеть ему мать, обладал успокаивающим эффектом - он делал удары почти безболезненными, и Хаккай просто должен был сосредоточиться на том, как капли скользят по стеклу, представляя, что они мчатся, стремясь добраться до конца первым, выявить победителя. Тайджу кормит его журнальной бумагой, и Хаккай знает, что ему суждено всегда быть лузером. Бумага режет ему губы и язык, иногда даже застревает в горле, и Хаккай не может бороться - он может только глотать, захлебываться слезами, заливающими его щеки, и молиться, чтобы остаться в живых. Хаккай должен был лучше их прятать. Он только сейчас вспомнил: когда ему было всего десять лет, Тайджу избил двух мужчин, целовавших друг друга в губы на углу улицы, возле бара, но тогда Хаккай не понимал всех слов, которые выкрикивал Тайджу, всех оскорблений, которые сыпались на эти молящие и окровавленные тела. Только поцелуй, которого Хаккай не видел, разозлил его брата, но Хаккай был еще ребенком, он не мог это понять. Тайджу протянул к нему забрызганную чужой кровью руку и сказал: «Никогда так не делай, Хаккай», но Хаккай не понял – никогда не целовать другого человека или избивать людей. Он просто зажал одну свою, дрожащую как лист, маленькую, еще хрупкую ручку другой и кивнул в знак согласия, слишком напуганный, чтобы сказать хоть слово. Возможно, Хаккай только что нарушил обещание, о котором сам толком не помнил. Удары Тайджу в этот раз были сильнее, и Хаккаю даже кажется, что он увидел тень грусти на этом разгневанном и оскорбленном лице. Возможно, в самой глубине души Хаккай понимал что вполне заслужил все это. На следующий день Юзуха тоже была вся в синяках. Она ничего не сказала, не упомянула о тех журналах, просто обняла его аккуратно, не задевая раны, забывая о своих собственных, с дрожащей улыбкой и обещанием светлого будущего. Она говорила, что ее поцелуи исцеляют, но Хаккай продолжал испытывать внутреннюю боль. *** - Ты уже совсем взрослый, Хаккай. Разве у тебя нет девушки? - Нет, - отвечает Хаккай, избегая его взгляда. - Я бы предпочел сосредоточиться на учебе. Это ложь, поскольку оценки у него просто отвратительные, а девушки никогда его не интересовали, но клочки журналов "застряли" у него в горле, даже если он уже сотни раз вызывал у себя рвоту. Они всегда будут оставаться там, как будто в его кишечнике есть глубокая и невидимая рана, причиняющая постоянную боль каждый раз, когда он сглатывает слюну. Тайджу смотрит на него, но Хаккай стал мастером притворства, чего не замечает брат. Он словно сливается со стенами и мебелью, молчит, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы скрыться от него. Хаккай думает, что Тайджу снова будет возражать, но его голос стал таким мягким, что Хаккай не уверен, что правильно расслышал: - Понятно. Тут заходит Юзуха и говорит ему, чтобы он поторопился, потому что он опоздает, и, возможно, единственный выход из этой ситуации - что бы ни говорил Така-чан - это убежать. *** Тайджу замечает обои на экране его телефона, и пощечина, резкая и жестокая, со звоном впечатывается в его лицо. Тишина, вовремя и после удара, бьет по ушам гораздо больнее, чем любые удары, которые может получить Хаккай. Хаккай слышит слабый вздох Тайджу, и краем глаза замечает сжатые кулаки с побелевшими костяшками пальцев, которые скоро станут фиолетово-красными, а остальное Хаккай уже знает: мужчина напевает под нос детскую колыбельную, пытаясь себя успокоить. - Этот пидор всегда оказывал на тебя дурное влияние. Я всегда знал, что в конце концов ему удастся совратить тебя, Хаккай. Что он совратит тебя ко греху вместе с ним. Это потому, что это был Така-чан, тот самый парень, которого Тайджу никогда не мог терпеть? Или это потому, что Така-чан был мужчиной? - Я спустил журналы на тормозах, потому что ты был еще совсем юнец, тебе не было и двенадцати, а молодые люди делают глупости. Я был снисходителен. Но теперь ты - мужчина. Ты - мужчина, и я освобожу тебя от влияния сатаны. Така-чан - мужчина, и его фотография стоит на заставке телефона Хаккая. Для него это было естественно, потому что он хотел видеть его лицо каждое утро, когда просыпался, как напоминание о причине существования. Для Юзухи это было и неприятно, и смешно одновременно, ведь она любит его до такой степени, что хотела что бы ее фотография была на заставке его телефона. Для Тайджу это неприемлемо - так сильно любить мужчину; ТАК любить мужчину. Хаккай всегда неосознанно понимал это: лицо Така-чана всегда окружало тепло, подобно ореолу; его привязанность была настолько очевидной, что Хаккай даже не думал давать ей название. Но Тайджу - это суровый вызов реальности, это палач, заставляющий смотреть ему в лицо. Хаккай не нарушил обещания, которое обещанием-то и не было; Така-чан - исключение, он никогда не мог произнести больше одного слова рядом с ним, он гораздо больше; он настолько силен, что иногда это причиняло боль. Тайджу поднимает руки, но вместо того, чтобы ударить его, он берет его за плечи и прижимает к своей груди. Эти объятия ему неприятны - Тайджу никогда не был нежен с Юзухой, и Хаккай может только замереть, ожидая этого знакомого продолжения; объятия - это предвестник его грядущей боли, и Хаккай может только наблюдать за этим, задержать ее, чтобы потом, в конце концов, она стала менее ощутимой. Тайджу положил руку на его бритую голову, которую он поглаживает своими грубыми, покрытыми ссадинами руками. - Я помогу тебе, братишка. Не волнуйся, - слышится дрожащий голос Тайджу, но Хаккай несмело поднимает голову, еле сдерживаю влагу в уголках глаз. - Твой старший брат спасет тебя. Единственное, что