Дитя Аурелиона

Силко критически осматривает «владения» с высоты, и, удовлетворённо рыкнув, спускается вниз, пробираясь по длинным арочным пролётам между скалами к месту своего обитания. Нет, если так подумать, сокровищ у него было не в пример другим, много и разнообразных. Вот только какой от них толк, когда ты среди себе подобных изгой, урод и не заслуживаешь права голоса? Право голоса, кстати, у Силко всё же было — взятое не силой в бою, а после реализации долгой и многосоставной хитроумной схемы. Она сработала почти как надо, но голос ему обеспечила, а это было главным. Благо, пока никто не рыпался на его территории, и можно было спокойно и планомерно заниматься их развитием: простой народ нового дракона принял, а непринявших легко было переубедить с помощью верных ему людей. «Каков дракон — таков и рыцарь» — поговорка не с пустого места взялась. Силко — дракон-калека, и рыцарь-управляющий у него под стать. Женщина. Этого было достаточно, чтобы пасть в глазах других ещё ниже условного дна. Силко на своего вассала, впрочем, почти не жаловался — управлялась Севика неплохо, не без проблем, но. Но кто не без греха. Силко, добравшись до замка, мельком бросает взгляд во двор — ничего необычного, и даже на его появление реагируют спокойно, значит, ничего не случилось за время отсутствия — и направляется к другой части логова, более просторной, пещерной и удобной для него. К своеобразной сокровищнице, где пока не было видно главного трофея… — Силко! — звонкий голос оглушает не хуже эха после рыка в пещере, и, когда он спускается с естественного каменного помоста, возле него как из ниоткуда появляется девчонка. А ведь он так-то не самый крупный по размерам, его два с половиной метра в холке — не самые выдающиеся цифры, но она — маленькая, и на его фоне смотрится совсем мелкой. Пусть уже и не ребёнок (так сказала Севика, ей понятия человеческих лет ближе), но восторг, с которым Джинкс каждый раз встречает Силко, почему-то казался вот таким, непритворно-детским. Она вертится вокруг, пытаясь подобраться под тяжёлую голову, но даже если очень постарается, она не сможет обнять его шею, соединив руки (к её чести, у Севики это тоже не выходило). Но Джинкс каждый раз пытается. Это забавляло. — Ты принёс мне что-нибудь, да? — Джинкс всегда ждёт от него подарков, хотя, казалось бы, обернись и выбирай что душа пожелает: злато, серебро, камни, оружие, доспехи, украшения, даже игрушки. Но Силко казалось, что если он принесёт ей полусожранный труп оленя, она будет также этому рада. Как там в песне, «погода была ужасная, принцесса была прекрасная»? Впрочем, Севика называет Джинкс ужасной, и этот вариант песни Силко тоже знает. Правда, в обоих случаях дракон отпускал принцессу, а он этого делать не собирался. Его сокровище. Его принцесса. Его самоцвет. Его добыча. Его всё. Какой из однокрылого дракона дракон? Ну так, с изъяном размером на полтела. Собственно, и принцесса-то не была принцессой в классическом понимании. Силко нашёл её буквально на обломках империи Вандера, мокрую, замёрзшую, в копоти и золе. Силко людоедством не промышлял, но и сочувствия в нём никогда не было. Почему же тогда он решил, что ему для полноты «коллекции» не хватает человеческого детёныша? Наверно, потому, что такого ни у кого не было. Никто из драконов в здравом уме не задумал бы притащить в сокровищницу дитя. Но кто вообще когда-то утверждал, что Силко после потери крыла был в «здравом уме»? Джинкс не боится его. Она с наглостью мыши, собирающей объедки в клетке у льва, забирается к нему на спину, трогает крылья (сломанное — особенно нежно), наступает на хвост и всё лезет, лезет к пасти, играючи бьёт его ладонью по носу и разваливается у него на лапах, щебеча что-то там про то, какая Севика зануда (эти жалобы не меняются, сколько Силко помнит Джинкс), и то, что ей нужна какая-то особо жаропрочная ткань, чтобы… —…Что? — переспрашивает Силко, опустив голову, чтобы увидеть Джинкс всю целиком, — Что ты собралась сделать?.. — Оседлать тебя? — в её голосе — такое же непонимание, как и у него, разве что по другому поводу, — А разве это не логично? У дракона должен быть свой наездник, нет? — Кто сказал тебе такую глупость? — Силко не знает, что внутри его груди зреет горячим комом — смех, который выйдет лишь безопасным дымком из ноздрей, или агрессия, не на Джинкс, а на саму идею, которая грозит вылиться в плевок чёрным пламенем. — Драконов не седлают. Под обиженно-обвиняющим взглядом он сдаётся. Потому что как бы… она всё-таки права. Надо было давно сжечь все эти человеческие книги про драконов, там все авторы одним только и бредили. — Ладно, седлают… Седлали. Но давно. Очень. Сейчас этим никто не занимается и не будет заниматься. — Ой ли… — У Джинкс на лице написано, что она не отступится от своей безумной и опасной идеи. — Тебе жалко, что ли? Покатаешь наконец-то по-нормальному, упряжь сделаю