***
Гремят взрывы. Слышатся крики. Механический голос в рациях связных отрывисто сообщает новости. События мешаются в кучу и становятся кружащимся калейдоскопом цветов. Приказы сверху падают один тяжелее другого. Отступать. Идти вперед. Продолжать нападение. Ждать. Не оставлять никого в живых. А люди получают раны, гибнут. Он видит знакомые лица, у которых нет имен — лишь звания, по которым их не различишь. Рой бессилен, сидя среди главнокомандующих. На его погонах три чертовых звезды, но голоса ему это не придает. — Держись, — на него твердо смотрят то ли золотые, то ли карамельные глаза. В этой пустыне, объятой огнем, не разберешь. Он никогда не сможет сражаться с подчиненными бок о бок. Металл винтовки в руках Ризы горячий — здесь все оставляет ожоги и шрамы. — Посмотри на меня, — просит она. Жаркое дыхание пустыни бросает светлые волосы ей на лицо. И ее лицо в крови, ее руки в крови, на синей форме кровь похожа на пятна грязи. Рой чувствует холод, мороз бежит по коже, он тянет воздух носом, ртом — хочет кричать — но вдох обжигает внутренности, охватывая их огнем. Все, что он может, только звать ее. Потому что вокруг никого. Это чертова пустыня, и в ней так холодно, очень холодно. Он тянется за плащом, натягивая его на плечи, пытаясь согреться и слиться с песком, и только повторяет их имена. А приходит в себя уже в медицинской палатке. У докторов светлые волосы. Девушка, что склоняется над ним, хмурится, сдувает с глаз челку и кладет руку на лоб. И никого знакомого нет рядом. — Успокойтесь, полковник, это просто высокая температура, — мягко говорит девушка. Он зовет Ризу. Потому что ему плевать на собственный тепловой удар, ему важно знать, что с ней все в порядке. Что из всей команды есть еще хоть кто-то. На лоб ложится прохладная ткань, плечо стальной хваткой держит ледяная рука. От холода бьет крупной дрожью. В Ишваре не бывает таких морозов. Как будто они на далеком севере. — Где я? — спрашивает он, вновь открыв глаза. В голове яснее. Место странное, не похоже на полевой госпиталь. Деревянный пол, деревянные стены — гореть будет лучше, чем каменные дома Ишвара. Рой надеется, что этот вывод ему не пригодится. — Дом Рокбелл, — терпеливо отвечает парень у кровати. Голос звенит от сдерживаемого раздражения. — И тебе лучше бы уже прийти в себя, я устал по сто раз объяснять одно и то же. — Да, точно, — Рой вспоминает миниатюрную пожилую женщину с трубкой во рту и облегченно выдыхает. Война далеко. Война не здесь. — Напомни, как тебя зовут? — Эдвард, — очевидно, он представляется не первый раз. Рой старается запомнить, пока сознание держится ясным. Время от времени реальность подергивается рябью, смазывает и возвращается вновь. — Эдвард, — повторяет Рой медленно. — Можешь принести воды? Он помогает ему пить, придерживая голову. Вместо правой руки у Эдварда автоброня, и теперь понятно откуда взялось ощущение прохладного прикосновения металла в бреду. Все тело противится этому, ломит кости, бьет дрожью, и Эдвард осторожно убирает руки, позволяя ему самому накрыться простыней, которая совсем не согревает. Под закрытыми веками сквозь темноту пробиваются болезненные образы. И он цепляется за голос Эдварда, который — наверное, не в первый раз — объясняет ему, что у него температура под сорок, что на самом деле он не замерзает, что надо просто потерпеть. Он просит его держаться, и Рой хватается за его ровный низкий голос, стараясь не выпадать из реальности. Пару часов ему удается дремать, слушая шелест страниц, тихое дыхание, тиканье часов и пару женских голосов, раздающихся откуда-то снизу. Он предполагает, что в доме Рокбелл не один этаж. Иногда Эдвард бормочет себе под нос и это похоже на алхимию. Не на ту, которой он уничтожал целые города, а мирную алхимию, науку, призванную служить людям. Облегчение длится недолго. Лихорадочный бред охватывает его сознание, Рой уже не понимает, где находится. Недавно он приоткрывал глаза и видел Эдварда, задумчиво теребящего кончик длинной косы, сейчас он снова стоит среди развалин из белого камня. Вокруг никого, в лабиринтах тишина, он почти спиной ощущает прицелы снайперов на вышках.***
Короткие передышки, когда жар спадает и он снова возвращается в тихую реальность, сменяются тяжелым лихорадочным бредом. Его бросает в разрушенные города из белого камня, в окопы, под прицелы снайперов и на военные советы. Он то сгорает в огне сам, то сжигает в нем других. Гремят выстрелы и потрескивает пламя. Рой задыхается и пытается бежать. Взрывы раздаются вдалеке, рядом кричат дети и плачут женщины. Вслед ему бросают проклятия. Он не видит лиц тех, кому отдает приказы, не чувствует тепла тех, с кем сражается рука об руку. Выдохнув, Рой надевает перчатки и продолжает жечь до тех пор, пока не приходит в себя в светлой комнате. Рядом два голоса разговаривают шепотом. Он чувствует, как волосы от пота липнут ко лбу и вискам, а во всем теле оглушающая легкость. Ноет левый бок, Рой интуитивно прижимает к нему руку — под пальцы попадает плотная марлевая повязка. Конечности слушаются его и это почти вызывает восторг. Лихорадка спадает и это ощущается как конец войны и первый глоток мирного воздуха, о котором он никогда не слышал. Подняться и оглядеться вокруг — первый порыв. Он опирается на локти и тут же с болезненным вздохом падает обратно на кровать. Голоса рядом смолкают, а над ним склоняется девушка со строгим взглядом. — Полковник, — укоризненно говорит она. — Вставать вам еще рано. — Сколько я уже здесь валяюсь? — спрашивает он с легким недовольством. — Четыре дня, — отвечает девушка, продолжая стоять рядом с кроватью и пристально наблюдать над ним. — У вас серьезная рана и была лихорадка, а вы уже собираетесь куда-то бежать. — Там идет война, я нужен своим людям. — Эд вытащил вас с того света, а вы собираетесь снова туда отправиться. Все военные такие отвратительно неблагодарные? — она смотрит на него тяжелым злым взглядом, от которого становится не по себе. В проблесках бреда он помнит, как мягко и аккуратно она меняла ему повязки, вытирала лицо прохладной тканью и почти нежно шептала успокаивающие слова. Рой думает, что все это ему привиделось. — Серьезно? — Эдвард появляется рядом с ней, улыбается, ласково толкает плечом в плечо. — Человек только пришел в себя, а ты уже его отчитываешь. Ужасная. — Просто меня раздражают дураки, которые не заботятся о себе, — резко говорит она и, сбросив через голову фартук, уходит. Эдвард оглядывается посмотреть, как за ней захлопывается дверь, а затем пожимает плечами и снова смотрит на Роя с улыбкой. Впервые увидеть его ясным взглядом все равно что высечь искру из пальцев. Перехватывает дыхание. В ясном свете из окна он позолоченный, сияющий. В глазах огонь, в широкой улыбке стихийное бедствие. Уперев руки в бока, он оглядывается и просит Роя подвинуться. Кровать значительно провисает под его весом, когда он садится на край и закидывает ногу на ногу. Спрашивает, хочет ли Рой спать. Таким тоном, каким учитель спрашивает учеников, выполнили ли они домашнее задание. Заставляет задуматься. — Нет, — отвечает Рой после паузы. Затекшие мышцы после долгих дней бездействия ощущаются каменными. Он чувствует себя уставшим, но хочет встать. Эдвард продолжает бросать вопросы серьезным тоном. Есть? Пить? Побыть в тишине? Открыть окно? На все ответ нет. Эдвард забавляется, глядя, как он качает головой. Рой не может перестать смотреть на его улыбку, как верхняя губа чуть приподнимается, обнажая зубы. Весело, но дерзко — порыв ветра под безоблачным небом. Круг ясного солнца в зените — короткий смешок. Эдвард цепляет одним своим присутствием. — Может быть, тогда хочешь рассказать, откуда такая рана? — спрашивает он. — Я думал, это пуля, там ведь война. На войне, наверное, часто стреляют. Но бабуля говорит, что это резаная рана. Расскажешь? — улыбка гаснет на последнем слове. Пламя в глазах становится грозным всполохом. И Рой рассказывает. Как они с лейтенантом прочесывали ишварский квартал. Приказ был никого не оставлять в живых. Дом казался заброшенным на первый взгляд, и все же что-то потянуло их обоих войти и осмотреться. Так лейтенант и нашел дверь в подвал. А там, внизу, — она. Красавица-ишваритка. Улыбалась, разговаривала с ними мило, увлечь пыталась. Рой почти готов был поддаться чарам. Думал, развернуться, дать отмашку лейтенанту опустить пистолет и доложить, что дом пуст. Все, что было дальше — острый кинжал в бок, коварные алые глаза и боль до вспышек перед глазами. Эдвард слушает внимательно, не перебивает. То мрачнеет, то восхищенно улыбается. Смеется в тот момент, где история на время перестает быть историей о войне и становится историей о знакомстве с девушкой. — Узнал ее имя хотя бы? Записал номер телефона? Адрес? В тех развалинах, наверное, о телефонах и не слышали, — забавляется он. Рою нравится, как он сразу начинает обращаться к нему по-свойски на “ты”, будто они старые друзья. — А тебе-то она до какого дела? Не дорос еще, — усмехается Рой. Эдвард выглядит молодо. Ему может быть и шестнадцать, и двадцать. Только глаза у него взрослые, с морщинками в уголках, и, когда он смотрит вдаль, то кажется видит нечто, что чужому глазу не под силу узреть. — Это ты меня сейчас мелким назвал? — с угрозой спрашивает он. И не понять сразу, шутит он или всерьез. Рой смотрит, как парень хмурит брови, как дергает уголком губ. Он смеется, кажется в первый раз с тех пор, как ему в бок вонзили нож. Первый смех ощущается, как еще десяток таких ранений, в живот, в грудь, в спину. Больно во всем теле, но он обхватывает себя руками в попытке унять боль и продолжает смеяться под негодующим взглядом Эдварда.***
— Так сколько тебе? — Девятнадцать. Эдвард приносит ему обед. Сидит рядом на краю кровати для подстраховки. Утром он оставил его наедине с завтраком и все оказалось на полу, потому что Рой не привык есть в кровати. Поправка — не привык есть в кровати полулежа, когда от каждого неосторожного движения раненый бок схватывает адской болью. Он слышал, как девушка, вытащив Эдварда за воротник рубашки за дверь, вполголоса выговаривала ему за безответственность. На что тот небрежно бросил “да ладно, ладно, я понял”. — Не может быть, — качает головой Рой. Бульон в его тарелке горячий настолько, что есть невозможно, и он пытается скоротать время с Эдвардом. — Даже не буду спрашивать, сколько тебе. Не меньше шестидесяти, будем считать ты просто хорошо сохранился, — он недовольно скрещивает руки на груди. — Мне тридцать три, — говорит Рой. — Был когда-нибудь в Драхме? — вдруг серьезно спрашивает Эдвард. — Слышал что-нибудь о том, что военные не имеют права на выезд? — тот качает головой и продолжает смотреть, ожидая ответ на вопрос. Рой слегка вздыхает. — Нет, не был, не довелось. — Так, вот знаешь, есть у них там легенда, — он устраивается удобнее, толкая Роя коленом в бедро и взмахивает руками. — Ну, не легенда, они сами это называют былинами. Так вот леген… былина про одного героя, который лежал тридцать три года. Может, это про тебя? Все, на что хватает сил Роя, слабо ударить его по ноге, чуть не свалив поднос с обедом. Эдвард отвечает таким же легким ударом по плечу, а потом поднимает руки. — Стоп, ладно, я бы подрался с тобой, но мне оторвут за это голову. Отложим на потом. — Я запомнил, — Рой не очень хорош в драках. Он умеет стрелять, высекать искры с помощью алхимии. Военных мало учат ближнему бою. Весь его опыт драк ограничивается подростковыми побоищами за школой, но он не упоминает об этом. Эдвард выглядит так, словно у него за плечами много настоящих сражений. — Так говоришь, ты был в Драхме? У Эдварда на языке сотни историй. Большая удача, что в детстве он научился говорить. Мир просто обязан слышать его. Его умение рассказывать