Тайджу удалось разбить в тот день, - это телефон Хаккая, который упал на пол. Стекло разбивается, словно сотни хрустальных осколков, и Хаккай теряет все фотографии Така-чана и себя, Юзухи и себя, Тосвы и всех тех людей, которые сделали ад его жизни немного более приятным. Его телефон ломается, но Хаккай теряет не просто устройство: он слышит голос Така-чана, обещающий ему светлое будущее, но, возможно, это была лишь ложь, чтобы помочь ему выжить в этом жестоком и болезненном мире, к которому Така-чан не принадлежит. Хаккай может быть только разбитым - он никогда не был одним из тех, кто может бороться; стекло разбивается, клавиатура разрывается, и Хаккай, застрявший здесь, в полном одиночестве, может только существовать в этом бренном сне. *** Хаккаю 12 лет. Такаши 13 лет. - Тебе больно улыбаться? - спрашивает Така-чан, его голос перекрывает смех и крики Луны и Маны. Он готовит пересоленный мисо-суп, который Хаккай полюбил без особых усилий. Така-чан всегда готовит немного больше, когда Хаккай обедает с ними, потому что он каждый раз берет на себя всю ответственность. Така-чан смеется - в его лавандовых глазах тепло от этого неприличного проявления обжорства. - Нет, это не больно, - отвечает Хаккай, проводя кончиками пальцев по линейному шраму на губах, который придает его рту какое-то уродство. Дети в школе и в парке показывают на него пальцами, и ему трудно помнить, что он должен использовать силу только для защиты, когда его имя сливается с оскорблениями и насмешками. Тогда безмятежное и доброжелательное лицо Така-чана всплывает перед глазами, как причина для борьбы с самим собой. Така-чан оборачивается - лопаточка все еще в руке - и ухмыляется так широко, что его красивые глаза зажмуриваются. - Я рад. Мне нравится видеть твою улыбку, Хаккай. *** - Одевайся и надевай ботинки, Хаккай, - Тайджу кинул конверсы к изножью кровати. - Я тебя кое-куда отвезу. Улицы пусты, дороги безлюдны. Возможно, Хаккай отправил бы сообщение Юзухе, чтобы она пришла за ним, в это тайное место, которое Тайджу открывает ему посреди ночи, если бы мог; но, как бы труслив он порой не был, Хаккай не хотел, чтобы она пострадала от ударов, которые изначально предназначались ему. Хаккай боится, он никогда не переставал бояться, с тех пор как умерла его мать. Каждое утро - новая угроза, и Хаккай должен бороться с тем, чтобы не спрятаться под одеялом, чтобы не умереть от удушья причиняемой собственной болью. Они останавливаются у борделя в неблагополучном районе, где звучит отвратительная музыка, а в мусорных баках валяются шприцы. Хаккай понимает, что в этом темном зале с плакатами голых проституток находятся одни мужчины; Хаккай замечает списки, висящие в каждом углу, с названиями цветов, привязанными к номерам комнат. Тайджу говорит ему подождать, что он скоро вернется; старший достает из кармана кожаный бумажник и подходит к стойке, за которой сидит человек с татуировками по всему лицу. Хаккай даже слышит эти наигранные стоны через закрытые двери, и он знает; еще до того, как Тайджу сунет презервативы в карман его куртки, он знает чем все закончится; ход событий отличается от его повседневной жизни, но он остается таким же спокойным и замкнутым, как всегда. Мужики переминаются с ноги на ногу, сигареты тлеют в уголках их губ, они ждут, когда можно будет трахнуть женщину, и Хаккай как раз стал одним из таких мужиков. Из спальни выходит раздетая до неприличия девушка с сигаретой во рту и смотрит на Тайджу, а затем ее темный взгляд падает на Хаккая. - Так это он? - Да. - Заходи. Она отворачивается, и Хаккай должен собрать все остатки мужества, чтобы встать и устоять на ногах, которые грозят подкоситься. Девушка и Тайджу обмениваются словами, после чего она подносит сигарету к его губам и прикуривает ее от своей собственной. Она смотрит на Хаккая. - Я не кусаюсь, - говорит она, но это ложь, и Хаккай это знает. Она так же опасна, как пламя, которое разгорается на конце сигареты Тайджу и начинает пожирать табак. - Заходи, малыш. Хаккай заходит и видит на двери имя - Сакура. Ему интересно, настоящее ли это имя, но он знает - это не имеет значения; Тайджу снимает куртку и садится на диван в углу этой пропахшей потом и сексом комнаты, он скрещивает ноги, как зритель, которым он и является, а Хаккай никогда не видел этого шоу, но, кажется, уже знает его; оно угадывается так легко - ему даже не нужно время, чтобы притвориться чем-то другим, оно заявляет о себе жестоко, таким какое оно и есть. Девушка подходит и снимает с него куртку, она гладит его грудь под футболкой, ее руки холодные и липкие, и Хаккай может думать только о Юзухе - ему интересно, спит ли она еще, заметила ли она его отсутствие и пустую кровать, интересно, придет ли она спасти его, как она делала каждый раз, будто срабатывал материнский инстинкт. Он даже не помнит черты лица их матери. Девушка играет с кромкой его штанов, и Хаккай понимает - Юзуха не придет его спасать. Он бросает взгляд на Тайджу, в надежде услышать просьбу остановиться, но Тайджу уже закрыл глаза и просто качает головой, в такт абсурдной музыке, играющей через дверь. Он выдыхает сигаретный дым и оставляет его наедине с его отчаянием, как его хозяин, как палач, которым он всегда был. - Я не взял с собой презервативы, - лжет Хаккай. Он шепчет эту ложь, в надежде сбежать. Прости, Така-чан. Сакура смотрит на него с тяжелыми от усталости глазами и черной тушью на веках. Кажется, она не получает удовольствия, она воспроизводит механические жесты, которым она где-то научилась и которые она повторяет на всех этих мужчинах. - Все в порядке, у