красивую… Ну что ты так смотришь? Корона упадёт? Так она у тебя костяная, — и Джинкс подпрыгивает, хватается за рог, подтягивается и оказывается у него на макушке в мгновение ока. — Когда-то же вас седлали. Чем я хуже? — Меня не седлали. — У Силко после общения с другими драконами самомнение в удивительном порядке, он почти — почти — не обращает внимания на то, что о нём думают окружающие. Его владения держатся на страхе и почтении, для общения с его народом хватает кратких встреч с вассалами в компании Севики, которая донесёт до особо тупых драконью волю понятными людям методами — огнём и мечом. — К тому же это опасно. Ты знаешь, как я летаю. И последний пункт тут самый решающий. Силко летает… летает. Большего сказать нечего, чудо, что его ослепший глаз ещё различает, где свет, а где тень, а сломанное в нескольких местах крыло в принципе способно функционировать, а не отмерло, отравив его тело некрозом. Какая позорная смерть для дракона была бы… Силко понимает — если Джинкс задумала, то она не отступится. И своей последней фразой он практически подписывает смертный приговор своей свободной воле, добровольно позволяя себя хомутать. О, Аурелион, как он до этого дожил… — Ты… ты что, стыдишься? — Джинкс свешивается к нему на переносицу, и Силко приходится выровнять голову, чтобы она не упала. Смотреть на неё неудобно, он не способен свести здоровый глаз так, чтобы её видеть — Это типа позорно, чтобы тебя седлали? В книгах пишут… — Скажи мне, кто эти книги писал. — Хм, — Джинкс переворачивается на живот, отталкивается, съезжает по переносице и, благо, что он успевает положить голову на лапы — приземляется ровнёхонько на разбросанные повсюду мягкие шкуры — для удобства их обоих и чтобы каменный пол не холодил так. — Ну, «Легенды о…» явно человеческие, там даже рисунки кривые, — Она зарывается в ближайшую стопку книг, — Так. Погоди. А кто ещё мог писать эти книги? Драконы разве образованные? Силко от откровенного охреневания громко хлопает пастью. — Второе унижение за такой короткий промежуток времени. Потому что вот он, например, очень даже образованный. Разбирать человеческий алфавит с его габаритами не в пример проще, чем каким-нибудь драконам побольше, а ловкостью лап он всю жизнь мог бы хвастаться. — Ой, да не важно, книги вы вряд ли писали. — Камень долговечнее бумаги. — И что, где-то есть драконья библиотека с каменными скрижалями? Не смеши, вы же терпеть друг друга не можете… О, и ещё как! — И всё же мы не вечные, а передавать знания как-то надо. — Какие? Как яйца высиживать? — Не только. Джинкс знает о драконах много. Слишком много. Возможно, она действительно среди легенд и сказок могла найти перевод каменных плит, когда-то же Силко его сам и делал, вспомнить бы ещё зачем… — Ты так и не объяснил, что в этом такого страшного. Кроме вероятности навернуться с высоты и унизить твоё чувство собственной драконьей важности. Силко не может подобрать слов. Не потому, что не знает — объяснять то, о чём сам знаешь из рваных обрывков и полумифических слухов, сложно. — Наездник — не просто человек, который засунул дракону в пасть удила, — от одной мысли в пасти скапливается вязкая слюна и на языке привкус металла — Силко его не любит, — И не тот, кто сидит у дракона на шее в любую свободную минуту — камешек в сторону Джинкс, который она игнорирует как любую информацию, которую считает бесполезной, — Это ритуал. И я не помню, чтобы последние несколько десятилетий его проводили… — он делает паузу, тут бы остановиться, но Силко Джинкс не лжёт, это ниже его драконьего достоинства, — удачно. Без смерти этого человеческого безумца. Он молчит, давая Джинкс осознать ситуацию. — Я полагаю, что правильный порядок проведения обряда давно забыт и утерян. Поэтому все попытки обречены на провал. И смерть. — Смерть человека? — уточняет Джинкс, и Силко не совсем понимает смысла вопроса, но кивает. — То есть недо-наездник помирает, а дракон остаётся живым? — Нас так просто не убить, — и Силко почти — почти — чувствует волну вселенской несправедливости, которой захлёстывает Джинкс. — Сердце у драконов тоже не останавливается, но тебе это не мешает об этом говорить. С Джинкс спорить сложно, потому что, Аурелион свидетель, она, даром что и близко не дракон, но переняла его драконью же упрямость и целеустремлённость — качества, которые он воспитал в себе сам. Спорить с собственной маленькой копией себе дороже, он перерос это уже… давно. — Тебя ведь это тоже не остановит. — Силко даже не спрашивает — утверждает. И сам почти смиряется с мыслью. Не можешь победить — возглавь. — Естественно. Найду что смогу, спрошу у кого знаю… Так что в твоих же интересах мне помочь. Да и что ты теряешь? — Джинкс, пнув ногой ближайшую книгу, возвращается на своё излюбленное место — на его лапах, у груди, где еле слышно рокочет драконье сердце, — Жил же ты как-то без меня… когда-то. — С тобой