***
Ей двенадцать. Повсюду трупы, боль и стоны. В родной стране война, и Цири не может с этим помочь. Бабушка — единственный оставшийся родной человек — умирает прямо на руках, взяв обещание найти Геральта. Геральт, кажется, когда-то поклялся ее отцу быть защитником для нерожденного младенца. И теперь у Цири не остаётся другого выхода. Найти Геральта. Стать семьёй. Выжить и быть счастливой.***
Геральт привозит ее в свой дом. Место, где он вырос. Огромный замок, за которым больше некому следить, ведь его обитателей осталось так мало. Цири глядит по сторонам жадным взглядом и отвечает на все вопросы смущенной улыбкой. Ее принимают, ее любят и о ней заботятся. Цири почти счастлива. — Не думал, что увижу твою морду здесь снова! Геральт подскакивает с таким счастливым выражением на лице, что Цири давится молоком, а потом оглядывается. — Эскель. У новоприбывшего кривая ухмылка и совершенно безбашенный взгляд. Она не до конца понимает, что это значит, но бабушка говорила остерегаться таких мужчин. Цири поняла ее слова только годы спустя. — А это кто у нас? Он наклоняется так близко, и перед глазами проносятся мельчайшие детали: шрам, пересекающий левую щеку; темно-медовые глаза, словно видящие ее насквозь; кудряшки темных волос, мило спущенные к уголкам глаз, выбивающиеся из пучка на затылке. — Цирилла. Из Цинтры. Она хочет сказать это гордо и будто бы лениво, как говорила бабушка, но выходит наоборот: пискляво и будто бы даже плаксиво. Эскель выпрямляется и громко смеётся, откинув голову назад. Ей кажется, что этот издевательский смех больше никогда не выйдет из головы.***
Цири возвращается в замок ближе к закату, замёрзшая до такой степени, что лучше горячей ванны и быть не может. Но жизнь рушит ее планы мгновенно и без сожалений. — Цирилла из Цинтры. Эскель сидит на лавке, спиной привалившись к груди какой-то женщины. Цири думает, что не хочет знать, чем они будут заниматься. Цири просто не желает этого знать. — Эскель? Она кивает равнодушно, давно отрегулировав тон, которым с ним нужно говорить. Чтобы не поддаваться этому гнусному сарказму. — В двенадцать лет эта девчонка призналась мне в любви, пробравшись ночью в комнату. Я знатно пересрался, — продолжает он, не отводя взгляда. Его руки по прежнему поглаживали бедра спутницы. — О, это так романтично, — фыркает другая девушка, которую Ламберт держит на коленях. Он умудряется ещё послать ей извиняющийся взгляд. — О да, было очень романтично тащить ее за шкирку к Геральту. Тот так и брызгал слюной. Ты тогда доставила мне кучу неприятностей, Цирилла из Цинтры. Братец подумал, что я тебя соблазняю… Будто бы меня могут привлекать сраные малолетки из богатых домов! Цири хочется подойти и со всей силы залепить ему пощечину. Или оттащить от этой девки и обмотаться вокруг него как лиана, только чтобы рядом. Или ещё лучше — нажаловаться Геральту, со всеми вытекающими. Вместо этого Цири издевательски щурится, выдавливая полуулыбку: — Мне было двенадцать, Эскель. А ты такой взрослый и сарказмом пышущий дяденька, пытаешься задеть меня этим? Какая жалость, что это был единственный раз в твоей жизни, когда тебе искренне признавались в любви. Так и быть, вспоминай его почаще, возможно, это залечит твою душевную рану. Цири посылает зрителям воздушный поцелуй, стараясь не заострять внимание на потемневших глазах Эскеля, а потом скрывается в своей комнате. Он такой отвратительный. Он все такой же отвратительный, а ей будто все также двенадцать, и очень хочется верить в настоящую сказочную любовь. Цири кутается в пуховое одеяло, стараясь не думать, чем он в данный момент лечит свои душевные раны. А ещё, почему Геральт с Весемиром допускают устраивать в замке Содом и Гоморру.***
— Это было красивое выступление, знаешь? Ламберт присаживается к ней за завтраком, стараясь не дышать перегаром. Цири смеётся, кидая таблетку от головы. — Спасибо. Ты тоже неплохо держишься. Он посылает благодарный взгляд, а потом снижает голос до шёпота: — Я о том, что, ну… Тебе нравился Эскель, это было давно? Неважно. Ты была милым и доверчивым ребенком. Нет, нет, ты осталась милой и все такое, просто… Это ублюдский поступок — издеваться над чувствами влюбленной девчонки. Он идиот. И совсем не достоин ничего из того, что ты могла бы дать. Ламберт заканчивает свою тихую речь похлопыванием по спине, а потом принимается за еду. Цири сглатывает тягучую слюну, пытаясь сдержать внезапные слезы. Очень обидно, когда ты кого-то любишь, а этот кто-то даже не выходит на завтрак, не говоря уж об ответных чувствах. Она опускает взгляд на колени, чувствуя себя полной дурой.***