меня есть несколько. Она целует его, и этот поцелуй имеет вкус табака и алкоголя, который Сакура должна принимать, чтобы облегчить свои сны. Она с трудом открывает глаза и шепчет ему: - Ни о чем не беспокойся. Но Хаккай не уверен, говорит ли она это для него или для себя. Она снова целует его, словно для того, чтобы придать себе сил, чтобы украсть у Хаккая то немногое, что у него осталось; слезы безмолвны, и девушка не утруждает себя их собрать, словно сокровища, которые она коллекционирует. Хаккай слишком сильно дрожит и он недостаточно тверд, чтобы полностью надеть презерватив. Сакура берет презерватив из его рук и просит закрыть глаза. Она просит подумать о чем-нибудь приятном, но Хаккай не может; тогда она снова прикасается к нему, к чувствительным частям его тела, пока он не становится достаточно твердым, чтобы она могла надеть защиту. Хаккай входит и выходит неуверенно и неравномерно, но Сакура по-прежнему стонет его имя, как будто Хаккай все делает правильно; он даже не прикасается к ней, он даже не осмеливается взглянуть на это обнаженное и помеченное тело, такое же, как и его; он упирается ладонями в матрас для равновесия, но движения его бедер неуклюжи, небрежны и неаккуратны, и Хаккай даже не может кончить. Девушка вскрикивает в знак окончания их принудительного и болезненного соития, и Хаккай никогда еще не был так благодарен услышать этот пронзительный, резкий голос. *** Хаккаю 11 лет. Такаши 12 лет. - Ты понял, Шиба-кун? Хаккай записывает ответ на уравнение в свою тетрадь. - Да, спасибо, Така-чан. Мицуя улыбается ему и возвращается на кухню, чтобы налить девочкам апельсинового сока. Хаккай сильнее сжимает в руке карандаш, и Луна, должно быть, почувствовала это, так как начинает пристально смотреть на него своими большими лавандовыми глазами. Она берет печенье, которое кладет в рот, жует его маленькими кусочками, оставляя крошки на платье, не сводя с него глаз. - Почему ты весь красный, братик Хаккай? - Я вовсе не красный, - бормочет Хаккай, пряча лицо в ладонях. - Мне просто очень жарко. - Правда? Братец! Братику Хаккаю жарко. - Правда, Шиба-кун? - Мицуя выходит с кухни, огромный фартук никак не может нормально сесть на его талии. - Все-таки середина зимы. Мицуя подходит к столу, опускается на его уровень и прижимает ладонь ко лбу, не давая ему времени ответить, что все в порядке. - Тебе плохо, Шиба-кун? Рука Такаши горячая и влажная от посуды, которую он мыл, но она все еще пахнет ванилью и шоколадом от слишком сладкого печенья, которое он недавно испек для него и девочек. - Нет, все в порядке, - отвечает Хаккай. - У тебя небольшая температура, но это нормально, - он поворачивается к Луне, которая все еще смотрит на них своими большими детскими глазами. - Луна, не могла бы ты опустить полотенце в холодную воду и принести мне? - Конечно, братец! - кричит она, кладя печенье на стол, которое Мана спешит украсть. - Уверяю тебя, я в порядке, Така-чан, - говорит ему Хаккай, увидев, как Мицуя закрывает тетради, и шепчет. - Тебе нужно немного отдохнуть, Шиба-кун. Хаккай слышит, как в ванной течет вода, и ему остается только смотреть, как Такаши идет за лекарством и пледом. Он ставит стакан с водой на стол, осторожно, со своей обычной изысканностью. - Вот, Шиба-кун, - протягивает он ему белую таблетку. - Это поможет тебе почувствовать себя лучше. - Така-чан.., - шепчет Хаккай, опустив взгляд. - Не хочешь пить таблетку? Это нормально, я могу растолочь таблетку в воде, если ты так хочешь. Так делают девочки. - Почему ты всегда называешь меня по фамилии? Хаккай не осмеливается встретиться взглядом с Мицуей. Мана начинает бежать в ванную, выкрикивая имя старшей сестры, и Хаккай слышит, как Луна ругает ее, потому что братику Хаккаю плохо и о нем, Мане, нужно позаботиться. - Я ненавижу свою фамилию, - признается Хаккай. Он подносит одну из своих рук к сердцу. - И когда ты называешь меня по фамилии, мне очень больно, вот здесь. Вода поднимается к его глазам, но Хаккай моргает, отгоняя печаль. - Это действительно больно, Така-чан. Он чувствует, как Мицуя опускается рядом с ним, садится на колени. Он берет его маленькую руку в свою, отводит ее от груди, прогоняя боль. - Прости меня, Хаккай. Я больше никогда не буду звать тебя по фамилии. Это сделает тебя счастливым? - Да, - шепчет Хаккай. - Ты просто такой хороший, Така-чан. Ты самый хороший парень, которого я когда-либо встретил. Я не хочу слышать, как ты произносишь эту мерзкую фамилию, она тебя замарает. Мицуя не может понять, но Хаккай и не ждет от него понимания. Он просто хочет, чтобы тот больше никогда не произносил эту чудовищную и проклятую фамилию, она может давить на него и унижать; она не связана с этой чуждой жестокости мягкостью и доброжелательностью Така-чана - она может распространиться и уничтожить его. Такаши, кажется, чуть крепче сжимает его руку, заставляя Хаккая поднять голову и уставиться влажными глазами в его. На лице Такаши тень доброжелательной улыбки, а его лавандовые глаза светятся тихой мудростью, как будто Така-чан - это милый взрослый, заключенный в детское тело. Кажется, ничто и никогда не может поколебать Така-чана. Така-чан настолько силен, что ничто никогда не сможет заставить его поколебаться. - Хаккай, если однажды... Если однажды ты больше не сможешь выносить свою фамилию, ты можешь взять мою. Я даю тебе ее, Хаккай. Девочки вбегают в столовую, с мокрыми полотенцами, разбрызгивая воду по полу и мебели, и когда они видят Хаккая в слезах, они тоже начинают плакать - Мана бросается в объятия Хаккая, чуть не сбивая его с ног. - Почему братик Хаккай