блестяще. Он мог бы писать книги, и люди жили бы его историями. Но их везение не шло бы ни в какие сравнение с теми, кому посчастливилось слушать истории Эдварда от него самого. Рой следит, как плавными широкими жестами, он сопровождает свой рассказ, будто прокладывает рельсы через горы. Кажется, не было в мире ни одного уголка, который бы он не обошел. От холодной Драхмы Эдвард переходит к пустыне и развалинам Ксеркса. Бульон в тарелке Роя остывает. Он ест холодный и ворчит. Эдвард заявляет, что не надо было слушать его, разинув рот. Рой отвечает, что просто ждал, когда он заткнется. — Могу уйти, — Эдвард указывает большим пальцем механической руки на дверь. — Останешься без головы, — напоминает ему Рой. — Слушай, никакой ты не раненый, ты чертов симулянт, — второй удар по плечу больнее. Эдвард бьет его стальным кулаком, а сам улыбается. Дни так и проходят: Рой много спит, а в короткие моменты бодрствования разговаривает с Эдвардом. Сон без сновидений глубокий, окунает его в черноту, отчего кажется, что проходит всего одно мгновение и вместе с тем — целая вечность. Мадам Пинако временами заходит осмотреть его и говорит, что сон лучшее лекарство. Дверь за ней закрывается, сон наваливается новой волной. Рой теряет счет времени. Дни смешиваются в кашу. Эдвард всегда приносит еду. Появляется на пороге с подносом и говорит “Доброе утро!”, даже если за окном темно. В его заботе: в том, как он тщательно выбирает место, где можно коснуться, чтобы не сделать больно, когда помогает сесть, в том, как подкладывает под спину подушку для удобства — во всем этом есть трепетная бережность. За небрежными шутками про старость в улыбке Эдварда скрывается искреннее волнение. — Так значит, это ты меня с того света вытащил? — спрашивает однажды Рой. История его спасения до сих пор остается для него загадкой. Он помнит не много: как они отступали, как врачи, хмурясь, отпустили его с командой, как после долгого перехода снова открылось кровотечение. Рана ныла нещадно и горела огнем, будто он снова прижигал ее. Он не сразу заметил, что рубашка пропиталась кровью. Помнит, как отстал, стараясь не выдавать навалившейся слабости. Спины товарищей мелькали далеко впереди, пока перед глазами плясали темные пятна. И порог дома помнит — там он с трудом поднял руку и постучал в дверь. А потом уже был голос Эдварда. — Ну, это громко сказано — с того света вытащил, — Эд передразнивает его и кривится, будто от боли. Но смущенно дергает уголком губ. Он блуждает взглядом по комнате, избегая смотреть в глаза. — Что ты сделал, Эдвард? — Рой касается запястья механической руки. — Остановил кровотечение, — пожимает он плечами и теребит кончик длинной косы. — Восточная алхимия дается мне с трудом, так что это все, что я мог. Был бы здесь Ал, он вылечил бы тебя в два счета, — он грустно улыбается, а в глазах стоит щемящая нежность. У Роя десяток вопросов. Алхимия? Восточная? Лечение с помощью алхимии? — Ал? — переспрашивает он. — Мой брат. Альфонс. Он сейчас в Сине со своей девушкой, занимается там алхимией и медициной. У Эдварда есть брат. Он не уточняет, но Рой думает, что младший. — Ты скучаешь по нему, — замечает Рой. В ответ Эд вздыхает так тяжело, что Рой сам непроизвольно задерживает дыхание. В груди у него гудит пчелиный рой, и густая сладость медленно растекается по сердцу. — Еще как, — тихо отвечает Эдвард, опустив голову.***
Рой быстро идет на поправку. Провалявшись в кровати несколько суток почти во сне, он наконец чувствует себя полным сил. Повязка на боку по-прежнему напоминает ему о ранении, как и сама ноющая рана, однако он уже сам может вставать и временами у него хватает сил, чтобы пройти несколько шагов до окна. Женщины хорошо о нем заботятся. Благодаря Эдварду, он узнает, что они на самом деле — мастерицы автоброни. А медиками были только сын мадам Пинако и его жена, однако механик автоброни в такой глуши не обойдется без навыков хирурга. Оттянув воротник рубашки, Эдвард показывал ему гладкие шрамы вокруг креплений автоброни и рассказывал, как женщины ухаживали за ним, когда он остался без руки. У них огромные сердца, бесконечное терпение и невероятно сильный дух. Девушка, ровесница Эдварда, выглядит с лекарствами и повязками, так же уверенно, как и ее бабушка. Она мало разговаривает с Роем и редко заходит. Он даже грешным делом думает, что, кажется, на этой войне совсем сдал. Постарел. Друзья бы над ним посмеялись — переживает, что не вызывает интереса у юной девицы. Впрочем, он мог ее понять, ведь рядом с ней есть Эдвард. — Вам еще не стоит вставать надолго, полковник, — девушка говорит тускло и поджимает губы. У нее есть способность выбирать нужное время, чтобы зайти. После короткого стука, она сразу приоткрывает дверь, и застает его сидящим на кровати. — Невозможно же целый день лежать, — виновато улыбается он. Девушка только хмурится вместо ответа. Она заставляет его вернуться в постель и ставит рядом марлю и бинты для перевязки. Сосредоточенно она снимает старую повязку и изучает рану, на которую сам Рой обычно избегает смотреть. Он и без того знает, как неприятно она выглядит. Вокруг свежих швов поверх старых заживает большой шрам от ожога — зрелище неприятное, но лицо девушки ничем не выдает отвращения. Бережные прикосновения ее рук не сочетаются со строгим видом. — Простите, мисс, я до сих пор не знаю вашего имени, — говорит Рой с осторожной улыбкой. Под ее взглядом он чувствует себя неловко. — Уинри, — она избегает смотреть ему в глаза и игнорирует все попытки быть благодарным. — Спасибо, Уинри, за вашу доброту, — мягко говорит Рой и накрывает ладонью ее пальцы, прижимающие салфетку, пропитанную антисептиком, к его боку. — Господин Мустанг, — в синих глазах лед и металлический блеск стали, когда она наконец смотрит ему в глаза. Он убирает руку. — Вы ранены и вы наш пациент, быть добрым — простая обязанность любого врача. Не ищите в этом то, чего здесь нет. Она отнимает салфетку от его кожи, резко бросив ее в лоток так, что брызги летят Рою в лицо, запахивает рубашку у него на груди и уходит. Только кончик хвоста мелькает в дверях. Он закрывает лицо руками и нервно смеется. Позже вечером Эдвард приносит в комнату еду и заявляет, что сегодня будет ужинать с ним, чтобы ему не было скучно. Он выглядит уставшим. — Сентябрь, — говорит Эд со вздохом. — Деревня с ума сходит с этой подготовкой к зиме. Последние дни он и правда заходит реже. Появляется ближе к ночи, когда на улице смеркается, весь пропахший сеном, землей и лошадьми. В его волосах путаются мелкие травинки и дорожная пыль, он распускает высокий хвост и подолгу проводит по волосам пальцами, отчего Рою тоже хочется сделать так хотя бы раз. Он знает, как приятно ощущаются меж пальцев длинные волосы. Он почти предлагает Эдварду помочь с его прической. Усталость лишает его обычной резкости, он движется привычно быстро, но более плавно и становится похож на кота. Такой Эдвард любит сидеть на полу, запрокинув голову на кровать, чтобы смотреть на Роя сверху вниз. Он становится задумчивым и мало разговаривает. Привычный к его бесконечной болтовне и потоку мыслей и историй, Рой аккуратно берет на себя инициативу разговора. Он мало что может рассказать не о войне, но, оказывается, Эдварду интересно узнать, как живется в Централе. Это он легко удовлетворяет его интерес, рассказывая о красивых девушках в платьях выше колен, ресторанах со вкусной едой, огромных библиотеках, кинотеатре, где часто собирается молодежь. Эдвард слушает, прикрыв глаза. Иногда Рой просыпается засветло и, стоя у окна, видит, как Эдвард уезжает работать на полях. То в компании деревенских в повозке, то один — на лошади. Пару раз он видит его во дворе дома — закатав рукава, он таскает ящики, полные овощей. При его росте он обладает большой силой. Ближе к вечеру Рой смотрит, как он возвращается. Дом Рокбелл стоит на краю деревни, и вид из окон открывается на широкую дорогу, ведущую в поля. Всех путников видно, когда они еще только появляются на горизонте. Он видит в окно солнце, чувствует через приоткрытую створку дуновение ветра, но этого мало. А сил выйти из дома у него пока не хватает. Ему хочется расспросить Эдварда, какая погода на улице, начинает ли холодать, какие новости в деревне. Эд мало рассказывает о местной жизни. Еще Рою хочется спросить, где его форма. Небо здесь такое чисто-голубое и местность невероятно тихая. Начинает казаться, что война это просто кошмарный сон. Ему нужно увидеть свою форму, взять мундир в руки, ощутить грубую ткань, чтобы удостовериться, что война идет на самом деле. Ужинают они молча. Эдвард устраивается в кресле, которое притащил пару дней назад из своей комнаты. Сидеть привычным способом, как это обычно принято, он не умеет. Поджав под себя одну ногу, металлическую, он лениво болтает второй, опирается спиной на подлокотник и жадно ест свой ужин. — Кажется, я чем-то не нравлюсь твоей девушке, — говорит Рой, когда ему надоедает слушать стук приборов о тарелки в неловком молчании. Эдвард облизывает ложку напоследок, отставляет тарелку в сторону и вытягивает ноги. — Уинри? — переспрашивает он, словно в доме есть еще девушки. А потом пожимает плечами с видом “ну да, очевидно”. — Она не любит военных. Люди из армии приходили сюда два раза. Один раз, чтобы забрать ее родителей на фронт, второй раз они принесли письмо о том, что ее родители мертвы. Нам было семь. Их убили на войне, — лицо Эдварда становится отстраненным, когда он говорит о чем-то печальном, и брови хмуро сходятся на переносице. Он старается не смотреть на Роя. — Конечно, ты ей не нравишься. Ты ведь тоже военный. — Вот как, — прикусив губу, Рой качает головой. Армия жестока ко всем людям без исключения. Он всегда это понимал, но, возможно, осознавал не до конца. У него не было особенно близких родственников, которые дорожили бы им. Отчасти именно поэтому он и оказался в армии. Когда он отправлялся на войну, ему снился покойный учитель, разочарованно качающий головой, а тетя пришла на вокзал проводить. Она не плакала, не горевала, и позже исправно бодро отвечала на его письма. Приди ей известие о том, что он погиб на войне, тетя бы надела траурный наряд, накрасила губы темной помадой и вместе с девочками пошла бы в церковь. Они бы выпили вина вечером, но они бы не горевали по нему. Они не ждут его. Рой и сам к ним не привязан. Но его случай редкий. Большинство солдат попали в армию, как и он, по своей воле, а вот на войну их отправили приказом. Никто из них на самом деле не хотел уходить из семьи на смерть. У многих дома, как здесь, остались дети, родители. Каждый день на фронте гибнут сотни солдат. Каждый день сотни семей по всей стране получают известия о смерти своих родных. Люди горюют, пока главнокомандующий отдает приказы продолжать наступление. Никто не говорит о мире. Рой думает о Уинри, молодой девушке. Рой думает о маленькой девочке Уинри, которой солдаты сказали, что ее родители умерли. Синяя форма, фуражки, стрижки по уставу — все это делает военных одинаковыми. Для ребенка они все на одно лицо. Поэтому все, что знает эта девушка, — армия несет за собой смерть. В известиях о смерти — Рой отправлял один раз такое, когда погиб боец его отряда — нет причин, одни лишь соболезнования семье. Рой силится вспомнить, что же он слышал в докладе Кимбли. Рокбелл. Эта фамилия точно звучала там. — Кстати, — Эдвард как ни в чем ни бывало взмахивает рукой, в которой зажата пустая вилка. Рой моргает, выходя из раздумий. — Уинри не моя девушка. Мы друзья детства. Они стоят рядом плечом к плечу. Уинри касается его рук, когда они перебирают лекарства на столе. Эдвард сдувает прядь волос с ее лица, и она смеется. Он приобнимает ее за талию. Он тянет ее за фартук, заставляя развернуться и оказаться вплотную к нему. Она встает на носочки, чтобы грозно посмотреть ему в глаза. Они искрятся смехом, вспомнив шутку, известную им одним. Первые дни он немало видел их вместе. Может быть, они еще сами не подозревают, что между ними — Значит, мне показалось, — улыбается Рой. Легкая грусть тяжестью оседает в груди. — Значит, — серьезно отвечает Эдвард, и смотрит глубоким взглядом, от которого у Роя по плечам пробегает нежная дрожь.***
