тепло.

      Антон горячий, как Сахара — Матвею вечно холодно. Казалось бы, довольно лёгкая задачка, решит даже самый бесстрастный пятиклассник. Мало того, что решит, так ещё и покажет решение марьиванне, та похлопает по его белобрысой, холодной голове и скажет что-то вроде «молодец», «умница», «ну можешь, когда хочешь». Но это только в теории.       На практике, как обычно, чтоб её, всё совсем иначе. По крайней мере, со стороны Матвея. Антон отнюдь не капризный, вы не подумайте. Наоборот даже, вечно содрогающиеся Лиля и Саша только то и получают, как крепкие объятия и певучий голос со своим вечным «ну вы хоть шарфы купите, как дети малые, ну ей-богу». Корецкий наблюдает за всем этим где-то с третьего угла потолка и задумывается. Думать ему не то чтобы нравится, поэтому приходится только задумываться.       А что если ну…вот это…ну как бы…ну…как там говорила Снежа…словами через рот?       Да ну, глупость какая-то.       Вот глупость эта и продолжается, превращаясь в огромное цирковое представление. Температура за окном опускается, Лиля и Саша только больше к Антону передвигаются. Прямая зависимость с оговоркой на то, что от неё Матвею на стену лезть хочется. Не буквально. Буквально он и так может.       Со временем к Антону прилипают и Дёма, и Зоя, и Твириновы, и все-все-все. Кажется, что если бы тени могли чувствовать холод, они бы тоже встретились с Варчуковскими тёплыми ладонями. И взглядом. Но про взгляд Корецкий старается даже не задумываться. Страшно слишком.       А Антону не страшно, он спокойно принимает к себе почти всех жителей библиотеки, греет их в жутко холодной середине февраля. У затылка Инга рассказывает что-то Саше у правой лопатки, через левую ладонь секретничают Гриша и Ян, а вот там, у обнажённой коленки Лиля и Тама пересказывают что-то своё — каждому найдётся место у этого огромного туристического костра. Может быть, поэтому Матвею так и тягостно.       Там — все. Вдруг выгонят? Вдруг скажут не возвращаться? Вдруг кинут ещё чем-то тяжелое и неприятное, пока Антон, такой красивый, харизматичный, яркий и, мать его, горячий, будет смеяться вслед его хмурой, тупой и сутулой спине?       Вот Матвей и задумывается, что лучше уж сидеть в своём третьем углу потолка и ревностно смотреть на последний кусочек не обхваченного народом тела. На это красивое, харизматичное, яркое и, мать его, горячее, лицо. Антон не обращает на него внимания. Это даже к лучшему. Он болтает о чём-то с Тамой, перекрикивает Ингу, улыбается Лиле, шепчет что-то Снеже, обсуждает обговорённое с Гришей и удивлённо поднимает брови после речи Твириновых. Как много всего, даже не уследить! А Антону хорошо: он в своей тарелке.       Ну и чёрт с этой тарелкой, думает, нет, задумывается Матвей, пока убегает из комнаты под распахнутые глаза остальных. Лиля спрашивает, заметил ли его кто-то до этого — Инга отвечает, что даже забыла о его существовании. Никто не волнуется, так или иначе, и всё равно продолжают свои дела. Все, кроме Антона.       Когда все слёзы от «какой я никчёмный, даже попроситься не могу, ну кому я такой нужен, бесполезный и ненужный идиот» уже выплаканы, а рукава от этих всех слёз затерты, Корецкий продолжает бесцельно смотреть куда-то в небо с башни, на которую забрался с перепугу. И что дальше? Ничего не поменялось. Его нытьё ничего не изменит — пора уже понять. Но понимать не хочется, поэтому Матвей и лежит без дела. Может, полежит и пойдёт куда-то, может, заснёт прямо тут и проснётся уже утром, может…       Чего Корецкий не ожидает, так это громкую отдышку и грозный взгляд где-то справа. Матвей нехотя поворачивается и уже хочет что-то рявкнуть, как застывает. Антон. Тут.       Блять. — Матвей, я тебе везде обыскался! — у Антона чёлка верх-вниз танцует, толстовка вздёрнутая, губы тоже. Какой же он красивый, харизматичный и, мать его, горячий, что сдохнуть хочется! Матвей подыхать так глупо не собирается, но желание-то есть. — Чего искал? — Тебя. — Зачем?       Антон молчит. Думает видимо, ему-то это должно нравиться, не как Матвею. От ожидания Корецкий даже приподнимается. — Ну, типа…ты же ушёл, да? — Давно уже, Тош. — Я вот и спросить хотел: чего ушёл-то?       Теперь молчит Матвей. Глупо как-то получается. Антон его не торопит, но сильно удивляется, когда к нему подходят и как-то злобно смотрят исподлобья. — Захотел. — Ну, то, что захотел-то понятно, я «зачем» спрашиваю. Ты понимаешь, о чём я. — Нет, не понимаю! — Матвей уже натурально бесится. Вот пристал! Чего ему ещё рассказать? Почему он в глаза Варчуку не смотрит? Почему коленки каждый раз дрожат? О чём фантазирует после очередной книжки про любовь?       Почему он Антона любит больше себя и крепкого сна? — Тоже погреться хочешь? Ха, так я погрею, мне не жалко же, — Антон раздвигает руки и ждёт каких-то действий. «Каких-то» это явно не убегание на насколько метров от него, но имеем, что имеем. — Ты чего? — Варчук выглядит даже разочарованным. — Не нужно мне ничего! Мне не нужно тепло! Мне не нужны объятия! Мне не нужны разговоры эти ваши противные! Мне не нужен ты! Не нужен, понимаешь? Не надо мне ни твоего голоса, ни твоих глаз, ни твоих губ, ни твоего тела, ни твоих шуток, ни твоей поддержки, ни твоих!.. — Матвей хнычет, — ни твоих!.. И валится на пол, едва ли Антон не успевает его поймать. Тот просто опускается рядом, смотрит на чужую истерику и прокручивает какие-то моменты у себя в голове. — Ты влюблён в меня, что ли? — Варчук спрашивает скорее в шутку. — Да! А теперь уйди отсюда, видеть тебя не хочу, — Матвей разворачивается спиной к Антону и продолжает хныкать, проклинать всё на свете, и этого придурка тоже. Задолбал уже, не видит разве?       Только Корецкий не учитывает момента, когда его разворачивают в обратную сторону и целуют. Ладони на земле сами собой поджимаются, Матвей неудачно пытается вдохнуть больше воздуха. Зато мысли испаряются. Это хорошо, наверное.       Когда они отстраняются, Матвею остаётся только непонимающе смотреть. И что сейчас произошло? Ему что-нибудь собираются объяснять? Или стоит просто пойти в комнату и лечь спать уже? Сон — лучший метод избегания, так-то. В личном рейтинге Корецкого он стоит даже перед вафлями из супермаркета и третьим углом потолка. — Я сейчас сделал дерьмо, но… — пугливо начинает Варчук. — Ну и гандон же ты, Антон, — перебивает Матвей и снова целует. Уже осторожнее, осознаннее. Так, будто в первый раз. Хотя, по сути он и первый — в первый-то его поцеловали.       Они останавливаются, когда Корецкий уже успевает залезть на чужие колени и чуть не опрокидывает Антона на спину. Они смотрят друг на друга и мыслей ноль. Абсолютно. Поначалу Матвей даже не понимает, на кого он так смотрит. А потом говорит: — Попробуй на мне эту твою штуку. — Какую? — Ну, вот эту. — Объятия? — Ну, эти да.       И становится тепло. Наконец-то тепло.