жить мне нравится больше. Силко взрослый дракон. При нём сменилось несколько поколений людей, и ещё должно смениться несколько раз по столько же, если никто не решит посягнуть на его владения и убить раньше, чем закончится его драконий век. И не то, чтобы Силко сильно страдал от одиночества — он и Севику-то не всегда охотно привечал, а уж с ней его связывали отношения сюзерна и вассала. Но Джинкс… Силко не раз жалел, что она не дракон. Он был бы доволен, если бы мог вырастить из неё наследницу, научить, как завоёвывать земли, как подчинять себе людей, как стать живой легендой, имя которой лишний раз стараются не поминать, дабы не навлечь его гнев… Но Джинкс была человеком, и он слишком к ней привязался для существа, которое живёт несравнимо дольше. В конце концов, где это видано, чтобы дракона в нос целовали перед сном. А вот Силко — да, и хотя это прикосновение едва ли ощутимо из-за толщины шкуры, моральная составляющая тут несравнимо важнее. — Я постараюсь найти всё записи, что могли оставить на эту тему. Но их вряд ли будет много, — он успокаивает дыхание, зная, что Джинкс будет греться о его чешую, и нельзя её обжечь. — Да-да-да, я поняла, ты дракон гордый, пока не пну — не полетишь, я зна-а-аю, — Джинкс плевать на распорядок дня и ночи, учитывая, как его игнорирует Силко, которому сон необходим в несравнимо больших количествах, чем людям, и она удобно устраивается, подкладывая под голову пушистую шкуру, чтобы было не так жёстко лежать. И ведь она находит. Силко испытывает благоговейный ужас (и ему даже не стыдно) и дичайшее восхищение, потому что Джинкс действительно находит какие-то ужасно древние записи (Аурелион его разорви, как они вообще сохранились?). И там действительно есть описание ритуала. Почти подробное, некоторые вещи он помнит сам, подсказывает, исправляет — текст написан более старым языком, с вкраплениями драконьей лексики для описаний, которые не имеют аналогов в человеческой речи. И на примерно второй странице его ступорит. — Меня… что со мной будет?.. — Если перевели правильно… — Джинкс кусает кончик пера, и без того уже погрызенный, — То ты останешься человеком. — Стану, это временная форма, — поправляет он почти автоматически, а затем только переваривает, — И там точно нет указания, как долго я буду… не собой? Человеческое тело слабо, ранимо и отвратительно хрупко. — Не-а. Но сам подумай — будь это необратимо, как можно было бы стать «наездником на драконе»? Так что, уверена, ты потом станешь обратно собой. — Не нравится мне это, — Силко вынужден согласиться с логикой, но менее неприятной новость не становится. — Я не буду смеяться, — отзывается Джинкс, — Даже если ты окажешься маленьким, толстеньким и плешивым мужичком за… пятьдесят человеческих лет. Силко выразительно смотрит на Джинкс — насколько это возможно с его не самой богатой драконьей мимикой, и она заливается смехом. До места проведения ритуала ещё надо добраться — а это не менее часа полёта без учёта его крыла. В ночь. В так некстати начавшийся дождь. Джинкс, не обращая внимания на мир вокруг, собирает вещи в походный рюкзак. Текст обряда и рисунок рун — в трёх экземплярах, по одному на каждом из языков и смешанный вариант. Запас пищи — скорее для Джинкс, чем для них обоих. Немного вещей, чтобы согреться. Кинжал из драконьей кости — действительно трофей, прошедший битву и обработку руками человеческого мастерства. Мел и бычья кровь в нескольких пузырьках — для рисования рун, и Силко неприятно удивлён, как неоригинальны были поколения драконов до него. Кровь, кровь, везде кровь, как будто других жидкостей или красок в мире не существует. И верёвки, несколько мотков, крепкой и надёжной, с крюками. На всякий случай и для безопасности. Сам он оставляет лишь указания — на случай, если он не вернётся. Ситуация не очень желательная, но лучше предугадать любое развитие событий. Севика уж как-нибудь разберётся, что делать, некоторые территории и без драконов же как-то жили. Джинкс обвязывает себя за пояс дважды, связывает хитрый крепкий и надёжный узел у него на шее — там, где он не перетрётся о жёсткую чешую, и залезает, уцепившись в рога руками. Пару раз стукает ногами о шею, и Силко не сдерживает вздоха — мышь, ну мышь же, наглая, безбашенная и совершенно неуправляемая. Джинкс на себе он почти не чувствует — и это напрягает. Контролировать себя в вихре из воды и ветра и без того нелегко, ориентироваться одним нормально видящим глазом и проверять, на месте ли она невероятно сложно, но Джинкс находит способ, будто чувствуя его волнение — и она стукает свободным крюком о его рог, отбивая ровный ритм. Он не бывал в этих местах… Давно не бывал, не вспомнить даже, когда именно, что-то из тех времён, когда он был невероятно юн, а драконы не чурались жить и общаться без претензий на земли друг друга. Когда те события, что сейчас называют сказками, были на самом деле. Пещера