Рой просыпается поздно вечером от грохота ударившей о стену двери. — Почему ты не говорил, что ты государственный алхимик?! — Эдвард влетает в комнату. Из коридора следом за ним заглядывает пес, настороженно принюхивается и исчезает в темноте. Стерев сон со слипающихся глаз, Рой приподнимается на подушке и смотрит на Эдварда. Сразу не понятно, злится он или радуется. Стоит у кровати, тяжело дыша, и взгляд пылает. — К слову не приходилось, — медленно отвечает Рой. Повисает молчание. Эдвард продолжает вызывающе буравить его взглядом, стоя на широко расставленных ногах. Только сейчас Рой замечает у него в руках смятую газету. Алхимик. Рой до сих пор не уверен, какое отношение Эдвард имеет к алхимии. Невелика вероятность встретить в этой разрушенной войной деревушке алхимика. Слышалось ли ему в бреду бормотание алхимических теорий, или Эдвард читал книги об алхимии на самом деле? Ограничиваются ли его познания в алхимии умением останавливать кровотечение? Сомнения комом встают в горле, и он не спрашивает. Из окна доносится вечерний стрекот цикад и легкий прохладный ветер. Чувствуя себя неуютно рядом с таким взвинченным Эдвардом, Рой аккуратно садится в постели. Рана уже не ноет постоянно, но отзывается на движения и заставляет стискивать зубы и задерживать дыхание. Сон слетает быстро в ворохе мыслей, вдруг обрушившихся на него. Где-то должна быть его форма. Серебряные часы. Перчатки. Мысль болезненной искрой обжигает сознание. — Эдвард, — зовет он твердо, но с легкой опаской. Тот дергает головой, показывая, что слушает его. Внутри нервно сжимается пружина, словно он готовится обороняться. — Это проблема? То, что я государственный алхимик? Я знаю, что гражданские не очень хорошо относятся к государственным алхимикам, особенно, когда те находятся на полноценной службе. Если это проблема и вы не хотите видеть меня здесь, то… — Прекрати, — отрезает Эдвард. Он бросает газету на стол с лекарствами, разрушая аккуратный порядок, который утром навела Уинри, подходит к двери и замирает там. Пес мнется в дверном проеме, словно пытаясь понять, стоит ли заходить к ним, в итоге подставляет голову, чтобы Эдвард почесал его за ухом, а потом уходит. Сразу за ним дверь закрывается с коротким, весомым щелчком. Парой широких шагов Эдвард пересекает расстояние до кровати и осторожно опускается на край, будто она загорится под ним. — Не в этом дело, — говорит он, избегая смотреть на Роя. — А в чем? Эдвард не отвечает. В том, как он сидит, балансируя на краю с упертыми по сторонам от себя кулаками, есть некоторая резкость. Так дикий зверь, оказавшись в клетке, загнанно мечется, бросается на прутья, а устав, забивается в угол и скалится на прохожих. — Эдвард? — настороженно зовет Рой. И вдруг замечает, что его плечи дрожат. Тихий смешок на грани слышимости отчаянно срывается с его губ. Потом еще один. И он смеется без всякого веселья, болезненно и горько. — Мне так не хватало в этой деревне хоть одного человека, знающего алхимию, — говорит он хрипло, когда смех обрывается глубоким вздохом. — А им оказался ты. Государственный. Алхимик, — интонации Эдварда всегда странные, Рой никак не может научиться их понимать с первого раза. Он чувствует себя странно виноватым, будто разочаровал парня, с которым они едва знакомы, но совсем не хотел этого делать. Чувство вины скапливается колючим комом на задней стороне шеи, охватывает горло, и каждый вдох продирается в легкие через шипы. В позе Эдварда, в его взгляде и изгибе губ то ли презрение, то ли разочарование, то ли ненависть. Но в блеске глаз и дрожи ресниц Рой все равно видит восторг. Призрачный, будто он сам его себе придумал. — Что ты знаешь о государственных алхимиках? — спрашивает Рой жестко. Вспоминается учитель, что презрительно выгнал его из дома, когда Рой пришел к нему в военной форме и с серебряными часами на поясе. Иногда Рою так и хотелось напомнить всем алхимикам, которые так яростно выступают против службы, что ни один из них не праведник. В конце концов та алхимия, которой Рой уничтожал города в Ишваре, была создана его учителем. — То же, что и все, — мрачно отзывается Эдвард, глядя прямо перед собой. — Что вас отправили подавлять сопротивление ишварцев. Скажи… ты убивал с помощью алхимии? — Да, — Рой отвечает резко, как только гаснет в воздухе последний звук вопроса. — И что? Ты не будешь первым, кто скажет мне, что это ужасно. — Я тоже делал много чего ужасного с помощью алхимии, — каждое слово тяжело ложится между ними. Эд складывает руки у себя на коленях ладонями вверх и медленно сжимает-разжимает пальцы автоброни. — Не мне тебя судить. — Насколько ужасного? — Трансмутация человека, например, — он резко смотрит Рою прямо в глаза. И в его взгляде столько же твердости, сколько и боли. Пальцы автоброни продолжают то складываться в кулак, то раскрываться ладонью вверх с едва слышным механическим звуком. Рой завороженно следит за ними, и осознание пронзает его десятками острейших копий по всему телу. Равноценный обмен. Такова была плата. Вот откуда у него этот глубокий взгляд. Так смотрят люди, прожившие долгую жизнь, но не молодые парни. В девятнадцать лет взгляд Роя был решительным, сияющим и полным надежды. В девятнадцать лет взгляд Эдварда сложный и бездонный, в нем горит огонь, и этот огонь — грозное предупреждение. — Кого… — Эдвард быстрым движением поворачивает голову на его голос. Рой прочищает горло. — Кого ты пытался воскресить? Было несколько историй об алхимиках, возомнивших себя богами. Они пытались создать человека из ничего. Их всех постигала страшная неудача. Рой вспоминает легкую болтовню Эда, его широкие улыбки, ласковую игру с собакой и прикосновения к Уинри. Он совсем не похож на человека, ослепленного своими способностями. Время идет. Эдвард не отвечает. Ночь рассыпается, скользя сквозь пальцы, как песок. Рою кажется, что он ступает на запретную территорию. Шаг — и от него ничего не останется. Отступить еще не поздно. А потом Эдвард начинает говорить жуткие вещи. Покружив по комнате, останавливается у окна, опираясь спиной на подоконник, и все смотрит на свою механическую руку. В его истории два маленьких брата изучают алхимию по старым книгам отца и хвастаются маме каждым своим открытием. Он собирает свет в словах теплой улыбкой и гасит его мрачным тоном. Он не особенно распространяется, его история очень короткая, и у Роя в голове бесконечный поток вопросов. Но он не смеет перебивать Эдварда. — И вот тело Алу нам вернуть удалось. А я остался без возможности использовать алхимию, — заканчивает Эдвард. Рой подходит к нему. В свете луны его профиль сложен из резких контрастов. Он гений. Он чертов гений алхимии. Невероятный парень девятнадцати лет в этой старой деревне. Он мог бы быть государственным алхимиком и заниматься невероятными исследованиями. Его руки, до дрожи сжимающие подоконник с облупившейся краской, больше ни на что не способны. — Вот почему ты так хотел встретить какого-нибудь алхимика? — спрашивает Рой. — Чтобы поверить, что алхимия все еще существует? Эдвард тихо усмехается, опустив голову. — С тех пор, как Ал уехал, я много чего еще придумал. Ну, знаешь, когда занимаешься чем-то столько, сколько себя помнишь, сложно вот так раз — и бросить это. Поэтому я все еще продолжаю исследования. Но испытать их больше не могу, — он протягивает Рою руки ладонями вверх. — Чтобы вернуть Алу тело мне нужны были две руки, и Уинри сделала мне вторую. Теперь, чтобы двигаться дальше, мне снова нужны руки. Они у меня есть, — он нервно дергает механической кистью. — Но они совершенно бесполезны. Мне нужны чужие руки. — Ты найдешь их. Главное, не теряй надежды, — говорит Рой. Ему хочется сжать механическое запястье, чтобы унять дрожь, хочется коснуться настоящей руки, давая твердую надежду. Он только прячет руки в карманы, украдкой потирая подушечкой большого пальца средний, словно собирается высечь искру. Его руки годятся лишь для того, чтобы уничтожать. Он не говорит этого Эдварду. Не сейчас. Эдвард улыбается слабо с легкой благодарностью. На какое-то время они погружаются в уютное молчание. Половина луны поднимается высоко в небо и вокруг мелкими искрами загораются звезды. За линией фронта небо очень чистое. Много лет между окопами и среди палаток в задымленном небе Рой не видел звезд. Зевнув, он думает, что уже достаточно поздно. И вдруг Эдвард спрашивает: — Как ты вообще мог подумать, что мы выгоним тебя просто за то, что ты государственный алхимик? Будь ты самым жестоким убийцей, Уинри бы не позволила нам бросить тебя раненого на улице, — Эдвард делает паузу, мрачно усмехнувшись. — Думаю, она бы вылечила тебя, а потом разрешила мне тебя уничтожить. — А мадам Пинако смотрела бы на это, безразлично покуривая трубку? — спрашивает Рой с опаской в улыбке. — Это точно, — их смех слишком мрачный, чтобы быть настоящим смехом. — Нет, Эдвард, ты не такой, — почти шепотом говорит Рой. Они долго молчат. Эдвард ничего не отвечает. Пожимает плечами с задумчивым видом и уходит, пожелав спокойной ночи и окинув на прощание оглушающим взглядом.***
Первое время в доме Рокбелл Рой живет словно пьяный. Словно действие обезболивающих только доходит до него, и мир вокруг становится ярче и тише. Он ненароком думает, что все это просто сладкий сон, и скоро он откроет глаза в мрачной медицинской палатке на жесткой койке со скрипучими пружинами. Там, среди серых ширм и белых простыней все выглядит болезненно-тусклым, будто присыпанным пылью. — Как далеко отсюда война? — спрашивает он мадам Пинако утром, когда поздний осенний рассвет только занимается в небе. — Далеко, — говорит она. — Точно не скажу, но уж точно дальше, чем была. Весной мы каждый день жили под звуки выстрелов, днем и ночью. Сейчас слышишь? Тишина. Наслаждайся, пока есть у тебя такая возможность, — похлопав его по руке чуть ниже локтя, она уходит в дом. Рой не думает, что у него есть право хоть на каплю здешнего спокойствия. Ясные рассветы с пением птиц, мирные ужины за общим столом и длинные ночи без пробуждений по тревожным сигналам – все это не должно быть доступно убийцам вроде него. Как бы он этого ни хотел. Почти привыкнув к спокойствию, он живет точно по предписанию врачей. Радостно замечая, что женщины перестают кормить его одной склизкой кашей и бульонами, он много ест. Вкусная еда на войне редкость и не всегда добрый знак. Он все равно старается насладиться ею. Он много спит. Его сны долгие, черные и глубокие — в них ни одной грезы, только теплая пропасть, в которую он проваливается, стоит закрыть глаза. Глядя в зеркало утром, Рой не узнает себя. Война и ранение затянули его серое лицо мрачной тенью, под глазами залегла синева. Это все исчезает за почти месяц в доме Рокбелл. Перед ним стоит молодой мужчина, свежий, отдохнувший. Последний раз Рой видел его перед отъездом из Централа. — Ого, ты наконец-то не похож на труп! — с притворным удивлением замечает Эдвард, заглянув к нему однажды перед обедом. — А то я уже начинал сомневаться, что газеты врут о том, что полковник Мустанг невероятный красавчик. Что ты с собой сделал? Это алхимия? Эд склоняется над ним почти нос к носу. Кончик длинной челки мажет Роя по скуле. — Я просто выспался, ты тоже можешь так попробовать, это полезно, — Рой поднимает голову и не спешит отстраняться, глядя