Геральт появляется ближе к ужину, находя ее в библиотеке, и приветственно целует в лоб. — С Весемиром провели веселые сутки в подвале с алкоголем? Цири подмигивает смущенному отцу, захлопывая старый том какого-то романа. Она читала его в детстве, пробираясь сюда тайными тропами, чтобы не попасться на глаза Эскелю, который обязательно бы засмеял за выбор литературы. Или опять свёл бы все к тому глупому признанию. — Ага. Ламберт рассказал мне о вашей стычке. Ещё не надоело? Цири вопросительно хмурится. И чего ей должно надоесть? Они здесь третий день, а стычка была всего одна. Кажется, это ещё не считается отомщением за свое разбитое детское сердце. — Цири. Я люблю тебя всем сердцем, но иногда ты упрямее осла. Ещё в двенадцать лет, твоих, между прочим, был разговор обо всей этой катавасии. Она закатывает глаза, боясь своего же ответа. Потому что ничего из этого не понравится Геральту. Он будет злиться и сведёт все к капризным желаниям. А не к тому, что она может и правду испытывать это чувство. Влюбленность. Любовь. Болезненную привязанность. Он будет так зол, что переплюнет свой гнев, который обрушился на Эскеля в ту ночь. Лучше бы она тогда сидела в своей комнате, тихо плача от невозможности быть с ним.***
— Какого хера? Эскель вскакивает мгновенно, хватаясь за нож. Он в одних штанах: помятый и сонный, с растрепанными кудряшками. Цири молча хлопает глазами, думая, что видит перед собой самую чудесную картину на свете. Это не идёт в сравнение с той галереей, которую тщательно отбирала бабушка. Это лучше. — Ты забыла где твоя комната, малявка? Или искала Геральта? Что, снятся ужастики? Иди рыдать на плече у своего новоприобритенного папаши. Это кажется такой неприкрытой ревностью, что уже не смешно. Он отчаянно ревнует ее к Геральту, потому что тот был когда-то всем для Эскеля. Воспитателем, учителем, наставником всего. А сейчас он возится с Цири, и это бесит до зубовного скрежета. Но Цири не злится, и даже не хочет это обсуждать. Она здесь не за этим. — Я хотела сказать. Это очень важно. — Ты издеваешься? Эскель устало выдыхает, хлопая себя по лбу, а потом оглядывает ее внимательно. — Поэтому приперлась сюда глубокой ночью, в одной рубашке? Ей становится неловко, потому что, ну… Желание было резким и решительным. Она должна была прийти сюда именно сейчас. Не было времени одеваться или заплетаться. Нужно было сказать. — Я люблю тебя. Цири с силой жмурится, сжимая кулаки. После вылетевших слов, это уже не кажется правильным. Но какой тогда нужен мир, если любовь — настоящая, которую испытывают люди, должна быть неправильной? — Ты сдурела? У Эскеля тихий и до дрожи пробирающий голос. Это не кажется правильным. В романах, которые Трисс читала ей перед сном иногда, рыцари падали ниц перед влюблёнными дамами, давая клятву вечной любви и верности. Они не обвиняли своих дам в дурости. — Нет, я правда тебя люблю. Честно-честно. И мне нужно было признаться, потому что… Я просто тебя люблю. Цири переводит взгляд на замолкшего мужчину, и тут же испуганно охает. Эскель кажется таким злым, что все мысли вылетают из головы, как потревоженные птички. — Почему ты злишься? Она действительно не понимает. Это ведь любовь — на нее не злятся. — Ты глупая маленькая девочка, — стонет он, пряча лицо в ладонях. Ей хочется подойти и обнять его, но навряд ли это уместно. Точно не сейчас. Эскель отмирает мгновенно, стоит ей протянуть руку в его сторону, и тут же хватает за запястье, с силой сжимая. — Идём. Он шипит, тащя ее по темным коридорам, и Цири не остаётся ни единого выбора, кроме как послушно перебирать ногами. И все волшебство признания заканчивается, стоит ему начать долбить своим кулаком в двери Геральта. Долбить с остервенением, крепко сжимая челюсти и не поднимая на нее взгляда. — Эскель.Цири? Что происх… — Забери своего ненаглядного ребенка, Геральт. И объясни на пальцах, раз уж сама не может додумать, что нет смысла врываться к мужикам в комнаты ночью, в одной сорочке, чтобы признаваться в любви. Не дожидаясь ответа ошеломленного Геральта, он уходит, так и не посмотрев в ее сторону. Цири глотает молчаливые слезы, впервые узнавая их вкус — горечь и боль. А потом ещё несколько часов, вплоть до рассвета, выслушивает нудные речи приемного отца.***