плачет?! - кричит Луна. Она плачет так сильно, что отпускает полотенце из своих рук и прикрывает ими глаза. - Неужели бра-братик Хаккай умирает?! И Така-чан тихонько засмеялся. *** После того, как Тайджу отводит его помолиться в церковь, в которую они ходили в детстве, он приводит его к Сакуре, и Хаккай не удивляется, так как знает, что теперь это новая модель поведения, уникальное страдание, к которому ему придется привыкнуть. Сакура садится на него верхом, ее груди дрожат и трясутся под этими резвыми толчками - она берет его за плечи и впивается ногтями в его кожу. Хаккай просто откидывает голову назад, надеясь, что время пройдет быстрее, что ему удастся кончить, хотя бы на этот раз, что ему удастся притвориться перед всеми, что ему нравится трахать женщин. Сакура приближается к его уху и шепчет, как будто делится с ним секретом, как будто догадывается о его тайне: - Закрой глаза и подумай о ком-нибудь другом. *** У Баджи и Чифую на лицах синяки и царапины. Баджи придает лицу яростное выражение, как будто он готов пойти и сразиться со всей вселенной в одиночку голыми руками, а Чифую весь закрыт в чувствительном, почти горьком выражении, как будто там, внутри него, сейчас что-то должно разбиться. - Они напали на нас на углу улицы. Их было около пятнадцати человек, может, чуть больше. Мы справились, но мы не устроили им того королевского побоища, которого эти ублюдки заслуживали. - Ты знаешь, почему эти парни напали на вас? - спрашивает Дракен. - Потому что.., - голос Баджи, кажется, теряет все следы недовольства. Он стал мягче, несмотря на серьезность его обычного тона. - Мы с Чифую целовались. В комнате воцаряется тишина. Озорной смех Улыбашки нарушает эту почти религиозную тишину, и Хаккай видит, как Муто с раздражением протягивает Санзу купюру. Дракен хмуро смотрит на них. - Простите, что не сказали вам раньше, ребята. Мы не хотели... - В любом случае, мы уже знали, - оборвал его Майки. Он играет с пустой бумажкой от дораяки. У него несколько крошек вокруг рта. - Все знают. - Да, - продолжает Пачин. - Даже я. Я видел вас. - Мы не собираемся вас осуждать. Здесь вы в безопасности, - улыбнулся Мицуя. - Неа, я собираюсь осуждать Чифую, - ухмыльнулся Улыбашка. Он поворачивается к нему, но его глаза закрыты под счастливыми складками от растянутой улыбки - трудно понять, на кого он на самом деле смотрит. - Серьезно? Баджи? И это твой типаж? Ты можешь найти парня и получше. - Мудила, ты себя то видел?! - говорит Баджи, но это только заставляет Улыбашку смеяться еще громче. Подождите. Почему? Дракен вздыхает (кажется, осторожно) и прочищает горло, чтобы удержать внимание на себе. - У тебя есть какие-нибудь идеи о том, кем они были? Были ли они частью банды? Погодите. - Я так не думаю, - отвечает Чифую. Это первый раз, когда он заговорил за всю встречу. - Я узнал одного из парней. Он учился в моей школе. Он из старших. Стойте. - Для начала мы должны найти его, - говорит Дракен. - Как думаешь, Чифую, ты сможешь его расколоть? Чифую кивает, и Баджи кажется, что его руки чешутся, тень жестокой улыбки распространилась по его лицу. - Тогда мы должны вызвать... Почему все так просто? - Подождите, - голос Хаккая звучит жестче, чем ему хотелось бы. - Ты серьезно собираешься созвать банду для этого? Чтобы мы пошли бить незнакомцев только потому, что они отымели двух педиков? - Осторожнее, Шиба, - подходит Баджи. - Следи за тем что мне говоришь. - Или что? Он встает, и Улыбашка больше не смеется, тишина отличается от предыдущей, более опасная и угрожающая. На виске Баджи видна вена, когда Хаккай возвышается над ним так близко. - Тебя беспокоит, что едва ли четверть банды сплотится вокруг двух таких ублюдков, как ты? От этого зависит репутация Тосвы. Как мы будем выглядеть, когда все узнают, что у нас два педика в капитанском составе? Ты прекрасно знаешь, что произойдет. Это будет просто неприемлемо. В конце концов, почему ребята будут поддерживать двух... - Хаккай. Голос Мицуи авторитетен. Хаккай не видит его, он слышит только категоричный и ледяной тон Мицуи, который не оставляет ему шансов на ответ. - Кто вбил тебе это в голову? Что? - Это не ты. Почему? Когда он отводит рассерженный взгляд от Баджи, он замечает безмолвные слезы Чифую. - Ты знаешь, что в Библии говорится о.., - бормочет он, пытаясь оправдаться, ведь если бы он был неправ, это означало бы, что все, что делает с ним Тайджу, это... - Ты не верующий, Хаккай. Хаккай не уверен, что теперь сможет снова двигаться вперед. Чифую плачет, а у Хаккая не хватает сил, чтобы быть одновременно и испытывающим боль, и наносящим ее, жертвой и мучителем. Это означало бы, что после всех перенесенных наказаний Хаккай становится немного больше похожим на него. Это слишком тяжелая ноша, Хаккай измучен, он хочет отдохнуть, потому что стоит ему закрыть глаза, как он почти снова почувствует руки и язык Сакуры вокруг своего члена - в душе дискомфорт - он уже не уверен, что сможет убежать, даже если захочет. - А, д-да, ты прав, - тихо прошептал Хаккай, новый тон, совсем слабый, почти хрупкий, вот-вот сломается, заставил всех собравшихся удивиться. Его взгляд устремился на старое дерево знакомого храма. - Я уже даже не знаю, о чем говорю. Я даже не знаю, кто я теперь. *** Хаккаю 10 лет. Такаши 11 лет. Така-чан не просит его перестать плакать, и Хаккай продолжает, пока слезы не начинают душить его. Така-чан также не спрашивает, что случилось - Хаккай и сам не знает, но он знает, что Така-чан, в глубине души, все понимает, особенно после всех ночных визитов Хаккая, который приходил израненный и