в веселое лицо Эдварда. Они настолько близко, что Рой может рассмотреть все морщинки вокруг глаз, неровный тон кожи, облитой солнечным светом востока, и темные крупинки в золоте глаз. С каждый вдохом Рой чувствует, как его грудь наполняется воздухом все больше, легкие тяжелеют, а рукам невозможно легко. Эдвард такой живой и сияющий, похож на языки пламени. Рой с сожалением думает, что скоро их время вместе закончится. Он поправится настолько, что можно будет вернуться в строй, и придется уйти. Словно боясь потерять Эдварда в этот же миг, он почти тянется обхватить ладонями его лицо. В ладонях копится жар и дрожь, будто бы Эдвард — видение, и растает, стоит только Рою прикоснуться к нему. Он не успевает. — О, ну вот с этим у меня проблем нет, — отстранившись, фыркает Эд и с размаху садится в свое кресло. Воздух долгим выдохом выходит у него из груди. Рой вспоминает его способность быстро засыпать в любых условиях. После ужина на диване. У его кровати, пока Рой рассказывает историю. На крыльце, привалившись к перилам лестницы, когда присел отдохнуть после работы. В кресле за чтением книги. Эдвард проваливается в сон одним движением: вот только он полностью поглощен делом, как в следующий момент веки опускаются и он уже спит. И просыпается так же — резко вскидывает голову, моргает, сбрасывая сон с ресниц, и продолжает заниматься делом. — Знаешь, я почти тебе завидую, ты так легко можешь заснуть, — Рой чувствует, что непроизвольно улыбается. Криво и грустно. Эдвард сонно потирает лицо живой рукой и глядит в книгу, пытаясь вспомнить, о чем он читал. — Я думал, у тебя сейчас нет с этим проблем, — отвечает он, а потом поднимает глаза и смотрит, приподняв брови. Рой задерживает короткий вдох. Сны, где все вокруг в огне. Сны, где он стоит на пепелище, а вокруг только дым и обгоревшие тела. Сны, где его товарищи погибают, а он не может им помочь. Сны, где он один, когтистые лапы сжимаются вокруг его горла — метафорически, но больно — и не дают дышать. Этих снов нет с ним с тех самых пор, что он последний раз окунулся в лихорадку. Снов о войне на войне, о которых он не хочет вспоминать. — Сейчас — нет, — отвечает Рой так резко, чтобы у Эдварда не хватило духу допытываться с вопросам. Тот смотрит с задумчивым подозрением, но молчит. В эту же ночь к Рою приходят кошмары. В этот раз нет никакого огня. Он лежит на жесткой койке полевого госпиталя. Гремят металлические инструменты, а едкий запах лекарств впитывается в кожу и жжет нос. Издалека доносятся крики и виноватый, полный боли женский голос. Медсестра или докторка горько извиняется, что нет обезболивающих, и просит терпеть. Мужчина твердым голосом обещает, что больно будет недолго, а после операции пациент будет совсем как новенький. К лекарствам примешивается металлический, густой запах крови. Едва зажившая рана снова начинает ныть. Рой обхватывает себя руками, плотно прижимая повязку к боку. “Обезболивающих нет,” — напоминает он себе. Открыв глаза, он видит холщовую ткань крыши палатки, ржавые ширмы и ряды коек между ними. Там сидят мужчины и женщины, бледные и перебинтованные. Все вокруг блеклое и пожелтевшее, будто со старой фотографии. Молодые лица с грязным загаром и темными кругами под жесткими глазами убийц. Рой знает, что выглядит так же, и от этого мерзко тянет в груди. Рядом шепчутся голоса с акцентом: одни возбужденно говорят “военный, точно тебе говорю”, другие соглашаются “да, офицер, похоже, я видел у него звезды огромные на погонах”. Дети. Даже дети получают ранения. Рой не сразу понимает, откуда в военно-полевом госпитале дети. Кучка ребят лет десяти отшатывается в сторону, когда он поворачивается к ним. В глубине души он боится, что кто-то из них сейчас узнает в нем Пламенного алхимика, но, наверное, изображения аместрийских военных до них не доходят. Девочка с растрепанными волосами в низком хвостике поправляет лямку майки и спрашивает, больно ли ему. — Немного, — отвечает он и понимает, что у нее нет одной руки по локоть. Парень постарше хватает ее за плечо и злобно шипит на нее на ишварском языке. Рой различает пару знакомых слов. “Армейская псина” и “не смей” — слышит он. — Правда, не стоит вам со мной общаться, — парень поджимает губы и недобро щурится, сжимая кулаки. С горечью Рой понимает, что не будет сопротивляться, если эта кучка подростков сейчас решит наброситься на него. Их останавливает только звонкий женский голос, на который все поворачивают головы. Врачиня в чистом почти белоснежном, что режет глаза, фартуке говорит им готовиться к осмотру. За ее спиной высокий мужчина аккуратно сворачивает окровавленные халаты. Дети радостно ей улыбаются, несколько взрослых ишварцев позади них тоже приветливо машут ей руками. “Сара” — говорят они. Рой не понимает, имя это или что-то хорошее на их языке. — Повезло тебе, — с восточным отрывистым акцентом звучит угрожающе. Парень склоняется к нему, сверкая алыми глазами, в которых не ненависть почему-то, а только боль. Такая сильная, что Рой забывает про свою собственную. В этот же миг сон меняется. Лицо ишварца искажается, становясь лицом Кимбли с жестким взглядом и спокойной улыбкой безумца. — Ты убил их? — рычит Рой, хватая его за плечи, и это даже не вопрос. — Они были уже мертвы, — ровно отвечает Кимбли. Улыбка не сходит с его губ. В его голосе скучающее безразличие. — Врешь, — Рой почти готов сжечь его дотла прямо на месте. — Я не из лжецов, — говорит Кимбли. — Врачи были уже мертвы. Их убил тот монах. Разорвал на клочки своей жуткой алхимией. Невероятная красота. Жаль, он не дал мне насладиться взрывом его тела. Тошнота подступает к горлу, Рой с отвращением отталкивает Кимбли и чувствует, как желудок скручивает болезненными спазмами. Тот смеется тихим змеиным смехом, Рой беспомощно отступает назад, сглатывая вязкую кислую слюну. Кимбли взмахивает на прощанье ладонью с вытатуированным на ней кругом преобразования и уходит, убрав руки в карманы. Где-то в этой пустыне исчез еще один город. И люди в нем превратились в кровавое месиво — сотни мелких клочков тел. Никакой алхимией их не соберешь. Роя рвет на раскаленный песок собственным же огнем. Он горит и чувствует, как плавится кожа. Боль, которую он заслужил. Кажется, он умирает во сне и только поэтому может проснуться. Горло саднит, он понимает, что, наверное, кричал во сне. Приподнявшись на локтях и оглядев комнату, Рой падает на подушку и закрывает лицо руками. Вдох получается судорожным, он задерживает дыхание и выдыхает с такой же крупной дрожью. Уснуть не получается до самого рассвета, пока в темноте ему мерещатся молящие о пощаде красные глаза ишварцев и маниакальная улыбка Кимбли. На утро он ничего не говорит Эдварду. Проснувшись второй раз уже после полудня, он находит его и Уинри на кухне и извиняется, что проспал завтрак. — Не волнуйтесь, полковник, мы оставили вам немного, — улыбается Уинри, поставив перед ним тарелку. Тошнотворный привкус желчи появляется на корне языка, и аппетит мгновенно пропадает. Не желая обижать ее и Эдварда, Рой ест. У него получается не выдавать своего состояния — Эд не бросает на него подозрительных взглядов и втягивает в будничный разговор. Следующей ночью все повторяется. Утром сделать вид, что все в порядке становится сложнее. Уинри, спокойная и легкая, как обычно, улыбается, ходит по дому, занимаясь своими делами. Глядя на нее, Рой мучается чувством вины, засевшим в груди. Она выглядит достаточно счастливой, чтобы он не хотел портить ей жизнь давними событиями. Но он думает о маленькой девочке, которой она когда-то была, и представляет, как несправедливо обошлись с ней военные, оставив ее в неведении о судьбе родителей. Умерли — всегда слишком мало, когда от “ушли на войну” до письма из военной части проходит хотя бы пара месяцев. Дети заслуживают знать, как жили их родители без них. Какими они были. На третью ночь Рой снова просыпается с саднящей сухостью в горле. Открывает глаза и вздрагивает, видя на пороге комнаты фигуру с длинными волосами, рассыпанными по плечам. На миг он думает, что Кимбли из сна пришел продолжить разговор. — Прости, — раздается глухой голос Эдварда. Потом фигура отделяется от двери и в отблеске лунного света Рой может различить его черты. — Подумал, тебе пригодится. Рой принимает стакан воды из его рук и медленно пьет, прохладная вода болезненно задевает измученное горло. — Спасибо, — собственный голос кажется чужим. Эдвард пожимает плечами и садится на пол у кровати. Там должно быть холодно, но Рой не останавливает его. — Кошмары? — Рой молча кивает в ответ. Эд не спрашивает, что ему снится, вздыхает и смотрит на него снизу вверх, положив голову на кровать. Сгустившаяся было в углах комнаты темнота, отступает, словно пугается его присутствия. Рой вспоминает первые дни войны, когда ночь укрывала землю и становилась враждебной. Она покрывала собой всех, кто нес смерть и лишала покоя. Эдвард приходит сейчас и уверенным видом разоблачает обманчивую тьму. Она не опасна, пока рядом он. — Я тоже долго не мог спать по ночам. Часами смотрел в потолок до полного отупения. По утрам глаза так болели, что моргать больно было, — он едва слышно усмехается. — А потом пришли они. Мама обвиняла меня, что я не смог сделать ее нормальной. Ал укорял, что у него нет тела. Даже когда все закончилось. Просыпался и не понимал, в реальности я или во сне, что настоящее, а что нет. Было время, я думал, что вся реальность просто обман, а сон — настоящий, потому что там у них у всех была возможность меня ненавидеть. — Уверен, твой брат не ненавидит тебя, — говорит Рой. — Конечно, нет, — луна бросает на его лицо белый луч, освещая тонкую улыбку. Они погружаются в молчание. Ночная тишина имеет особую структуру. Она бархатная и мягкая, густая, приятной тяжестью ложится в воздухе, создавая ощущение, будто кто-то заботливый накрывает пледом и скользит руками по плечам. Рой замечает, что с Эдвардом приятно молчать. Днем они много шумно общаются. Их разговоры состоят из колких шуток, споров и постоянных попыток перебить друг друга. Рою нравится, как Эдвард не пытается угодить ему в разговоре и как препирается с ним только из вредности. Ему нравится слушать долгие рассуждения Эдварда и еще больше его трогает, когда он тоже внимательно слушает его мысли. Их разговоры полны разных чувств. Но молчание между ними всегда наполнено глубоким почти интимным взаимопониманием. Голова Эда совсем рядом с его рукой — стоит чуть потянуться и он сможет коснуться виска, провести пальцем по уху. Прядь светлых волос лежит на мизинце. Рой прикладывает слишком много усилий, чтобы просто держать руку на месте. Света из окна мало, и он видит только очертания Эдварда. Его грубоватый профиль с резкими чертами, рельеф мышц на плечах и широкую грудь, которая ровно поднимается и опускается на каждый вдох и выдох. Рой старается подстроиться под его дыхание, чтобы унять внутреннюю дрожь, которую оставил напоследок кошмарный сон. Когда тупая пульсация в висках стихает и тело расслабляется, воспоминание вспышками бросает ему картинки из кошмара. Они похожи не на сон, а на кадры из старых черно-белых фильмов. В них нет цветов и голосов. Перед глазами мелькают сощуренные ненавистью красные глаза, ряды серых ширм и кроватей, капли крови на белой ткани и ясный взгляд докторов. Рой никогда их на самом деле не видел, но в нем живет твердая уверенность, что он знает, кто они такие. Он видит такие же голубые глаза каждый день в этом доме. — Эд, — зовет он. Эдвард поворачивает голову и упирается носом в его пальцы. — Это было в округе Канда. — Что? — с непонимающим видом, он садится ровно, облокотившись рукой о кровать. Кончики пальцев Роя будто бьет током, когда он ощущает рядом горячие живые пальцы Эдварда. Сглотнув, он