Цири ставит книгу на полку, по пути дёргая отца за пряди волос. — Ничего страшного не случилось, Геральт. Обычная перебранка. Не переживай на этот счёт, пожалуйста. Он не выглядит особо довольным, но успокаивается. Цири ему никогда не лжет, и этот случай нельзя считать исключением. Ведь действительно — ничего и не случилось. Все тот же обмен любезностями, все те же чувства с ее стороны и неприкрытое презрение — с его. — Эскель не твой человек. Она хочет сказать, что Эскель вообще не человек. Никто из нормальных людей не станет кидать твою любовь тебе в лицо, будто бы это дерьмо. — Это понятно, — отвечает Цири, криво улыбаясь.***
На ужин они приходят с Геральтом почти в обнимку, успевая сменить тему и повеселиться. Цири громко смеётся, опускаясь рядом с Ламбертом. — Надеюсь, вы травите байки лучше него, — рыжеволосый указывает пальцем на Койона. — Возможно, — пожимает плечами Цири. — Геральт вспоминает, как я училась владеть мечом. Мужчины смеются, выражая свое согласие с Геральтом, и ей остаётся только закатить глаза. — Это было весело, — соглашаются они. — Не так весело, как твоя беготня за Эскелем. Помню, он прятался у меня в комнате до самого заката, только бы не встретить тебя. С лица всех троих мигом спадает улыбка, и Геральт поворачивается к Койону, который все ещё смеётся над какими-то далеко не весёлыми воспоминаниями. Ламберт предупреждающе кашляет, глядя на возмущенного Геральта. — Да. Было весело. Цири говорит спокойно, будто бы не она простояла три часа в пустом коридоре, чтобы объясниться с ним. Чтобы сказать, что ничего страшного не случилось. Что ее признание не поставило крест над их отношениями. И что она может любить его молча, не требуя взамен ничего. — Я была настоящей идиоткой, — продолжает она, вилкой кроша содержимое тарелки. Он прятался в комнате другого человека, только бы не смотреть на нее. Только бы не слушать. А она стояла. — Тупой курицей. Вилка выскальзывает из вспотевшей ладони, и приземляется на стол с громким звоном. — Я не голодна. Цири вылетает из зала так быстро, что Геральт давится очередной порцией нравоучений. Вот бы она оглохла. Только бы не слушать опять, как Эскель — что в профиль, что в анфас, — ей никакая не пара.***
Цири сидит на полуразрушенном камне, что когда-то служил этому замку мостиком, дающим дорогу через башни. Ветер все так же творит с ее волосами полную ерунду, а глаза на мокром месте. Кажется, что это место только и делает, что заставляет ее страдать. Не место, нет. Человек. Один — единственный. Последние шесть лет они с Геральтом и Йен жили в городе, и она ни разу не видела его. Это было к лучшему. Будто бы стертый из памяти сон, что она любила и боготворила мужчину, который лишь усмехался ей в лицо. Не нужно было сюда возвращаться.***
Цири спускается в лабораторию, в которой Весемир любил варить успокаивающий чай из собранных в лесу трав. Они тогда довольно занимательно проводили время, и она была счастлива. — Геральт тебя обыскался. У Эскеля какой-то напряжённый или, быть может, даже сломленный тон, а в руках полупустая бутылка чего-то явно крепкого. — Если бы Геральт хотел, он бы нашел меня. Цири пожимает плечами, подходя к камину. Ей опять ужасно холодно. Боже, все что с ней происходит в этих местах, все это — самое отвратительное. Как же хочется обратно: к теплой и понимающей Йен и к Лютику, который ласково приобнимет за плечи, запевая спокойную мелодию. — Тебе не надоело пить? Цири спрашивает неохотно, только из лучших побуждений. Потому что молчать с ним в одном помещение — настоящий ад. А ещё потому, что не помнит ни единого дня, когда бы Эскель не нажирался до паскудного состояния. — Тебе не надоело крутить передо мной хвостом? Цири думает, что конкретно устала от насмешек, и поворачивается, чтобы раз и навсегда заткнуть его, но натыкается на любопытствующий взгляд и полную серьезность. — Я не кручу перед тобой хвостом, Эскель. Во-первых, у меня нет хвоста; во-вторых, мне больше не двенадцать лет, и напыщенные агрессивные мерзавцы, для которых издеваться над ближними — дело жизни, меня не привлекают; а в-третьих, как мне может что-то надоесть, если мы