окровавленный. Однажды Така-чан сказал ему: «Хаккай, знаешь, ты очень сильный! Ты очень храбрый.» И тут между его темными ресницами заблестела тень слезы, но Хаккаю, конечно, это привиделось – он был ослеплен собственными слезами, ведь Така-чан крепок, как дуб; Така-чан никогда не плачет. Хаккай разбудил Луну и Ману своим плачем, и они тоже заплакали, увидев кровь на его подбородке и рубашке. Такаши уложил их обратно в постель, сказав что все будет хорошо, но Хаккай все равно слышал их всхлипывания, когда они пытались заглушить звуки подушками. - Останется шрам, - наконец сказал Така-чан. Он положил пропитанную спиртом вату к десятку уже побагровевших ватных палочек на журнальный столик. - Тебе все еще больно, Шиба-кун? Хаккай кивает и плачет чуть громче. Он закрывает лицо руками, чего Така-чан тысячу раз говорил ему не делать, но Хаккай не может поверить, что эта метка насилия останется у него на всю жизнь; как будто Тайджу всегда будет следовать за ним, даже из своей могилы - Хаккай навсегда останется в ловушке из его крепких и жестоких рук. Хаккаю больно, его сердце снова обливается кровью. Така-чан мягко отстраняет его руки. Он прикасается губами к тонкой ранке, которая навсегда остается на его коже, и этот поцелуй - поцелуй бабочки - такой легкий и быстрый, что Хаккай моргает, чтобы тут же увидеть ласковую улыбку Такаши. - Волшебный поцелуй, - засмеялсь Така-чан. - Тебе больше не будет больно. Это чудодейственное средство и обещание. *** Сакура шепчет ему, задыхаясь, на ее лбу выступает пот, который собирается намочить ее прекрасные черные волосы: - Представь, что я - кто-то другой. И Хаккай представляет себе Такаши, потому что, а кого же еще? *** Слухи в Тоcве распространяются быстро. Така-чан пользуется популярностью у девушек, и Хаккаю не нужно учиться с ним в одной школе, чтобы знать это. Он получает множество признаний от смущенных девочек, которые передают ему дрожащими руками печенье, которым Такаши потом делится с командирами Тосвы. Хаккай никогда не осмеливался спросить, отвечал ли Така-чан когда-нибудь взаимностью на предложения девушек: в любом случае, Така-чан никогда не произносил женских имен в его присутствии (кроме имен его сестер, Эммы и Юзухи, но они не в счет), и даже не имел любовного интереса. Сегодня вечером, на еженедельном собрании Тосвы, появился новый слух – Такаши Мицуя, якобы, отверг ухаживания девушки из своего швейного клуба, сказав ей, настолько мягко, насколько может, что он предпочитает мужчин. Юзуха всегда говорила ему не верить слухам, но когда появляются капитаны, а члены группы склоняются в уважительном поклоне, Хаккай не может не поднять голову и не посмотреть на Такаши ощущая комок в горле. В конце собрания Хаккай спешит уйти, потому что не может выносить любопытный и непрекращающийся шепот членов банды, которые лишь провожают Такаши менее враждебным взглядом, чем ожидал Хаккай. Он не знает, осознает ли Такаши те слова, тот термин, что висит у него над головой? Така-чан склонил голову на собрании, чтобы осмотреть толпу, когда выступал Майки, и он посмотрел в его глаза, и улыбнулся - застенчивой, нежной улыбкой, которая казалась ему сдержанной с тех пор, как они были маленькими; улыбкой, которая носит его имя, и такой редкой, что только Хаккай может различить эти банальные движения. - Хаккай! - зовет Така-чан, но проще притвориться, что он его не слышит. Он начинает бежать, потому что Така-чан слишком хорошо его знает, и он понимает, иногда Хаккай бывает весьма изворотливым и трусливым. Така-чан берет его за руку, немного сильнее, чем он, вероятно, хотел. Хаккай вынужден остановиться. - Разве ты не ждешь своего капитана, Хаккай? - Така-чан смеется, но его поддразнивание, кажется, не совсем уместным. - Пойдем домой вместе, как обычно. - Я бы хотел пойти домой один. Хаккай может быть сильным, но он в ужасе. - Хорошо, - Така-чан отпускает его предплечье, и Хаккай возобновляет ходьбу. Он чувствует, что Така-чан следует за ним, руки в карманах, как он всегда делает, легкий шаг и простой тон. - Тебе нехорошо, Хаккай? - Я в порядке, спасибо за заботу. - Ты уверен? Температуры нет или… - Во что ты играешь, Такаши? - промолвил он, обернувшись. - Это правда, что люди говорят? У Такаши добрые, спокойные лавандовые глаза, его лицо по-прежнему такое мягко-бесстрастное, почти безмятежное. Така-чан словно все знает; кажется, он знает все тайны мира, может предсказать все мучения, он кажется таким спокойным, собранным, сильным. - Что говорят люди? - Ты что, издеваешься? Разве ты не слышал, как они, вся Тосва, говорила о тебе? - Это ты недостаточно ясно выражаешься, Хаккай, - сказал он - его тон был спокойным. - Что говорят люди? - Ты точно не знаешь? Така-чан пожал плечами, засунув руки в карманы, как и предсказывал Хаккай. - Люди много чего говорят, знаешь ли. Ты должен быть более точным, чтобы я тебя понимал.

(Мне нравится видеть твою улыбку, Хаккай.)

Хаккай делает несколько шагов, подходит ближе, руки по бокам, кулаки сжаты, но Такаши не выглядит запуганным, хотя Хаккай выше его на две головы, и его лицо пылает от нетерпения. - Говорят, ты отшил девушку, сказав ей, что ты гей. Но это всего лишь слухи, не так ли? Такаши просто смотрит на него, не говоря ни слова. Эти лавандовые глаза не дают ни одному слову проскользнуть сквозь бесстрастный фиолетовый цвет. Он смотрит на него, моргает, и Хаккай потратил столько лет на изучение этих черт, на запоминание этого пастельного цвета, только для того, чтобы в итоге не суметь их прочесть.

(Если однажды ты больше не сможешь выносить свою фамилию, ты можешь взять мою.)