меньше всего напоминает место ритуального действа — она закрыта со всех сторон, кроме входа, в ней сухо, темно и не пахнет абсолютно ничем, будто никого и никогда здесь не было. Силко не позволяет Джинкс слезть, глухо рыкает, предупреждая любые движения, и ступает вперёд — ему-то что от темноты, он в ней видит. Видит, правда, буквальное ничего, потому что запах пещеры соответствует её наполнению. В глаза бьёт внезапным отблеском — и Силко видит воду. Да, тот самый каменный источник, всегда чистая питьевая вода в округлом бассейне, выточенный за время большее, чем несколько драконьих жизней. Силко, прищурившись, вглядывается вверх и затем коротко дышит пламенем. Сгусток чёрного огня светится в темноте и выглядит это почти невероятно, чёрное в ещё более чёрном, и поднимается наверх, пока не пропадает в нигде. Силко слышит шипение и предостерегающе дёргает головой, чтобы Джинкс не слезала. Оттуда, из высокого нигде, спускаются несколько огоньков — сейчас Силко видит, что они как будто стекают по желобкам, ведущим к озеру. И стоит им прикоснуться к воде, как огоньки загораются, вспыхивают ярче, освещая пещеру с исписанной рунами стеной и уходящим бесконечно вверх куполом. От этого места разит… не магией, нет, её-то не существует, но таким мощным руническим потенциалом, что будь Силко моложе и один, вероятно, задохнулся бы совершенно неиллюзорно. Джинкс спускается после его разрешения, идёт совсем тихо, и это совершенно не похоже на её обычную — гром и молнии, звон и шум. Она осматривается, прикасается к воде, отдёргивает руку и идёт к стенке, задирая голову наверх — стена в полтора роста Силко и ещё чуть-чуть. С её точки зрения и вовсе, наверно, гигантская. Джинкс вдруг чихает, и этот звук отдаётся таким эхом, что Силко совершенно непроизвольно дёргается, пригибаясь, готовясь к атаке. Смеётся Джинкс ещё громче, а Силко чувствует себя распоследним идиотом. — Ну, я бы даже сказала «уютненько», не будь тут всё так… аскетично — будь тут какой-нибудь камушек, Джинкс бы наверняка его пнула, но тут нет ничего. Поэтому она лишь садится недалеко от воды и начинает разбирать рюкзак, методично намурлыкивая себе что-то под нос. Чем чаще в её речи проскакивают смешки и наигранная уверенность, тем больше Силко убеждается, как Джинкс волнуется. Она вслух читает все записи и выполняет всё точно по записанному — невиданная редкость для Джинкс. Но если бы Силко не был в ней уверен, что в нужный момент она сможет собраться и сделать всё идеально, никогда бы не согласился. Как только дорожка из символов мелом доходит до кромки воды, Джинкс останавливается, вытирает лоб рукой и приветливо машет рукой. — Ну… лезь в свой бассейн купаться. И отходит. Это даже не сам ритуал — подготовка, которая наполняет всё действо смыслом. Но если он сейчас войдёт в воду, всё перестанет быть обратимым. — Ты уверена? — Силко старается говорить тише, но его голос всё равно громко звучит рычащим эхом. — Ещё можем уйти. Это безопасно. Джинкс упрямо качает головой, закусывая губы в ожидании. Она решила и она хочет. Больше её ничто не интересует. Силко не может ей отказать. Если бы стояла его жизнь на кону — не задумался бы ни на миг. Сейчас всё, что он может сделать — провести ритуал правильно. Проконтролировать. Помочь. Подсказать. Покориться, раз уж таково её желание. На самом деле он ей… не соврал. Умолчал. О том, что в случае совершенно непоправимой ситуации он знает, как остановить ритуал без вреда для неё. Это будет стоить ему жизни, и ей, вероятно, после этого придётся выживать одной, питаясь его сырой плотью, пока Севика сможет её отсюда забрать, но по крайней мере она останется жива. Не самая радужная перспектива для них обоих, но это самый, самый-самый запасной вариант. Силко не мог допустить, чтобы Джинкс пострадала. Из-за него. Он медленно вошёл в воду, чувствуя мелкую глубину — для дракона, конечно, Джинкс она где-то по пояс наверно будет. Силко не чувствует температуры воды — его чешуя слишком толстая, чтобы уловить это. Но так и должно быть. Когда Джинкс проводит пальцем от ближайшего символа к воде, размазывая границу, огоньки, которые освещали им пещеру, вдруг гаснут. Силко видит, как замирает Джинкс, боясь даже пошевелиться и что-то сделать, а сам он чувствует… что-то. В первую очередь боль, но как будто фоновую, ноюще-привычную, как когда-то болело крыло после переломов. Он чувствует, как меняется… восприятие мира. Как вдруг становится холоднее — всему телу сразу, как темнота становится всё гуще и глубже, как каменное дно озерка начинает чувствоваться не гладким, а слегка шершавым, с неглубокими длинными выемками, будто бы следами от когтей. Последним он теряет нюх. Не видит. Не слышит. Не чувствует. Ощущение появляются внезапно и каскадом — вместе с огоньками, которые снова вспыхивают, и благодаря которым Силко тут же выхватывает съёжившуюся (он видит? Он видит! Правым