говорит: — Государственный алхимик Кимбли отвечал за бои в округе Канда, когда его приказали зачистить полностью. На совете он докладывал о семейной паре врачей. Они отказались эвакуироваться с остальными аместрийцами, потому что не могли оставить раненых. Если верить его докладу, то их убил их же пациент-ишварец. Лицо Эдварда наполняется пониманием. В хмурых бровях рождается подозрение, которое сменяется отрицанием в сжатых губах, а потом он широко распахивает глаза и беззвучно бормочет ругательства. — Хочешь сказать, это были врачи Рокбелл? Родители Уинри? Рой кивает. — Я с самого первого дня пытался понять, где слышал эту фамилию, — говорит он. — И вот наконец вспомнил… Эдвард, кажется, не слушает его. Рой раньше никогда не видел его таким. Злым. Сжав кулаки, он смотрит прямо перед собой и на лице, рассеченном напополам светом и тенью, играют желваки. Резким порывом он поднимается с места, и Рой невольно подается за ним всем телом, но сам не встает с постели, сжимая в руках одеяло. Шагнув вперед, Эд останавливается на широко расставленных ногах, готовый к бою к невидимым противником. — Ишварец… — медленно выговаривает он. — Они спасли его, а он их убил? Шумно вдохнув, он замахивается над столом и с силой бьет по воздуху. Тишину рассекает свист металла и частое дыхание. Он вцепляется руками в спинку стула — Рой издалека видит, как сильно дрожат от напряжения его руки. Злость ищет выхода, а находит лишь хрупкую ночную тишину. Частыми шагами Эд кружит по комнате, взмахивая руками. Рой лежит, отведя взгляд, чувствуя, что должен оставить его наедине со своими чувствами. Постепенно дыхание Эда выравнивается, и он почти бессильно садится на край кровати. — Получается, — слова звучат тихо и сдавленно, будто Эдвард сдерживает слезы, — они лечили и аместрийцев, и ишварцев. И этот ишварец… разве их религия позволяет творить такие ужасные вещи? Ты говоришь, он монах. То есть он считает, что их бог одобрил бы это? Сев рядом с накинутым на плечи одеялом, Рой медлит, а потом кладет руку на запястье Эда и крепко сжимает. — К сожалению, слова Бога его служители часто трактуют так, как удобно им самим. И война ужасна тем, что на ней сталкиваются милосердные люди и жестокие убийцы. Эдвард яростно выдыхает. Его кожа под ладонью Роя обжигающе горячая.***
Звук похож на всхлип. Ступив на последнюю ступеньку, Рой останавливается и прислушивается. Шепот, пропитанный солью и горечью, сдавленно раздается из гостиной. — Они ведь лечили их… Они не делали ничего плохого, — надломленный голос Уинри звучит глухо. Рой осторожно заглядывает в комнату издалека и видит, как Эдвард бережно прижимает ее к себе. Руки — одна живая, вторая металлическая — ласково поглаживают ее по голове и спине. В его объятиях обычно высокая и сильная Уинри смотрится маленькой и хрупкой. Женщины позволяют себе быть такими только с теми, кому по-настоящему доверяют. Рой точно это знает, у него достаточно знакомых женщин, которые могут подтвердить. — За что? Я не понимаю… За что? — растерянно спрашивает Уинри, глядя Эду в лицо, и снова падает ему на плечо. Будто ребенок. Маленькая девочка, о которой размышлял Рой. Девочка, которая не знала судьбы своих родителей. Теперь у нее есть ответ. Истина жестока и берет большую плату. Эдвард с его автоброней — живое тому доказательство. Цена, которую платит Уинри, всего лишь ее спокойствие и нежная память о родителях. Она выглядит так же, как Эдвард, прошедший врата Истины — она разорвана на части по глупой ошибке. “Это как отправить человека на войну, — думает Рой. — Никто не спрашивает, хочет ли он видеть этот ад”. Резкий вдох выходит обжигающим. Он понимает ее чувства. Полную пустоту, которую он сам ощутил в первый день войны, когда увидел жертвы не гипотетические, а настоящие. За годы войны он научился брать на себя ответственность за судьбы других людей. Еще никогда ответственность так сильно не тяготила его. Глядя на сломленную девушку, Рой хочет вернуться в прошлую ночь и не рассказывать ничего Эдварду или, рассказав, попросить у него клятву, что он никогда не станет рассказывать Уинри. — Снилось, что я в военном госпитале, — мог бы сказать он прошлой ночью. — Будет жестоко рассказывать об этом Уинри, — мог бы заметить он после своего рассказа и надеяться, что Эдвард с ним согласится. Вернуться в прошлое невозможно. Рой надеется, что Эдвард знает, что делает. Он недолго наблюдает, как Эд зарывается пальцами в ее волосы на затылке, как мажет губами по виску, а она сжимает в кулаках его рубашку на спине. А потом словно начинает понимать. Временами нужен болезненный толчок к тому, чтобы очевидное стало видимым для всех. Может быть, Эд умеет быть таким же расчетливым, как он. От тихого голоса Эдварда в груди замирает вдох. Не слышно слов: бархатистый, мурлычущий баритон — тембр, тональность, как мелодия без песни. В звуке сами рождаются чувства и обретают смысл. Рой чувствует ласку, от которой должно становиться тепло, но внутри наоборот появляется холодная пустота. Шаги по лестнице медленные и излишне жесткие. Он убеждает себя не останавливаться и вернуться в комнату. Там, за закрытой дверью, он сможет выдохнуть. Все идет, как и должно идти. Когда жизнь — это не дешевый бульварный роман, отношения между людьми так и развиваются. От долгой крепкой дружбы переходят к нежной привязанность, которую обычно и называют любовью. Время создает лучшие союзы. Месяц с небольшим, что Рой проводит в Ризембурге, не значит ничто по сравнению с девятнадцатью годами дружбы. Тронув грубый шрам, только затянувшийся новой тонкой кожей, словно пленкой, Рой думает, что так и начинается конец. От того, что он получил ранение и снял мундир, он не перестает быть военным. Придет время, и нужно будет вернуться в строй, чтобы закончить бессмысленное кровопролитие. У него есть цели, он не должен о них забывать. С книгой, которую одолжил ему Эдвард, он устраивается в кресле, которое принес в комнату Эдвард, и заставляет себя читать. Он не может точно сказать, сколько времени проходит до тех пор, когда он доходит до конца страницы. К этому моменту за окном уже темно, а он не помнит ни слова из прочитанного. Вернувшись к началу, Рой сомневается, что знает, на каком языке написана книга. Смысл в словах не появляется после третьего раза. Как и желание читать дальше первой строки. Позже вечером, когда приходит время ложиться спать, он расстилает кровать и убирает с простыни пару длинных светлых волос. Задумчиво наматывает их на палец и вспоминает, как любит Эд запрокидывать голову на кровать, пока сидит на полу. Вчера так хотелось отбросить к черту сомнения и провести пальцами по его волосам. Сегодня Рой хвалит себя за сдержанность. Эд не заходит поболтать перед сном. И это правильно. Рой не идет к нему сам. И это тоже правильно. Так нужно — он повторяет себе это столько раз, что начинает верить. Сегодня он делает много правильных вещей — он не вмешивается. Он всего лишь гость, его пребывание здесь всего лишь вопрос времени. Накрывшись холодным одеялом, Рой плотнее заворачивается в него и подтягивает колени к груди. Согреться не получается.***
Движения Эдварда сочетают в себе грацию и грубую силу. Плавно перемещаясь, он не останавливается на секунду и не теряет равновесие, будто пишет взмахами невидимую линию. Его противник — воздух, но нетрудно представить напротив такого же умелого бойца, отбивающего его удары. Рою пока запрещено спарринговаться с ним. Он может только помогать с растяжкой и составлять компанию. Иногда, когда Пинако и Уинри не видят, он ставит Эду блоки, ощущая полную силу его ударов. Ему нравится, что Эд не пытается щадить его. — Тебе кажется, что я хорош в сражении, — говорит он, глотая звуки с глубокими вдохами. — Но ты просто не видел Ала. Мы деремся с ним с самого детства, а победил я только один раз. Пришлось схитрить. Эдвард упирается ладонями в колени, чтобы отдышаться, и посмеивается. — Хитрость тоже хорошее оружие, — замечает Рой и следит взглядом, как коса Эда падает с плеча на плавный изгиб ключицы над воротником рубашки. Эдвард не спорит. Пожав плечами, он продолжает движение, как будто чертит в воздухе круг преобразования. Чередуя вдохи, он рассказывает о своей наставнице по алхимии, которая заставила его попытаться победить ее в спарринге не одню сотню раз прежде, чем позволила нарисовать хотя бы один алхимический круг. — Ни разу, — на выдохе смеется он, делая ловкий переворот, — ни разу мы с Алом не смогли ее победить. Но он всегда был гораздо ближе к этому, чем я. — За что ты так себя ненавидишь? — Не ненавижу, это объективная оценка: Ал — лучший брат из нас двоих. — Не бывает лучших. Каждый хорош чем-то. — Ты сам-то в это веришь? — Разумеется. — Да брось, — Эд смотрит на него с непонятной смесью веселья и ярости. — Лучше поднимай свою старую больную задницу и поставь мне пару блоков, пока они там возятся в мастерской. Рой оглядывается, чтобы увидеть ленивого пса на крыльце и услышать звук станка из глубины дома. День за днем их быт обрастает совместными привычками. По вечерам — чтение книг и разговоры об алхимии, перед сном — шутки и уютное молчание, а утром они постепенно привыкают к совместным тренировкам. В памяти всплывают будни в военной академии. Рою было столько же, сколько Эдварду сейчас, когда он под крики командиров и ехидный смех Маэса бегал марш-броски, отжимался, подтягивался. Временами он ненавидел эти тренировки, временами воспринимал их как неотъемлемую часть обучения военного. Для Эда тренировки почти такое же любимое занятие, как алхимия. Он отдается им весь без остатка, как любому делу, которое приносит удовольствие. Всегда на рассвете, словно готовится встретиться со всеми трудностями, что принесет день, Эд сражается с воображаемым оппонентом и неизменно побеждает. Солнце, поднимаясь над горизонтом, по-утреннему яркое, сначала густое и рыжее, потом светлое, почти белое. Оно освещает Эдварда, и он сияет этим светом, будто сделан из золота. По легендам, таким был облик каждого жителя богатейшего древнего государства Ксекса. Не потому ли оно было богатейшим, что каждый житель носил в себе каплю золота? Временами Эду надоедает махать кулаками в пустоту и протягивает руку Рою, поднимая его к себе. От него всегда пахнет потом и чем-то неуловимо свежим, будто хвоей или скошенной травой. Он просит Роя показать свою стойку и смеется над ней, а потом касается спины, плеч, шеи, рук, поправляя позу. Присаживается перед ним и помогает правильно поставить ноги. “Мог бы и показать, — думает Рой, — зачем усложнять?” Но так выходит явно лучше. Эд обжигает его взглядом каждый раз, когда ему с первого раза удается встать идеально. Все чаще. — Помнится, ты обещал мне драку, — говорит Рой ранним утром. Над горизонтом только появляется тонкая полоска солнечного света, и весь воздух подернут синеватой дымкой. Спина Эда под его руками жесткая и сильная, он может очертить ладонями контуры мышц. — Уинри оторвет мне голову, если я буду драться с тобой сейчас, — в голосе Эда сквозит веселье. Он наклоняется лицом к земле и просит Роя надавить посильнее. — Я отлично себя чувствую, — возражает Рой. Уже несколько дней он встает утром и с удовольствием замечает, что не просыпался среди ночи, чтобы осторожно перевернуться с боку на бок, не вызывая боли. Шрам от ожога неприятно тянет, но так будет еще долго. Рой слишком хорошо знает, как заживают ожоги. — Посмотрю, как ты скажешь это Уинри и бабуле, — продолжает забавляться Эд, хотя едва дышит от усилия. — Ты сам прижег себе рану огнем? — пораженно спрашивает мадам Пинако, снимая первые швы. Рой кивает в ответ, в его зубах зажат плотный жгут ткани, потому что даже обезболивающие не могут заглушить боль полностью. — Сумасшедший мальчишка, — качает