- Это ведь неправда, да? Такаши наклоняет голову, заставляя свою серьгу двигаться. - Это было бы так ужасно? - Не шути со мной, Такаши! - восклицает Хаккай, беря его за воротник. Такаши не двигается, он может освободиться, если захочет, Хаккай знает это; он довольствуется тем, что они не разорвали зрительный контакт.

(Тебе больше не будет больно.)

- Ответь мне.

(Я даю тебе ее, Хаккай.)

- Зачем мне это? Ты уже знаешь ответ. Такаши не позволено снова переворачивать его мир с ног на голову. Устало наблюдать, как один за другим рушатся все основы, которые построил для него Тайджу. Что станет с ним, Хаккаем, если Така-чан перечеркнет все уроки, которые он усвоил, пройдя через побои и изнасилования, если Така-чан лишит его всех этих ценностей, переданных ему насильно? Они не принадлежат ему, но Хаккай всю жизнь притворялся другим человеком. Така-чан смотрит на него спокойными глазами, как будто не он только что, со свойственной ему силой, разрушил его вселенную на куски, а Хаккай испытывает острое разочарование. Така-чан обещал ему в течение последних лет, что все наладиться, и что нужно только бороться, защищаться, сопротивляться, не ненавидеть, двигаться вперед, чтобы разбитые осколки стали целыми, чтобы они восстановились, как новые, вместе, как единое целое. Такаши Мицуя - это мечта и идеал, которым Хаккай не может не восхищаться, однако не может приблизиться к нему или надышаться им. Такаши Мицуя обречен ускользать от него, как будто его существование сводится к подчеркиванию чужой слабости.

(Волшебный поцелуй.)

Хаккай моргает, и Така-чан падает. - Я… Костяшки его пальцев испачканы маревом крови, и когда Хаккай смотрит на свою дрожащую руку, он может увидеть только руку Тайджу, ту убийственную руку, в которую он вложил в свою, дрожащую, от страха и по принуждению, ту, которая отпечаталась на его теле. Может быть, играя человека, которым Хаккай не был он в конце концов стал этим чудовищем, от которого пытался убежать, спрятаться под простынями, за спиной Юзухи, в объятиях матери, которую он почти не знает. Хаккай, конечно, сбегает, хотя слышит голоса Дракена и Баджи, хотя замечает как Чифую и Злюка помогают подняться Такаши, хотя знает, что никогда не сможет вернуться снова. *** Он трахает Сакуру, или как там ее зовут на самом деле, в эту ночь он цепляется за фундамент, который рушится на глазах. Он может притворяться, что больше ничего не понимает, но жизнь никогда не была так ясна, как сейчас, никогда не имела столько смысла, и Хаккай предпочитает держаться за ложь, которую ему вложили в голову - с ней не так тяжело жить. Хаккай сильно закрывает глаза, когда она царапает его спину, берет в руки чувственные бедра Сакуры, и на этот раз он стонет чужое имя, он позволяет этому имени вибрировать в темной и грязной комнате, не подавляя его, он позволяет ему существовать для всеобщего внимания. Он представляет себе лицо Такаши под своим телом, глубокие стоны, которые он мог бы издавать под его ласками, то, как выпрямляются и расслабляются черты его лица в освобождающем оргазме, в том имени, которое он выкрикнет, вцепившись в его плечи. На этот раз Хаккай кончает быстро, и оргазм настолько сильный, что заставляет его бедра трястись. Он рухнул на Сакуру, уткнувшись головой в подушку, пахнущую холодным табаком. Его тело бьется в спазмах, и проходит некоторое время, прежде чем он перестает ронять слезы. Когда он перекатывается на спину, Сакура предлагает ему сигарету, от которой он отказывается. Она пожимает плечами и крутит одну между пальцами. - У меня нет денег, чтобы заплатить тебе, - наконец говорит Хаккай, его голос все еще дрожит от слез, которые он пытается загнать обратно. Она пожимает плечами и встает, чтобы порыться в ящиках старой, грязной деревянной тумбочки. - Ничего страшного, - сказала она, зажав сигарету между губами, пережевывая слоги. - Тайджу заплатит мне в следующий раз. Он будет рад узнать, что ты пришел сам. Хоть раз. Может быть, я даже получу чаевые. Она горько смеется. - Сакура, это твое настоящее имя? - Хаккай спрашивает с чрезмерным любопытством. - Кто такой Такаши? Хаккай почти покраснел. - Прости. Она прикуривает сигарету и возвращается в постель. - Не стоит об этом переживать, - она протягивает руку за пределы кровати - она не боится монстров, скрывающихся там под кроватью. - Ты не единственный, кто думает о ком-то другом, пока трахается. Не ты первый, не ты последний - это уж точно. - Для тебя это имеет значение? - Нет, не имеет. Знаешь, я уже практически привыкла, - она посмотрела на него, и Хаккай готов поклясться, что увидел в ее глазах озорную искорку. - Последние несколько раз, когда я просила тебя подумать о ком-то другом, ты не стонал, но движениями губ произносил имя. Это было: Така-чан, Така-чан. Меня это пугало - я думала, что ты кончаешь на ребенка. - Конечно, нет! Така-чан - мой лучший друг. - Да, я поняла. Она засовывает сигарету в уголок рта. - Спасибо, что не сказала Тайджу. Я имею в виду имя. Она пожимает плечами. У нее засосы на шее, за которые Хаккай не ответственен, и синяки на тонких ключицах. - Это не мои истории, чтобы их рассказывать. - Я знаю. Но все равно спасибо. - Тогда не за что. Она смахивает пепел со своей сигареты, постукивая фильтром сигареты по кровати. Пепел парит над полом в быстром танце. - Такаши, да? Он разбил тебе сердце, и теперь ты трахаешься с женщинами вроде меня? - Нет, у меня не было даже и шанса. Я приехал сюда, потому что Тайджу