глазом и частично левым,) у воды фигуру, которая смотрит на него со страхом и благоговением. Она такая… маленькая. Силко замечает, как изменилось всё вокруг: стало больше, внушительнее. Как вода вдруг стала… холодной. Что ему холодно — дьявольски холодно, потому что тела людей слабы, их легко ранить, они так чувствительны к температуре… Он протягивает руку вперёд и смотрит, пытаясь понять, как его лапа могла стать… этим. Ни единого намёка на чешую. Никаких острых опасных когтей. Вода в озере прозрачная — насквозь — и Силко видит ноги. Человеческие, такие же беззащитно-голые, единственно благодаря которым люди ходят на них двоих. Вода прозрачная и не отражает его лица. Он не чувствует привычной тяжести за спиной — кажется, крыльев и хвоста он также лишился, и это мешает ему даже попытаться сделать шаг — он совершенно не уверен в собственном равновесии. Но сделать его ведь придётся. Он должен…должен выйти из воды сам. В этой части ритуала вся ответственность на нём самом. В голове появляется мысль: может, поэтому все иные обряды проваливались? Драконы… люди…драконо-люди просто не желали выходить? Не желали чувствовать себя столь же слабыми и несовершенными, как и те, кто мечтал их оседлать? Не желали отдавать собственную силу и мощь в руки того, кого с лёгкостью можно вспороть когтем, раздавить лапой, перекусить в один присест? Джинкс смотрит на него так, словно он — ожившее божество (в легендах, говорящих о происхождении драконов, есть доля правды), и ждёт, не двигаясь. У неё испачкан лоб, руки и чуть-чуть колени мелом, и Силко хочется это смыть. Он идёт. Первый шаг даётся с трудом — вода… вязкая. Тяжёлая. Но одновременно она как будто поддерживает, помогая удерживать равновесие. Он водит руками по воде, понимая, что ему не за что ухватиться, но отчего-то ощущение глади под ладонью — холодной — даёт уверенность. Когда он выходит из воды, Джинкс смотрит на него снизу вверх — он выше её, он чувствует это, правда, непонятно на сколько. Взгляд Джинкс расплывчатый, несфокусированный, но Силко видит, как он бегает по всему его телу, и от этого становится… неловко. Как она там говорила, маленький, толстый и плешивый? На голове у него вместо гребня — волосы, которые он зачёсывает назад каким-то неуловимо-человеческим движением, откуда только пришло… Он пальцами — они такие тонкие, такие чувствительные — ощущает слева неровность на коже у виска. И ниже, около глаза, и, кажется… он не может им моргать?.. Пока он занят осознанием себя, Джинкс оказывается рядом, почти вплотную, и это несколько пугает, но Силко удерживает равновесие. Она действительно всё ещё ниже его, но уже не настолько много. Смотрит в глаза пристально, спускается ниже, будто ощупывая, и затем снова в глаза. — Ты такой… вау, — говорит она шёпотом, и протягивает руку к его лицу. Он чувствует прикосновение её пальцев к собственной щеке, и это… странно. Мягко. Горячо — у неё тёплая кожа? Он осторожно поднимает руку и берёт Джинкс за запястье — ладонь и вправду обжигает жаром. От неё. Спустя время Джинкс… смущается. Отводит взгляд, кашляет как-то сдавленно, отходит, старательно на него не глядя. Возвращается к записям, и Силко идёт к ней. Идти по каменному полу… сложнее, чем в воде, но, кажется, он приноровился. Он повторяет её движения — осторожно, с помощью рук, садится на колени, и чуть жмурится от цвета огонька, который человеком ему кажется ярче и неприятнее. — Эм… а дальше… надо снова рисовать, — Джинкс задумчиво смотрит в записи, украдкой посматривает на него и почему-то отворачивается. Силко не комментирует, ждёт. Смотрит, как она, вскрывая пузырёк с кровью, окунает в него палец и, разворачиваясь, упрямо сжимает губы. — Знаешь, — замирает она, и с её пальца срывается капля и падает прямо ей на колено. — Так это, ты… в общем… ты красивый. Очень. Даже с этим вот, — она второй рукой очерчивает зону вокруг глаза, и Силко прикасается к нему специально, чувствуя… шрамы. Как грубые драконьи, глубокие, но на такой нежной человеческой коже. — Ты прямо… Очень. Ровно противоположность тому, что я сказала, — она улыбается, вспоминая, — Высокий. Худой. И волосы у тебя… на месте. Тёмные с проседью… ну, такие серые нити. И… я бы дала тебе лет… ну тридцать с хвостиком. Тридцать пять? Будь ты монархом, я бы поверила сразу, тебе хочется поклониться. Джинкс тараторит и волнуется, но Силко успевает её понять. Правда, не готов поверить в такую нескромную оценку. Его занимает другое. Джинкс. Она такая… худенькая. Совсем тонкая. С огромными глазами — даже по его драконьим меркам. Живая — судя по мимике, которую он может теперь разглядеть в деталях. Тёплая — и этот факт ощутимее предыдущих, он ощущает её тепло даже на расстоянии. — Только не дёргайся, ладно? Я осторожно, — предупреждает Джинкс, кладёт ему руку на плечо, чтобы быть устойчивее, а затем цокает языком — Силко знаком этот звук, но он совсем не