она головой и откладывает зажим. Рой тяжело дышит на счет, ожидая, пока горячая пульсация в боку сойдет на нет. Пинако собирает инструменты, тщательно обрабатывает каждый антисептиком, смывая кровь. Сняв перчатки, она вдруг замирает и с усмешкой достает трубку. — Впрочем, чему я удивляюсь, — одной рукой подхватив металлический поднос вдвое больше ее самой, она сурово смотрит на Роя. — Эд ведь точно такой же. Вы друг друга стоите. Алхимики — люди из иного теста, нам не понять. Рой оглядывается в сторону дома. В окнах не горит свет, не слышно металлических шагов пса. Медленно отняв ладони от спины Эда, Рой выпрямляется и ждет, пока тот посмотрит на него. — Они еще спят, и ничего не узнают, — хитро прищурившись, говорит он. Эдвард сразу отзывается усмешкой. — Если у тебя снова откроется кровотечение, тебе придется поискать другой порог, на котором ты будешь умирать, — говорит он, поднявшись на ноги одним движением. — Договорились, — Рой крепко пожимает его левую руку. Ладонь широкая, мозолистая и горячая, он впервые ощущает ее прикосновение. Они встают друг напротив друга. Эдвард, расслабленный и внимательный, похож на дикого кота на охоте. Рой, собранный и сосредоточенный, вспоминает, чему его учили в военной академии. Рукопашный бой для военного — совсем не то, что искусное сражение для воина. Солдату отдают приказ убивать в бою. Воин сражается на смерть только в крайнем случае. Солдат дерется жестко и уродливо, воин бьется, как танцует. В то время, как один из них привык вести бой издалека, второй знает все об искусстве движения тел. Прямолинейные удары Роя Эд обводит сразу же. Плавными взмахами, ловким перемещением. Будто оскаливший зубы тигр решает вдруг поиграть. Выпад. Шаг. Рой не успевает ставить блоки. Его напористую, простую атаку Эдвард быстро уводит в отступление. Удар. Блок. Взмах ногой. Блок. Шаг в сторону. Подсечка. Рою удается удержать равновесие. Он хватает Эда за руку — тот выворачивается. Собственное плечо обжигает огнем, и слышится тихий смех вперемежку с тяжелым дыханием. Прочесть Эда невозможно. Он не выдает себя ни взглядом, ни жестом. Он быстр. Роя тормозят каменные мышцы, отвыкшие от тяжелой работы. Ему бы выиграть немного времени. Эд бьет рукой. Левой. Рой встречает удар жестким блоком и замечает. Слабость Эдварда — его принципы. Он избегает уязвимых мест Роя. Не бьет стальными рукой и ногой. Не бьет слева. Внешне невозмутимый, внутренне Рой ликует. Из-за раны Роя и собственной автоброни Эд слишком ограничен в атаках. Шагнув вправо, Рой проверяет. Эд поворачивается за ним, и машинально снова делает выпад вправо. Подсечкой по здоровой ноге Рой надеется заставить его потерять равновесие от неожиданности. Но Эд устойчив на широко расставленных ногах. В один момент они оказываются слишком близко. Усмешка Эда обжигает. Сыплет искры в глаза. Рой ловит его в захват. Тело Эда жесткое, гибкое, но достаточно компактное, чтобы удобно держать его в крепкой хватке. Радостно выдохнув, Рой уже не отступает, усиливает хватку, поворачивается для броска. Тяжело. В его расчет не входит вес автоброни. Острый локоть врезается в левый бок. С болезненным вздохом Роя они оба падают на холодную землю. — Прости, — пытаясь выровнять дыхание, говорит Эд. — Ты как? — Порядок, — отзывается Рой. Боль почти сразу стихает, и он удовлетворенно переворачивается на спину. Их с Эдвардом плечи едва ощутимо соприкасаются. Небо над ними тяжелое, сентябрьское. Рассвет поднимается от горизонта вверх, освещая холмистую местность. Рядом слышится шорох, Рой поворачивает голову. Медленно. Эд поднимается, потягивается. При взгляде снизу он кажется много выше, чем есть на самом деле. — Давай, поднимайся, — говорит он. — Простынешь еще, — и протягивает руку. После небольшой разминки охватывает жаром, тело ноет. Хочется то ли продолжить, то ли лечь и не вставать никогда. Он опускается на деревянные ступеньки крыльца, рядом со стопкой старых газет, и смотрит, как Эдвард долго, с чувством потягивается и начинает свой привычный спарринг с невидимым партнером. Легкий укол зависти ощущается под ребрами. Бездумно он тянется к верхней газете в стопке. На первых полосах большими буквами новости об успехах армии Аместриса. Фотографии фюрера и генералов. На одном из разворотов встречается выдержка из встречи генерала Груммана с фюрером, Рой с интересом цепляется за нее, но не находит ничего достойного внимания. Они умело играют словами, говоря много, но при этом ни слова — по делу. Долистав выпуск до конца, Рой останавливается на сводке погибших. Мелким шрифтом идут столбцы имен и коротко — звания. Только военные, будто мирные жители ничего не значат. Он знает, что это делается для того, чтобы показать героизм военных, сложивших голову за свою страну. Имена не пронумерованы, но люди могут видеть, как их много, как жестоки ишварцы, уничтожая огромную армию Аместриса. Но не мирных людей. Мирные люди не умирают на войнах — давно известный факт для любого политика. Проверив дату выхода — почти месяц назад, — Рой с тяжелой тревогой принимается читать списки погибших. Он тихо умоляет судьбу, хоть бы там не было знакомых фамилий. Фамилии на букву “Х” он читает с замиранием сердца и выдыхает только тогда, когда они заканчиваются. Никого. “Что ж, — мрачно думает Рой, — хотя бы я знаю, что месяц назад они все были живы”. Список пропавших без вести намного короче. Рой знает, что это за список. “Пропал без вести” — не найден под завалами, сослуживцы не опознали части тела после взрыва, похищен и убит, попал под огонь. Живых в нем не бывает. Он смотрит на три фамилии в списке и пораженно моргает. Рой Мустанг, Огненный Алхимик, полковник, прикрепление — округ Долиха. — Эд, — он поднимает голову и обнаруживает Эдварда напряженно стоящего перед ним. — Пропавший без вести? — Эд пожимает плечами и хмуро смотрит в сторону, будто провинившийся подросток. — Давно ты знаешь? — Через пару дней после того, как ты оказался у нас, — отвечает он нехотя и кривится. Потом резко садится рядом, почти не оставляя расстояния между ними и молчит, но молчит так громко, как умеет только он. От этого шума путаются все мысли в голове. В еще сжимая в руках открытую, слегка пожелтевшую газету, Рой поднимает взгляд и долго смотрит на тропинку, уходящую от дома к холмам. Там кончается деревня, виден маленький лес вдалеке. Горизонт затянут утренней тенью и подернут дымкой тумана. Легкая прохладная тишина временами разбивается звонким пением птиц. Деревня только начинает просыпаться — где-то сонно ворчат собаки, коротко скрипит дверь, а потом снова все затихает. Только солнечный свет густо растекается по небу, переливаясь из огненно-рыжего в нежный розовый. Утро в деревне пахнет травой и сыростью росы. Рой втягивает носом воздух и понимает, что уже не ждет почувствовать запах пороха, дыма, табака и крови. На слух еще помнятся утренние звуки с щелчками оружия, зычными криками дежурных, шорохом холщовой ткани палаток и стройными шагами солдат — все как будто из очень реалистичного сна. Бывают жуткие кошмарные сны, в которых просыпаешься в новом сне, и только потом в реальности. После подобных снов не спится до самого утра и хочется бродить по комнате, трогать предметы, щипать себя, чтобы убедиться, что все по-настоящему. Ризембург становится для Роя подобной реальностью. Из него не хочется никуда возвращаться. — Пропавший без вести, значит? — без веселья усмехается Рой, повернувшись к Эду, но не глядя на него. — Хотел бы я пропасть навсегда. — Так что тебе мешает? — голос Эдварда звучит низко и взволнованно, Рой тут же переводит взгляд на него и встречается с горящими глазами, отчего бросает в жар. Как охваченный пламенем город в пустыне дышит огнем в лицо. Эдвард внезапно оказывается близко. Он смелый, решительный, яркий, великолепный, в нем миллион сомнений и страхов, которые он побеждает одним взмахом руки. Рой смотрит на его приоткрытые губы, чувствует его дыхание на своих губах. Думают ли они об одном и том же? — Пропади здесь, — шепчет Эдвард. Приглашение настолько явное, что Рой не может не податься вперед, ближе, чтобы ощутить его горячее тело совсем рядом и пальцы живой руки, коснувшиеся пальцев. Он может — Рой чувствует себя абсолютно готовым рискнуть и поддаться — принять предложение и проверить, совпадают ли их с Эдвардом желания. С громким стуком открывается дверь балкона на втором этаже, и Рой резко отстраняется. — Ну, и чего вам не спится в такую рань?! — звонко спрашивает Уинри, перегибаясь через перила балкона. К ней с широкой улыбкой разворачивается Эд и желает доброго утра. В груди снова пробирающий до дрожи холод. Последнее время он слишком часто выдает желаемое за действительное.***
— Слушай, давно хотел спросить, — говорит вдруг Эдвард, резко отложив в сторону книгу. Страницы поднимаются веером, Рой успевает поймать разворот, на котором тот остановился, чтобы оставить там клочок бумаги вместо закладки. — О чем? Время идет к ночи. Они сидят в его комнате-палате, потому что мадам Пинако не верит, что если они будут по вечерам спускаться в рабочий кабинет, то смогут выйти оттуда вовремя, чтобы лечь спать. Поэтому Эд стаскивает в комнату книги и тетради, а Рой сидит на смятых простынях среди чужих алхимических записей и чувствует себя открыто и немного уязвимо. — Кто такая Риза? Это ставит его в тупик. Он ожидал вопрос об огненной алхимии или о войне. На самом деле Рой не помнит, чтобы упоминал ее имя в разговоре. — Она твоя девушка? — Эд пускается в спешные рассуждения. — Я бы подумал, что жена, в твоем возрасте ведь многие уже женаты, но у тебя кольца ни на пальце, ни вообще нигде нет, — он останавливается, а через секунду добавляет: — И в общем мне… просто любопытно. — Откуда ты знаешь про Ризу? — Рой говорит резко и тут же жалеет о своем тоне, потому что Эдвард вздыхает и, поджав губы, смотрит в сторону немного смущенно. — Ты часто произносил это имя в лихорадке, — объясняет он. — Звал ее. И еще какого-то лейтенанта, но с этим все понятно, в армии полно лейтенантов. А вот женское имя… — Эдвард лукаво приподнимает брови, видя, что Рой слегка расслабляется с его объяснением и больше не собирается набрасываться на него. Поразительно, как легко меняется его подход к ситуации. Рой думает, что он мог бы стать хорошим военным с его умением адаптироваться, и тут же отбрасывает эту мысль. У Эда слишком горячее сердце и большая душа для армии. — Просто любопытно! — добавляет Эдвард, вскинув руки. — Если что-то личное, можешь не рассказывать. Рой окидывает его взглядом и задумчиво покусывает губу изнутри. У него к Эдварду глубокое чувство доверия. Несмотря на его юную горячность, насмешливость и бойкую резкость, он умеет слушать и понимать. Для девятнадцати лет у него огромный жизненный опыт. Опыт, которого у Роя нет и в его годы. Возможно, Эд знает о жизни намного больше. — Ничего такого, чем я не мог бы поделиться, — решившись, говорит Рой после паузы. Эдвард, сглотнув, ерзает в кресле. — Лейтенант Риза Хоукай — снайпер в нашем отряде. Мы познакомились за пару лет до того, как я поступил в военную академию. Ее покойный отец был моим учителем алхимии, я жил в их доме. Тогда мы особо не общались, но потом, через несколько лет, она тоже закончила военную академию и по распределению попала на службу в мой офис. С тех пор она часть моей команды и моя близкая подруга, — короткая мысль болезненно пронзает его. Его слова схожи с тем, что Эд говорил ему об Уинри. Рой твердо добавляет для ясности: — Мы не встречаемся, если тебе это интересно. Риза хороший друг, и я ей доверяю, но ничего романтического между нами нет. Плечи Эдварда, едва заметно напрягшись, опускаются. Он отпускает подлокотник кресла, который крепко сжимал так крепко, что был слышен