видимся впервые за шесть лет? Что ты хотел этим сказать вообще? Она знает, что давно покрылась красными пятнами гнева и смущенности, но не собирается останавливаться. Что это за претензия вообще такая? Сколько можно издеваться? — Так ты меня больше не любишь? — все с той же серьезной миной уточняет он. — И Геральт напиздел, когда просил держаться подальше, только бы ты не рыдала у него за спиной? И я могу наконец появиться в общем зале? Цири удивлённо моргает, пытаясь переварить услышанное. Геральт ему угрожал? Он опять взялся за старое? Да Боже, ей ведь действительно больше не двенадцать. — Не могу поверить, что ты оправдываешь свое скотское поведение Геральтом. Она тяжело вздыхает, а после садится с ним рядом, обхватывая себя руками. — Он и в правду сказал держаться от меня подальше? Эскель пару минут молча препарирует ее внимательным взглядом, будто что-то ищет. — Сказал? Нет, малявка, он прижал меня к стенке, как какую-то блудную девку, чтобы прорычать своим грозным голосом, что я — последняя скотина, — не имею ни малейшего права дышать с тобой одним воздухом. — Чушь какая. Мы все дышим одним воздухом. Цири думает, что это похоже на Геральта. Одноклассник, который провожал ее после уроков, ещё долго обходил их дом стороной. Всего то и стоило встретиться с Геральтом один раз. — Тебе тогда здорово досталось, да? Когда я тебя сдал. Ламберт говорит, его нудные речи блуждали в коридорах до самого утра. — Ты не слышал? — Цири вопросительно склоняет голову. — Мне казалось, он кричал так, что буквально каждый слышал слово в слово. Эскель хмурится, ногтями корябая горлышко бутылки. — Меня не было здесь. Пошел прогуляться. Это выходит напряжённо и зло. Опять накатывает тревога, как всякий раз, стоит им столкнуться. — Да. Хорошее время для прогулки. Зима. Лютый мороз. Глубокая ночь. Волки воют в лесу. Ты же был в одних штанах, нет? Классная вышла прогулка? Цири улыбается краем губ, подмигивая смущенному мужчине. Не одному же ему, право слово, вести себя по-скотски. — Ну, я хотя бы не слышал тех самых словосочетаний Геральта, которые описывали меня, как: «нет, Цири, он тебе не пара. Вы не можете быть вместе. Ты слишком хороша для любого, кто здесь находится. Эскель не сможет быть тебе хорошим любимым. Ты не любишь его, это детские капризы. Он тебе не подходит ни коим образом». Цири болезненно морщится, не отводя от него взгляда. Да, лучше бы она тоже прогулялась тогда с волками. Не так, чтобы слова Геральта хоть что-то тронули в душе, но было ужасно обидно. Не за себя. За Эскеля. Он не смел так говорить, но все равно продолжал, разбивая ее сердце раз за разом. — Прости. Я была ужасно глупой. — Ты была…? — Эскель. — Нет, правда, разве что-то изменилось? Она смотрит на упрямо поджатые губы, практически чувствуя его желание задеть ее. Растоптать. Унизить также сильно, как сделали с ним. Сколько ещё Ламберт или Койон издевательски шутили над ним, когда они с Геральтом уехали? Невероятно много ему пришлось выслушать, какая он неподходящая партия. И что думает об этом сама Цири. — Почему ты так верил словам Геральта о том, чего ты заслуживаешь, а чего нет. То, что он старше, ещё не делает его мудрее. Для меня ты был самой подходящей партией из всех на целом свете. Я так считала. И было неважно, что скажет Геральт, Ламберт или Весемир. Они такие же люди, и если им не удалось найти в жизни кого-то, кто будет считать их центром вселенной, почему ты должен думать так же? Цири склоняется к нему всё ближе и ближе, буквально разбивая словами все те преграды, которые понаставил Геральт. Эскель гулко сглатывает, будто растеряв весь свой запас шуток и ответок, которые он копил все шесть лет. Он переводит свой бегающий взгляд на ее полуоткрытый рот, и это говорит о многом. — Важно ведь то, во что верили мы. Она не сдерживается, думая, что хуже этого быть уже не может. Прошлая попытка не обвенчалась успехом, и ей пришлось сбежать от самой себя на долгие шесть лет, но история циклична. И если всё опять пойдет прахом, сбежать будет ещё легче. Но она не упустит своей возможности. Цири тянется ближе, практически падая сверху, тут же касаясь его губ своими. Геральту стоит засунуть свою злость куда подальше. Потому что Эскель отвечает. Прижимает к себе с такой силой, что ей не хватает воздуха. Но если умирать от любви — оно того стоит.