уверен, что понимает, как это возможно — язык у людей даже физически какой-то другой, и он пока не пытался даже говорить. — Ложись на спину, — Джинкс просит, придерживая всё так же за плечо, и спину обдаёт холодом, когда он опускается. Джинкс чуть сдвигается, сосредоточенно глядя куда-то в район того места, где у людей начинаются ноги, и затем чистой рукой вытаскивает из рюкзака какую-то мелкую шкуру. — Слушай, на. Прикройся, — говорит она, швыряя шкуру на него, и Силко в полном непонимании, о чём она говорит. — Ну… эм… пах. — он всё ещё не понимает, и Джинкс сама укладывает ему шкуру ниже пояса, которая… щекочет тело. Если она хотела его согреть, так ему вроде не особо холодно. Холоднее, конечно, чем было в своей чешуе, но не то, чтобы совсем уж плохо. Но когда Джинкс садится сверху, он предполагает, что это для её удобства. Шкура обработанной частью всё ещё щекочет кожу, но от этого действительно становится теплее, особенно когда Джинкс чуть ёрзает, устраиваясь удобнее. — Я начинаю, — предупреждает она и Силко лишь согласно прикрывает веки — Аурелион, люди так и живут, моргая, каждый раз окунаясь глазами в темноту на мгновение? Джинкс касается его горла, и он снова чувствует жар её пальцев и при этом прохладу крови. И запах — слабый и отнюдь не такой приятный, каким он казался раньше. Более… металлический, что ли. На горле щекотно. Он сглатывает, ощущая, как под пальцами Джинкс движется… что-то, и она чуть сердито на него смотрит, исправляя линию. Далее — грудь, и Силко вздрагивает от каждого прикосновения, потому что это так странно. Он никогда не чувствовал, чтобы что-то было прохладными и тёплым одновременно, отличалось так слабо и в то же время так ощутимо от того, к чему он привык. Джинкс выводит руны на его теле, и он чувствует, где под кожей находятся кости. Джинкс прикусывает губу, сверяясь с рисунками, и всё рисует и рисует, обмакивая пальцы в кровь снова и снова. И спускается ниже, к животу, и там от этих касаний щекотно — Силко дышит им, и Джинкс уделяет этому месту особое внимание, чтобы ничего не испортить. Она сдвигается, приподнимается на коленях, возвышаясь над ним — и это очень, очень непривычно, он чувствует себя беззащитным и подчинённым, но он готов терпеть это, потому что… Потому что Джинкс он готов это позволить. Убедившись, что всё нормально, Джинкс сдвигается дальше, усаживается между его ног, распихивая их шире, и тянет за руку, вынуждая оторвать спину. На нём удивительно быстро сохнет кровь и руны даже не стекают, лишь чуть стягивают кожу. На руки наносить линии проще, Джинкс прощупывает каждую его мышцу, и Силко явственно ощущает, как слабо это тело. Будь он человеком… Вряд ли бы добился бы того, что у него было сейчас. — А теперь — спина! — тем временем объявляет Джинкс и переползает назад. Она ведёт пальцами от самого загривка — и, о, Аурелион, Силко пробивает каким-то странным ощущением, так, что он буквально чувствует свой позвоночник, который готов ощериться костяными гребнями. Этого не происходит, конечно, потому что гребни исчезли, как и всё драконье, но ощущение не ушло. Силко дрожит — это ужасное, отвратительное человеческое умение, но он не способен его остановить. Он чувствует, как у него учащается дыхание, как вдохи становятся неглубокими. Начинает болеть голова — с этим он уже был знаком, но, кажется, человеком это ощущение ещё более неприятное. — Тебе холодно? — вдруг прямо на ухо шепчет Джинкс, и Силко еле сдерживается, чтобы не рыкнуть в ответ. Но отчего-то от её дыхания — горячего! — становится чуть легче. Он отрицательно качает головой — ему ведь действительно не холодно, ему… странно. Джинкс вдруг целует его в плечо — он знает это движение, но совершенно не готов к тому, как это ощущается человеком. Он тут же кладёт руку на это же место, стараясь запомнить. Джинкс за спиной прыскает смехом. — Ты такой чувствительный… А ещё дракон. Силко не комментирует, потому что Джинкс ему просто не даёт опомниться, снова возвращаясь к рисованию. Она соединяет линии, идущие от живота, на спине, завершая всё это длинной идущей по позвоночнику полосой, и Силко совершенно против собственного желания выгибается под этими пальцами. — Готово, — Джинкс всё ещё шепчет, но звук чуть дальше — отошла полюбоваться. Поэтому Силко не двигается, позволяя себя рассмотреть. Судя по всему, действительно всё. Она подходит и протягивает руку — без её помощи он действительно не встал бы, и с бёдер слетает шкура, кое-где запачканная кровью: на выброс, такое только сжечь. Джинкс смотрит либо показательно в глаза, либо куда-то в сторону. — А теперь самое противное… Силко старается не двигаться, чтобы не испортить рисунки, и Джинкс приходится самой доделывать ритуал. Она выливает остатки крови (надо же, рассчитала так, чтобы хватило!) в небольшую каменную плошку, а затем несмело приближается к нему, зачарованно глядя на кинжал. (Теперь