тихий металлический звон, и усмехается: — А жаль, такой сюжет для романа мог получиться. — Планируешь от написания алхимических трактатов перейти к романам? — Да, буду строчить грязные бульварные романчики с постельными сценами и обрывать их на самом интересном. — Как подло! — Именно, — Эдвард игриво подмигивает ему. И почему-то от этого лицо Роя горит. — Кстати, по слухам, Пламенный алхимик тот еще ловелас. И неужели так и не завел на фронте роман? Что, женщины-военные не так хороши, как столичные кокетки? — Женщины-военные достойны восхищения, — говорит Рой и прикусывает губу, думая, может ли он назвать Эдварду истинную причину вслух и какой будет его реакция. — Но… не в этом дело… На войне грязь и кровь. Фронт — окопы, палатки, пыль и десятки людей на одном маленьком клочке земли. Легкие мишени и одновременно сами — оружие. Место, где романтику давит приступ тошноты. Место, где хочется ласки, но понимаешь, сколь она неуместна. Смерть там ходит, как своя. Привязываться опасно. Люди порой даже боятся заводить друзей в своих отрядах. Среди песков и пороха есть два типа людей. Одних связывает только секс — возможность почувствовать хоть что-то, почувствовать, что они все еще люди. Другие же уже совсем ничего не чувствуют. Ожесточенного и сломанного, Роя метает от одних к другим, и он уже не знает, что лучше. Но точно никогда не расскажет, как после смерти двух молодых парней из команды, отойдя всего, может быть, на несколько метров за стену, отчаянно отдавался своему же лейтенанту. И повторял себе “Я человек. Я всего лишь человек”. — А в чем дело? — будничный любопытный голос Эда врывается в пожелтевшие, будто выгоревшие на солнце воспоминания. Рой едва заметно сглатывает внезапную горечь во рту. — Может быть, тебе больше нравятся парни в военной форме, хм? Меткий выстрел, думает Рой. Это одна из основных причин, но он отмалчивается. Неопределенно пожимает плечами и снова берет в руки книгу. Эд еще долго смотрит на него. Открыто, ярко и взволнованно. Ничуть не смущаясь, прикусывает губу. Воздух между ними будто сгорает, уничтожая кислород, и Рой не может вдохнуть, бездумно вглядываясь в вереницу букв на строчках. Они расходятся за полночь. Медленно, словно нехотя, Эдвард собирает тетради и бумаги в стопку, проводит ладонями по столу, задерживается в дверях, желая спокойной ночи. У Роя на губах колющим чувством держится предложение остаться, он замалчивает его и желает приятных снов, зная, что за ними обоими кошмары ходят по пятам. Секунда. Две. Три. Рука Эда давит на дверную ручку, пока он смотрит на Роя. Внутри гудит и горло болит от молчания с каждым глотком вязкой слюны. Он разлепляет губы, чтобы что-то сказать, но Эд наконец, коротко кивнув чему-то, взмахивает рукой и с улыбкой уходит. Рана начинает глухо ныть, когда Рой укладывается в постель и натягивает одеяло на плечи. Прижав руку к боку, он хочет представить, что это рука Эдварда на его коже, его мозолистые кончики пальцев и теплая ладонь. А в голову зачем-то приходит Хавок, тоже не ушедший тогда от девушки без царапин. И Риза, отточенными движениями вклывающая им обоим обезболивающие из индивидуальной аптечки. Стыдом бьет между лопаток, прошивает до боли в пятках и зуда на пылающих щеках. Целый месяц. “Больше,” — жестко напоминает он себе и впивается ногтями в ладони. Все это время он не вспоминает их, ослепленный мирным солнцем и оглушенный деревенской тишиной. Словно дурман спокойствия стелется за линией фронта. Разум заталкивает войну глубоко, запечатывает и не дает вырваться на волю. Так дикого зверя сажают в клетку. Так прячут новости фото и описания искалеченных мертвых тел. И только в лихорадке, в горящем огне рушатся стены сознания, и он вспоминает товарищей, что прошли с ним все испытания плечом к плечу, что были рядом. Для них теперь он — призрак.***
В комнату Эдварда он идет впервые. Сразу после короткого стука тот отзывается из-за двери веселым “Заходи, Рой”, и он оказывается внутри странного сочетании хаоса и аскетичности. В комнате стоит только кровать, стол и небольшой комод. На столе среди записей и чертежных принадлежностей сидит Эд с тетрадью в руках. — Как ты догадался, что это я? — Рой останавливается в паре шагов от него. — А кто еще будет стучать? — Эд усмехается, сдув челку со лба, и на миг из головы вылетает, зачем он сюда пришел. Остается один лишь отчетливый образ, в котором Рой подходит ближе, оказывается меж разведенных коленей, обводит ладонями бедра, а Эду приходится приподнять голову, чтобы встретиться с ним взглядом. У него пересыхает во рту. С усилием он берет себя в руки. Эд не торопит, позволяя осмотреться, внимательно изучить взглядом комнату. Пробежаться взглядом по смятой постели, стопкам книг у стены со следами алхимического преобразования и выдвинутым ящиками комода, где ярким пятном выделяется красный плащ. Удовлетворив свой интерес, Рой садится на стул, который Эдвард упорно игнорирует. Рядом с его плечом оказывается колено Эда, идеально расположенное, чтобы опереться локтем о стол и положить на него ладонь. Сверху на Роя падает заинтересованный взгляд, и он с готовностью его принимает. Мысль о том, чтобы коснуться живой ноги Эда, зудит в затылке. — Ты что-то хотел? Или просто соскучился? Эдвард плохо на него влияет, кружит голову, будто морок. Его яркое, открытое обаяние заставляет забыть обо всем. Тяжело сглотнув, Рой моргает и заставляет себя сосредоточиться на изначальной цели своего визита. Привлекательности Эда никуда не исчезает, он хочет ощущать его хотя бы кончиками пальцев. — У меня к тебе просьба, — твердо говорит он, сцепив пальцы в замок. На его серьезный взгляд Эд отвечает настороженно. — Да? Да — “правда? просьба ко мне?” Да — “что за просьба?” Да — “что бы ты ни попросил, я для тебя что угодно сделаю”. — Мне нужно отправить письмо, — говорит Рой. — На фронт. Едва заметным движением Эд наклоняет голову. Ничего не говорит. Для Роя, уже привыкшего к его яркой реакции, это в новинку. Эдвард будто ждет продолжения, всем своим видом выражая вопрос. — Там моя команда, Эд. Они, наверное, считают, что я мертв. С моей стороны, как командиру, ужасно по отношению к ним, что я не сообщил о себе, — Рой пытается представить их под новым командованием и не может. Уверенность в способностях каждого из них смешивается с точным пониманием, какова есть война. Шальные пули не щадят никого, как и вражеские смертники в песках. — О них я тоже беспокоюсь. Мы столько лет были вместе на этой войне и до нее. Это какое-то мерзкое предательство, если мы с ними будем узнавать о судьбе друг друга по сводке погибших в газетах. Они заслуживают знать, где я. В руках оказывается случайный лист бумаги со стола. Рой складывает его пополам, потом еще раз и еще, пока не получает маленький квадрат, который бездумно откладывает в сторону. Стоит глухая тишина, звуки тонут в воздухе. Мысли сменяются, мелькают быстрыми кадрами, накладываются одна на другую, будто в кинолента, нарезанная новичком. Связаться со старшим командованием. Дать знать о своем расположении. Возможно, навлечь беду на Рокбелл и Эда. Остаться здесь и забыть об армии. Больше никогда не услышать голосов ребят из команды. Жить с одной памятью об их способностях и привычках. Он не готов быть предателем. — Твоя семья — эти женщины, Уинри и мадам Пинако. Моя семья тоже не из родственников, — в легких вдруг оказывается слишком много воздуха. Рой вздыхает. — Мои подчиненные и друзья. Они моя семья. — Какие они? — вдруг говорит Эд. — Ты никогда о них не рассказывал. — Какие? — переспрашивает Рой, улыбка непроизвольно касается его губ. — Так в двух словах не расскажешь. Эд не останавливает его, и тогда Рой рассказывает. Он вспоминает Ризу, невероятную Ризу, которая столько раз спасала им всем жизни. Отчаявшиеся ишварцы, умирая сами, стремились утащить за собой как можно больше аместрийцев. Они часто нападали со спины. Рой только успевал подумать, что позади раздается слишком подозрительный шорох, а с одной из вышек раздавался выстрел, и когда он оглядывался, на земле уже лежал труп ишварца, задумавшего его убить. Телохранителя надежнее еще надо поискать. “Мы под присмотром ястребиного глаза” — так говорили они про нее. А она заботилась о них и когда спускалась со своей позиции. Он вспоминает никогда не унывающего Маэса, который мог быть мрачнее тучи, мог быть в отчаянии, но всегда находил слова поддержки и поднимал всей команде дух. Маэс, наверное, единственный из них всех по-настоящему верил, что война однажды закончится, ведь в Централе его ждут жена и дочь. Временами он мог быть слишком назойливым, ослепленный любовью к ним, но квадратная фотокарточка с двумя женщинами — маленькой и взрослой — в его руках действительно возвращала всем веру в лучшее. Вспоминает Хавока, который вечно травил анекдоты, действительно забавные анекдоты, а не солдатскую похабщину. Постоянно просил прикурить, зная, что ни у кого нет зажигалки. Не страшно было ни в разведку с ним идти, ни секрет ему доверить. И внимательный Бреда, который по одному шороху кустов мог определить, когда это суслик пробегает, а когда ишварские партизаны за ними следят. Бреда, которому он вечно проигрывал свое жалование во все возможные игры. И Фьюри, упорный и терпеливый Каин, — потрясающий связист, что мог выйти на линию со штабом даже в глухой пустыне. Тоска по команде внезапно накатывает так сильно, что сводит желудок. Вспоминаются будни на войне, где по вечерам они временами играли в карты и изо всех сил делали вид, что жизнь идет своим чередом. Их работа в офисах Ист-сити и Централа, совместные походы в бар по выходным, пес Ризы, которого они все шутливо называли “младший лейтенант Хаяте” и шифры с именами девушек. На заре карьеры, будучи подполковником, Рой набирал номер телефона и беззаботно болтал с “Жаклин”, совсем не думая, как болезненно будет скучать по этому однажды. — Уверен, с ними все в порядке, — говорит Эд тихо. Рой моргает, не заметив, как глубоко ушел в свои мысли. — У них просто нет выбора. Я приказал им не умирать. — По твоим рассказам, они достаточно надежные подчиненные, чтобы выполнить этот приказ. Рой твердо кивает, а по спине без причины пробегает ледяная дрожь. Странная мысль возникает в голове, что Хьюз ему никакой не подчиненный, и никакого такого приказа он ему не отдавал. С ним они редко говорили о смерти — рядом с ним Рой и не думал об этом. Так много в Маэсе было горячей веры в окончание войны малой кровью. В этом году его дочь пошла в школу. Если повезло и на начало сентября в его подконтрольном районе все было спокойно, возможно Хьюз не упустил возможности попытаться выбить разрешение навестить семью на пару дней. В горле комом застревает тревога. Рой не может найти ей объяснение. Подняв голову, он ловит взгляд Эдварда. Его взгляд в ответ похож на бескрайнее поле в полдень. Все как на ладони — ни теней, ни тайн. Потом Эд медленно моргает, и в уголке его губ появляется волнение, которое он больше ничем не выдает. — Так чем я могу тебе помочь? — спрашивает он. — Покажешь, где в деревне почта? — Рой колеблется в смеси чувств, гудящих внутри. Ладони покалывает от близости Эдварда. Все тело наполняется густым неопределенным желанием с острым привкусом тревоги на корне языка. Движение выходит резким и рваным, но Рой заканчивает его. Опираясь локтем о стол, он опускает руку на округлое колено и ощущает плотные, сильные мышцы, уходящие к бедру. Хочется проследить их широким жестом. — Конечно, — говорит Эд. В следующий миг он откидывает пальцами волосы со лба, сверкает улыбкой и накрывает его плечо металлическими пальцами. Последний раз Рой ощущал себя так же уверенно много лет назад, когда получил перевод в Централ. Безумная уверенность храбреца, что с завязанными глазами шагает по подвесному мосту над пропастью и точно знает, что на каждый следующий шаг под его ногой будет надежная опора.***