не хочет, чтобы это случилось. Я никогда не хотел быть здесь. - Кроме сегодняшнего вечера, - шепчет она. - Кроме сегодняшнего вечера. Она хмурится. - Почему ты пришел сегодня? Хаккай смотрит вниз на белые простыни из ненатурального шелка. - Я ударил Така-чана. Вообще-то, я не уверен зачем пришел. Может быть, я считаю что заслуживаю наказания. Где-то в глубине души. Ты знала, что Така-чан гей? Конечно, нет. Я тоже. Наверное, мне было трудно принять это, но все принимают это, даже если это компания гопников. Ты понимаешь? Така-чан - гей, а планета все еще крутится. - Да, я думаю, Земле наплевать, если парень предпочитает брать в рот член. Это поразительно. - Хватит смеяться, это серьезно. - Извини, но тебе стоит посмотреть на себя. Я не знаю, что тебе сказал Тайджу, но сколько девушек ты собираешься трахнуть, чтобы убедить себя, что тебе это нравится? Неужели ты хочешь стать одним из тех жалких парней, которые ждут в коридоре, когда у них дома жена и дети, которых они должны любить? Такаши - гей, и ты тоже, и мир всегда будет вращаться, не важно, как сильно вы любите друг друга, не важно, трахаете ли вы друг друга. Мир не развалится, если в жопу парню засунут член, поверь мне. - Тайджу сказал... Она щелкнула языком о нёбо. - Но что ты думаешь? Хаккай смотрит на нее, но не может выдержать этот суровый мудрый взгляд. - Тайджу говорит много всякой ерунды. Ты думаешь так же, потому что он заставил тебя думать, как он. Но в глубине души ты, Хаккай, ведь знаешь, верно? Почему ты ударил Такаши? - Нет, я просто подумал... - Ты взбесился только потому, что понял, какую чушь тебе впихнули в голову. Это страшно, когда ты понимаешь, что все вокруг - ложь, но ударив бедного парня, ты не сможешь убедить себя в том дерьме, которому тебя научил Тайджу. Она делает очередную затяжку. Хаккай плачет. - Прости, если я была слишком резкой. Просто мне больно видеть, как ребенок страдает из-за такого дерьма. Она роется в ящиках тумбочки и достает пачку салфеток. - Не плачь больше, малыш. Все будет хорошо. Мое настоящее имя - Майко, если это тебя утешит, - Хаккай усмехнулся сквозь слезы. - Секрет за секрет, да? - Он должно быть ненавидит меня теперь. Они все наверное ненавидят меня. Голос Майко стал мягче. Должно быть, у нее есть братья или сестры, возможно, даже дети, судя по тому, как она берет платок и прикладывает его к его носу, а ее рука лежит на его плече. - Не плачь больше, хорошо? *** Когда он возвращается домой, Юзуха бросается к нему. - Где ты был, Хаккай?! - она трясет его за плечи. - Я собираюсь купить тебе новый телефон - ты не можешь гулять, оставляя нас в неведение, где ты шляешься, мы все волновались, ясно? Остальные ищут тебя повсюду. Ты ранен? Почему у тебя красные глаза? Тебя кто-нибудь обидел? Она трясет его сильнее. - Юзуха. Она смотрит на него, но Хаккай смотрит сквозь нее, как будто она стала просто призраком - тенью их матери. - Ты тоже думаешь, что я чудовище. - Ч-что? - Тайджу... Он все время говорил мне, что я должен это сделать, даже если я не хочу, я все равно должен трахнуть Майко, что это поможет мне выздороветь, что так я исцелюсь и смогу попасть на небеса к маме. Он сказал мне, что это чудовищно - быть таким. Но я действительно пытался, Юзуха, я действительно пытался наслаждаться этим, я отдавал этому все силы, но я не думаю, что я вылечился. Но ты думаешь, что мне действительно нужно лечиться? Что я обязательно плохой и со мной что-то не так? Я уже ничего не понимаю. Скажи, Юзуха, я урод или что? *** Хаккай просыпается от криков в гостиной, звуков бьющихся о стены и пол тарелок. - Как ты мог так поступить с Хаккаем?! - слышит он срывающийся от ярости крик Юзухи. - Я помогал ему! - кричит в ответ Тайджу. - Ты подверг его изнасилованию! - Прекрати нести чушь, Юзуха! Именно потому, что ты слишком часто покрываешь его и пускаешь все на самотек, Хаккай стал таким! Хаккай закрывает глаза. Стены заглушают голоса. - Заткнись, придурок! - тарелка разбивается. - Хаккая не от чего лечить, потому что с ним все в порядке! Всем плевать, что нашему младшему брату нравятся мужчины, дурак! Хаккай делает глубокий вдох и снова засыпает. *** Мягкая рука, проводящая по его коротким волосам, заставляет его глаза приоткрыться. Когда он открывает их, то видит Юзуху, нежно улыбающуюся ему. У нее царапина на верхней части скулы, а все еще не засохшая кровь течет из ее аккуратной брови. - Теперь все будет хорошо, Хаккай. Она целует его в лоб. - Я обещаю тебе. Ты больше не должен бояться. Я буду защищать тебя. *** Трель дверного звонка будит его. Через закрытую дверь своей комнаты он слышит шаги Юзухи, которая идет к двери, чтобы открыть ее. Раздаются знакомые голоса, и Хаккай узнает голоса Дракена и Майки. Он еще глубже зарывается под простыню. - Он отдыхает. Спасибо, мальчики. - Скажи ему, что он, конечно же, освобожден от встреч. - Да, и пусть возвращается, как только почувствует, что в состоянии. - И что никто не будет держать на него зла, если он ненадолго задержится. - Кроме Улыбашки. - Потому что этот парень просто такой странный. - Я всегда отдавал предпочтение его близнецу, а ты, Кен-чин? - Это правда, из них двоих Соя - вишенка на торте. - Аааа, от этого я проголодался. Мир продолжает вращаться, как ни в чем не бывало, несмотря на все, чему его учили. Хаккай снова засыпает. *** Он чувствует, как теплая рука гладит его волосы. - Я пойду завтра на занятия, обещаю, Юзуха, - шепчет он. - У меня нет сил идти туда