Силко понимает, почему люди боятся драконов — от одного взгляда на лезвие кажется, что им можно разрезать не только кожу, но и всё тело насквозь). — Сможешь сам? — Джинкс протягивает ему кинжал, держа за плоскую часть лезвия, и Силко берёт его с максимальной осторожностью, на которую способны его дрожащие отчего-то сейчас руки. Аурелион, какие же они… человеческие. — Это может быть больно, — говорит Джинкс, когда он уже примеряется, как сделать разрез, — Ну, то есть… У нас же кожа тонкая. Легко режется. Не надо глубоко, иначе ты себя убьёшь. Силко и рад бы отдать ей кинжал, но это в нарушение ритуала. Допустимая оплошность, но нежелательная. Он на пробу прижимает палец к кромке и после лёгкого нажатия чувствует то, что люди называют «болью». С пальца идёт кровь — человеческая, ярко-красная, жидкая, и Силко слизывает её тут же, пробуя. Она… он пробовал человечину на вкус (не то, чтобы об этом хотелось вспоминать, но забыть это не получится при всём желании), но сейчас кровь кажется совершенно иной. Слаще как будто. Приятней. Вкуснее. — Палец не отгрызи, — шепчет Джинкс, и Силко понимает, что, видимо, в очередной раз забыл об окружающем мире. Ощущения от раны терпимые, и потому он смело и не задумываясь ведёт по руке вниз, вскрывая кожу. И шипит — обнажая клыки, чувствуя их скрежет. Кровь течёт так легко — у драконов другая, густая, он не привык к этому, и почему-то так занимательно смотреть, как кровь струйкой стекает к ладони и по пальцам. Джинкс подставляет плошку вовремя, чтобы кровь не пролилась на пол зря, и чётко следит за объёмом. — Хватит. Силко поднимает руку и ведёт языком вдоль разреза — сладко, много, легко. Пить можно, как воду. Он отвлекается довольно быстро, потому что чувствует на себе взгляд Джинкс, и берёт обеими руками плошку со смешанной кровью. Она разная по цвету, образует красивый спиральный узор… Силко хочет спросить, готова ли Джинкс, но она становится на колени перед ним раньше и склоняет голову. У него есть всего пара секунд, и он тратит их на то, чтобы запомнить, как Джинкс выглядит вот так близко, рядом. Вряд ли ему когда-нибудь захочется повторить этот обряд, поэтому они в таком виде — это единственный шанс. А затем он одной рукой осторожно поднимает её лицо за подбородок, вынуждая смотреть себе в глаза. И выливает смешанную кровь на голову. Помазывая её на царствование над ним. Кровь течёт — медленно, вязко, сперва по волосам, затем лбу, заливает глаза — Джинкс зажмуривается, — к губам и ниже, капает на пол. Силко чувствует это. Впервые с момента, когда он стал человеком, в груди появляется чувство привычного жара. Того, которое знакомо каждому дракону с момента своего появления на свет. Его пламя. Его сила. Его жизненная энергия, облечённая в обжигающие сгустки, которые драконы могут исторгать из собственного нутра. И оно жжётся. Разрывает внутренности. Сжав зубы, Силко терпит. Если он не справится — он просто испепелит Джинкс на месте. Она не выдержит этого пламени. Люди не способны выжить, если оно коснётся их хрупких тел. Ему не останется даже её тела, даже кости — лишь зола. Силко не хочет об этом думать, когда чувствует, как бьётся его сердце, стараясь затушить смертельное драконье желание. У Джинкс дрожат веки, она чуть приоткрывает глаза — на ресницах у неё висят капельки крови — и смотрит на него, чуть приоткрыв рот, и Силко концентрируется на том, как она, видимо, неосознанно, слизывает кровь. Ему нестерпимо хочется сказать ей что-нибудь успокаивающее, но он не может, потому что если он сделает хоть что-то, он всё испортит. Если люди, попав в драконье пламя, погибали мгновенно, то Силко сейчас сгорал медленно и мучительно изнутри. Все руны, сделанные кровью, на его теле постепенно чернеют — кровь попросту запекается — а затем пропадают, оставляя на коже ожоги по форме. И это больно даже по драконьим представлениям, и Силко не может понять, где больнее, потому что эта боль всюду. Джинкс вдруг вскрикивает, и сквозь застилающую глаза кровавую пелену Силко видит, как Джинкс прижимает ладонь к колену, как будто что-то смахивая с кожи. Осознанием его пробивает внезапно: она ведь не вытерла то пятно… В голове взрывается болью так, что он теряет зрение — полностью, не различая даже света и темноты, а затем — через сколько, он не может даже сказать — он чувствует, как к его губам — человеческим — прикасается что-то влажное и горячее. У него нет сил сопротивляться, и он чувствует привкус крови. Зрение резко проясняется, и Силко понимает — сам не зная как — что это Джинкс. Джинкс. Его. Целует. Он не способен ей отказать, и он не знает, что ему делать, потому что обряд сорван, он должен был сказать Джинкс про пятно! — и, вероятно, она скоро погибнет, и это их последние мгновения, и он подчиняется инстинктам, которых у него никогда не было, потому что, Аурелион свидетель, он дракон от рождения, он не знает, как ведут себя