сегодня. - Тогда я тоже не пойду. Я присмотрю за тобой. Хаккай снова засыпает. *** Хаккай чувствует тень, движущуюся по его комнате. Когда он открывает глаза, то видит Юзуху, раскладывающую десятки бумаг на его столе. Она поворачивается и улыбается ему. - Баджи-сан и Чифую-сан принести тебе материалы по пропущенным занятиям. Он кивает, немного меньше жалея о том, что они его не ненавидят, еще сильнее заворачиваясь в свои простыни, и засыпает под колыбельную, которую напевает Юзуха. *** - Не сегодня, Юзуха, - шепчет Хаккай. - Я еще не готов. Он чувствует, как кто-то садится на кровать, но у Хаккая не хватает сил поднять голову с подушки и встретиться лицом к лицу с этим новым, неизвестным ему миром. Этот кто-то вытягивается, и он чувствует, как чей-то лоб упирается ему в спину, но прикосновение заглушается одеялами, в которые полностью зарыт Хаккай. - Я приготовил тебе печенье, - слышится приглушенный шепот. - Они могут быть слишком солеными. Я отвернулся всего на десять секунд, а у Маны в руках уже была соль. Я даже не знаю, откуда она ее взяла. Знакомый голос рассмеялся при воспоминании. - Я не могу гарантировать качество этого печенья. - Все в порядке, - сумел сказать Хаккай. Он все еще плачет, его голос дрожит от слез. - Все равно спасибо, Така-чан. - Хм, - мычит Такаши Он, вероятно, закрыл свои лавандовые глаза - ворочается в темноте комнаты, борясь с едва уловимым движением спины. - Прости меня, Така-чан, - Хаккай плачет, его голос приглушен подушкой и одеялом. - Прости, что я ударил тебя. - Вылезай из своей крепости, Хаккай. Я хочу тебя видеть. - У меня не хватает смелости посмотреть тебе прямо в глаза. - Тебе не нужно поворачиваться. Все равно выбирайся. Ты задохнешься там. Когда Хаккай выбрался наружу, он заметил слабый дневной свет, пробивающийся сквозь занавески. Он почувствовал, как Така-чан устроился позади него, прижавшись лбом к его спине - его кожа касалась хлопка его футболки, а не полиэстера одеяла. - Мне жаль, Хаккай, - мягким голосом произнес Така-чан. - Тебе не нужно извиняться - это я был придурком. - Мне жаль, что я ничего не могу сделать. У Такаши сиплый голос, слова выходят с трудом, как будто он прикусил губу и не дает сорваться с языка всем звукам. Така-чан не может плакать, Така-чан никогда не плачет, он... Хаккай находится в новом мире. - Я хотел навестить Тайджу, чтобы надрать ему задницу, но остальные сказали мне, что это только усугубит твое положение. Я был так зол, что Пеяну пришлось врезать мне по лицу, чтобы я успокоился. И я все думал, что я могу сделать для тебя, кроме как быть рядом, но это то, что я делал с самого начала, с тех пор как мы были детьми - я просто стоял рядом. - Этого достаточно, Така-чан. Я рад, что ты со мной. - Нет, этого недостаточно, - говорит Такаши Затем, тише: - Я чувствую себя таким бесполезным. Хаккай оборачивается - у Такаши действительно царапина на щеке, поскольку Пеян, как известно, не умеет оценивать свои силы; у него такие же лавандовые глаза, как в последний раз, когда Хаккай видел его, - доказательство того, что мир, который движется и меняется, не так уж страшен. Белая кожа Такаши немного более бледная, чем должна быть, но его ресницы все такие же густые и длинные, рот такой же тонкий, а сиреневые волосы короткие, с чуть завивающимися кончиками. - Я в ужасе. Трудно быть таким же сильным, как ты, Така-чан. Но если тебя не будет рядом, я не знаю, на кого бы я смог опереться. Мне некуда будет идти, ты знаешь. Поэтому, когда ты говоришь мне, что хочешь сделать что-то еще, это делает меня счастливым. Это действительно приносит мне радость, Така-чан. Потому что, чем бы ты ни занимался, я не вижу, чтобы кто-то другой делал это лучше, чем ты. То, что ты здесь, Така-чан, это именно то, что я когда-либо хотел. Такаши медленно кивает, тень мягкой улыбки возвращается на его губы. Он улыбается именно так: взгляд отводится в сторону, белые зубы показываются, ресницы касаются кожи. Така-чан красив, даже несмотря на царапину, даже когда он кажется менее собранным и сильным, чем утверждает, Така-чан красив. - Така-чан, я лю… - Ты помнишь, Хаккай? Затуманенные глаза Такаши возвращаются к своему обычному спокойствию, изящной доброте. Кажется, он контролирует этот мир, кажется, он хозяин этого мира. Может быть, Хаккаю больше не нужно бояться. Он не сможет потеряться в этом мягком и нежном мире, в котором Така-чан научит его жить, окружив добротой и заботой. - Когда мы были маленькими, я как-то сказал тебе, что ты можешь взять мою фамилию, если захочешь. - Конечно, я помню, - покраснел Хаккай, заставив Такаши улыбнуться еще шире. - Я потом, казалось, плакал целую вечность. - Да, это правда. Девочки плакали вместе с тобой. - Они думали, что я умру. А ты, ты смеялся рядом с нами. Это было очень жестоко, Така-чан. - Прости, - смеется он, совершенно не сожалея. Хаккай улыбается, он слышит, как за занавесками поднимается целый мир, птицы благодарно поют о возрождении, двигатели машин рычат, готовые завестись и снова двинуться в путь, жизнь идет своим чередом, ожидая, чтобы снова приветствовать его, после того как он сбился с пути, который должен был снова найти. - Я рад, что ты это помнишь. Я дал тебе разрешение взять мою фамилию, потому что ты ненавидишь свою, но на этот раз я хочу спросить тебя. Ты не против, Хаккай? Он может только пристально смотреть на него, Така-чан улыбается. - Когда нам наконец исполнится двадцать, Хаккай, возьмешь ли ты мою фамилию?