люди, и поэтому он позволяет себе уложить ладонь Джинкс на шею и требовательно вжаться губами. Он просто повторяет её действия, и язык наконец-то его слушается, в этом соприкосновении есть что-то неотвратимо прекрасное и непонятное одновременно, потому что он чувствует кровь, он чувствует, вероятно, слюну, и совсем лёгкий запах палёного мяса. Джинкс прижимается к нему вплотную, он чувствует её одежду, которая царапает и раздражает кожу, а затем — как между ними оказывается прохладная по сравнению с его горящим телом ладошка. И ощущение одежды быстро исчезает. Теперь он чувствует её кожу — она прохладнее, о неё он практически охлаждается, и становится легче, и даже как будто пламя, горящее где-то в животе и ниже, перестаёт быть таким интенсивным. Джинкс медленно отодвигается — и между их губ повисает плотная бледно-розовая слюна вперемешку с кровью. — Помазанная драконом. — Джинкс шепчет, и Силко понимает, что она… говорит на драконьем, чуть неумело, соскальзывая на рычащих звуках, но говорит! — Невеста дракона. Силко искренне верил в Аурелиона, создателя драконов, но прямо сейчас он готов стать вероотступником. Но вместо этого он отвечает — и язык его слушается, человеческий, неумелый, но всё же. — Помазанная драконом — жена дракона. И он почти готов когда-нибудь потом простить ей тот факт, как она легко обвела его вокруг своего человеческого пальца, не просто нарушив ритуал — смешав два, смертельно опасных, искажённых и давно забытых. Безумица. Под стать ему. Он овладевает ей тут же, на каменном полу, забрызганном кровью — бычьей, его и совсем чуть-чуть её, у неё очень тонкая нежная кожа, нежнее его, и этот случайный ожог на ноге кровит. Он не знает, как это должно быть, как это принято у людей, как этого хотела бы Джинкс, он делает по-своему, потому что неверно тут поступить невозможно, и желания, древние, как сам мир, известны всем, даже драконам, которые не рождаются из чрева, а появляются в пламени вулканов волей Аурелиона, вызывая своим рождением катастрофы. Он чувствует жар, всё ещё сжигающий изнутри его тело, он чувствует прохладу, которую дарит её тело, но когда он берёт её, её кожа под его руками тут же становится горячее. Джинкс хрипит, по щекам её текут слёзы, но она упорно цепляется за него, царапает шею и плечи, прижимается так, будто хочет стать с ним одним целым, слиться с ним. Он возвышается над ней, смотрит ей в глаза и видит собственное отражение в зрачках, и в любой другой момент он бы присмотрелся, чтобы понять, как он хотя бы выглядит, но не сейчас. Он чувствует горечь в горле, этот мёртвый вкус, и позволяет чёрной густой жидкости медленно вытечь изо рта. Каплями она падает на Джинкс: одна на грудь, другая на горло. Третью Джинкс ловит ртом и прижимается к его губам, требуя поделиться. Его пламя внутри взрывается, и Силко чувствует себя даже не равным, а много, много сильнее самого Аурелиона. Всемогущим. Способным к созиданию чего-то совершенно идеального. Ему становится совершенно понятно, почему об этих обрядах решили молчать. Когда он возвращает себе контроль над телом, когда он снова ощущает себя способным что-то делать, он понимает, что мёртвой хваткой всё ещё держит Джинкс. Между их бёдер липко, сухо, на коже похрустывает засохшая кровь, которой как-то много, но главное, что видит Силко, целенаправленно глядя на колено Джинкс, это две едва заметные чешуинки, которые переливаются приятным бледно-голубым цветом. Ему хочется взреветь, но этого удовольствия он лишён. Вместо этого он целует Джинкс в макушку, и у него даже получается. Когда Джинкс поднимает голову, он видит её глаза — с узкими зрачками, которые тут же становятся обычными круглыми, стоит ей сфокусировать на нём зрение. Всё, что ему сейчас хочется — совершенно по-драконьи, да и, наверно, по-человечески собственнически укрыть её собой. Было бы от кого, но рациональность сейчас — это не про него. Он ревнует её ко всему миру. У него есть ещё немного времени, прежде чем он сможет встать, войти в воду, смыть с себя остатки крови и снова стать собой, избавившись от несуразного человеческого тела. Расправить крылья, памятуя, что левое сломанное всё ещё плохо его слушается, а глаз — не видит ничего, кроме света и темноты. Огласить пещеру рыком, зная, что на этот раз Джинкс поймёт его рык. И покинуть это место, вместе с ней, которой теперь не страшен никакой дождь и ветер снаружи. Потому что в ней теперь есть часть его пламени. Оно, вероятно, приобретёт свой цвет в тот момент, когда Джинкс сможет принять окончательно себя. Силко кажется, что оно будет нежно-голубым. Обманчиво-мягким, но не менее смертоносным, чем его. Ему предстоит вырастить из неё дракона. Он готов пожертвовать ради этого всем — своими территориями, своим народом, своим рыцарем. Собой. Но на последнюю жертву не согласится сама Джинкс. Она потребует, чтобы он всегда был рядом с ней. И он согласится.