Путь на почту лежит мимо полей и редких маленьких домов, похожих на дом Рокбелл. По самой окраине, огибая деревню тянется песчаная дорога, временами с нее глубокой колеей сходит то один, то другой поворот и теряется там среди заборов и деревьев. С другой стороны лежит необитаемый холмистый восток, за которым начинаются пески Ишвара. Эдвард шагает рядом и рассказывает о деревне. Обычные места обретают значимость после его слов. Вон у того оврага он дрался с братом за право жениться на Уинри. На то огромное дерево с раскидистыми ветвями они залезали, чтоб посекретничать. С самой широкой его ветки Эд однажды упал и чуть не сломал руку. Свернув в сторону на развилке, они проходят по небольшому каменному мосту над руслом пересохшей речки. В ней Эд научился плавать в три года, а потом случилась засуха. По этому мосту они с Альфонсом и Уинри все детство устраивали гонки на велосипедах. Целая жизнь здесь для Эдварда. В покачивающейся медленной походке они то и дело сталкиваются плечами. Рука в широком рукаве плаща постоянно задевает руку Роя короткими мазками. В мыслях он касается пальцами широкой ладони, не встречая сопротивления, и берет Эда за руку. — Вон там была наша школа, — опередив его движение, Эдвард указывает в сторону разрушенного здания. Рой непроизвольно сжимает пальцы в кулак и прячет руку в карман пальто. — Мы с Алом всегда встречали Уинри у моста и шли все вместе. Здание издалека выглядит заброшенным и серым. С выбитыми окнами и разбитой крышей. — Что с ней произошло? — спрашивает Рой. — Бомба, — пожимает плечами Эдвард. — Еще в начале войны. После этих слов Рой еще раз оглядывает деревню и видит ее совсем другой. Близость к военным действиям не принесла жителям ничего, кроме разрухи. Уничтоженная школа, бедно устроенные дома, один магазин на всю деревню и жители, до сих пор пытающиеся оправиться от недавнего отступления армии и взрыва железной дороги. И Эдвард все равно выбрал вернуться сюда. В какой-то момент Эд ускоряется, и Рой едва успевает за ним. Истории кончаются, Эд бормочет что-то о том, что осталось немного, скоро они свернут и увидят вокзал, а там и почта недалеко. Почти не успевая рассмотреть места по пути, Рой все равно натыкается взглядом на черное пятно среди пожухлой, мертвой травы. Невольно он останавливается. Резко, словно наткнувшись на невидимую стену. Тело каменеет и вдох застревает в горле. Пепелище. Выжженная земля, на которой раньше стоял дом. Его еще можно узнать по торчащим из земли деревянным балкам. С высокого, выгоревшего дерева свисает две металлические цепи, как для детских качелей. Словно не в себе Рой делает шаг в ту сторону. Болезненная сила воспоминаний о сгоревших его силами ишварских домах тянет его приблизиться. По рукам в карманах проходит дрожь, он сильнее стискивает кулаки. За спиной раздается хриплый звук — Эдвард с усилием прочищает горло. Когда Рой оборачивается, он находит его в стороне, тяжелым взглядом смотрящим на развалины. — Что здесь было? — тихо спрашивает он. Ветер уносит его слова. Эд поднимает плечи, будто от холода, и избегает встречаться взглядом с Роем. Впервые за все время их знакомства на его лицо ложится тень, столь же черная, что и пепел перед ними. — Это был наш дом, — в голосе Эдварда звучит сталь. Некоторое время они стоят там под пасмурным небом. Свинцовые облака тяжело наваливаются на них сверху. Порывы ветра с силой бьют по ним и шумит в ушах. Низко кружит одинокая птица, разрезая безлюдную тишину гортанным криком. Воздух тоскливо пахнет сырыми досками и сухой травой. Запах гари, едкий и обманчивый, существует лишь для Роя. Он пытается представить двух детей, сжигающих собственный дом. Безжалостная решительность, на которую способно лишь детское сознание. Жалеет ли Эдвард сейчас о содеянном? Понять по его виду трудно. Недвижимый, с руками по швам он стоит, подставляясь ветру. Одними глазами, не сводя взгляда с черного остова, он воскрешает его в своей памяти. Рою думается, что они видят сейчас перед собой две совершенно разные картины. Перед Эдом — его невозвратное прошлое. Он видит нечто, недоступное взгляду Роя. Там, где для одного, лишь мрачный остов чужих ошибок, для другого — бездонное море воспоминаний. Черные, выступающие из земли доски похожи на удары в сердце тупым ножом. Ранят, пока не истечешь кровью. И они же заставляют лицо Эдварда наполниться тонким, тусклым, едва заметным светом, который возникает в кромешной тьме и заставляет слепо щуриться от неожиданности. Для него там — не сгоревшие остатки дома, а мгновения счастливого детства, живые лишь в его голове. Рой дает ему время побыть с этой памятью наедине, не приближаясь и не глядя на него прямо. Они стоят так, на отдалении друг от друга в холодном молчании, пока Эдвард не бросает ворчливое “ну хватит поминок на сегодня” и решительно разворачивается в сторону основной дороги. Первые его шаги такие твердые и тяжелые, будто он пытается втоптать в землю старые воспоминания. Рой медлит. Само место словно не отпускает его. Когда он наконец решается отвернуться от сгоревшего дома, то видит спину Эдварда. Чеканным шагом он упорно идет вперед, как взрослые уходят от капризных детей, говоря “Я ухожу, видишь? Совсем ухожу!” Невольно слабая усмешка срывается с губ Роя. — Ну? — Эдвард разворачивается к нему всем телом. Они уже так далеко друг от друга, что Рой едва может различить его лицо. Кажется, оно выражает нечто среднее между печалью и негодованием. Ветер хлопает полами его плаща, волосы развеваются непослушными прядями. Он похож на сгусток энергии. Он весь будто наэлектризован и завораживает неизвестностью. Рой внутренне вибрирует. Это похоже на предвкушение, в котором замираешь у окна после того, как во все небо сверкнула молния. Это ожидание грома. И после оглушающей тишины он приходит. Столь сильный, что земля вздрагивает под ногами. Такая огромная манящая сила живет в Эдварде, и для Роя вечная загадка — как мир выносит его? Как мир позволяет существовать кому-то настолько невероятному и огромному, способному затмить собой любое стихийное бедствие? Он догоняет его в несколько широких спешных шагов. Недолго они продолжают путь в отдалении. Потом Эд фыркает и приближается так резко, что они сталкиваются плечами, оступаются, но после нескольких попыток быстро подстраиваются под шаг друг друга. Больше Эд ничего не рассказывает. Иногда взмахом руки указывает на маленький рынок или пекарню с мутными окнами. У вокзала неожиданно пустынно, и Эд говорит, что поезда ходят только в Централ рано утром, все остальное время делать здесь нечего. Окошко билетной кассы на входе закрыто на замок, на доске рядом расписания поездов сорваны, на ветру дрожат оставшиеся от них клочки бумаги. Почта находится всего в пяти минутах ходьбы от вокзала. Людей там больше. Они упаковывают посылки, клеят марки на конверты, в газетном киоске оживленно общаются пожилые женщины. Стоит только Рою приблизиться, все украдкой поглядывают то на него, то на Эдварда. Мужчины здороваются с Эдом, жмут ему руки, он хлопает их по плечам и свободно перекидывается парой слов о хозяйстве. Женщины улыбаются ему и стреляют глазами на Роя, Эд в ответ молча пожимает плечами, будто не понимает, чего они от него ожидают. Он остается ждать на улице, и внутрь Рой заходит один на один с ноющим от волнения животом и кислым привкусом во рту. В окошке работница почты протягивает ему марки и интересуется, кому он пишет. Письмо любимой — так она спрашивает. Друзьям на фронт — так он отвечает. Женщина сразу тускнеет и, качая головой, говорит, что письма на фронт сейчас доходят редко. Выбора у него нет, и он опускает письмо в прорезь на почтовом ящике. Оно в двойном конверте. На верхнем значится “Для мадам Кристин Мустанг, Централ-сити”, на том, что внутри, сбившимся почерком — “Старшему лейтенанту Ризе Хоукай, округ Долиха”. В письме он обращается ко всей команде и вкладывает в конверт отдельное письмо для Маэса. Остается надеяться, что Риза получит письмо и сможет правильно передать им его слова. Постояв пару минут, Рой возвращается на улицу. Эд ждет его на скамье, вытянув ноги и разглядывая сложный механизм пальцев на правой руке. — Все в порядке? — спрашивает он. — Сказали, что письма на фронт доходят редко. — Этого можно было ожидать. — Мое дойдет. — Ну, конечно. — Вот увидишь. — Не сомневаюсь. — Да. — Да. Одновременно развернувшись на обратный путь, они на мгновение оказываются близко лицом друг к другу и обмениваются веселыми улыбками с вызывающими нотками. Оба держат руки в карманах. И у Роя опять возникает настойчивая зудящая маленькая мысль предложить ему руку. Протянуть раскрытую ладонь и позволить Эду обхватить ее живой рукой. Но Эд уже идет вперед, и он глотает сомнения, перебирая в пальцах мелочь со сдачи за марки. Возвращаются они тем же путем. Небо все больше затягивает темными, тяжелыми тучами. Ветер бросает песок с дороги в глаза, отчего приходится прикрывать лицо рукавом. Если бы не прохлада и тревожные крики птиц, ощущение было бы совсем как в Ишваре. Песчаные бури там явление частое и жестокое. Птицы кружат низко, почти над их головами. Стаей мечутся в воздухе, предупреждая всех окружающих о надвигающейся буре. Рядом резко пикирует голодный ястреб, заметивший мышь в траве. Рассекая воздух, камнем падает вниз и тут же вновь взмывает вверх, едва коснувшись земли. Четко и метко. Ястреб не ошибается. Глядя на большое бурое крыло, мелькнувшее рядом, Рой думает о Ризе. Какой будет ее реакция, когда принесут почту? Он может ясно представить, как шок мелькнет на ее лице, глаза раскроются шире и рот едва заметно приоткроется в удивлении. Потом она быстро возьмет себя в руки и внимательно вглядится в почерк, чтобы точно быть уверенной, что письмо точно от него. Что она скажет, когда узнает, что с ним случилось? В конце письма, в той части, которую он написал только для нее, как для подруги, Рой рассказывает ей про Эдварда, совместные занятия алхимией, про безумно тихие утра и сны без кошмаров. Они знакомы так давно, что ему совсем не трудно предсказать ее решение. Он почти слышит ее слова, будто она идет рядом с ним. Если это то, чего ты хочешь, не смей от этого отказываться. Чего он хочет? Подняв взгляд с серой дороги и своих пыльных ботинок, Рой видит Эдварда. Его фигура в алом плаще ярко выделяется на фоне тусклого деревенского пейзажа и надвигающейся грозы. Путеводный огонь. И сердце бури одновременно. Эд шагает чуть впереди и, кажется, совсем не замечает, что Рой отстал. Увлеченный рассуждениями об алхимии, он широко жестикулирует, а ветер бросает его светлую косу от одного плеча к другому. Голос доносится до Роя низким трескучим звуком, будто поломанным на ветру. Широкие плечи покачиваются в расслабленной, но уверенной походке. Они приближаются к дому Эда, но в этот раз он не ускоряет шаг и не пытается сбежать. Рой смотрит на него, и в груди загорается маленькая искра, обжигает легким уколом. Внутри медленно занимается огромный пожар. Эд снова взмахивает рукой в неопределенном резком жесте. Издает короткий смешок. И Рой вдруг совершенно ясно понимает, чего он хочет. — Эд. — Да? — Эдвард разворачивается и замолкает. Рой делает шаг навстречу. Ноги наливаются тяжестью, будто он шагает в застывающем бетоне. Преодолевая упрямое сопротивление воздуха, он оказывается прямо перед Эдом. Сбоку от них тропинка, ведущая к сожженному дому. Прямо перед Роем золотые глаза и легкая улыбка. Ветер стихает. Он обхватывает сияющее лицо ладонями, и линия челюсти идеально ложится в его руки. Секунду он, задыхаясь, смотрит на Эда. А потом целует. Напрягшись, Эд замирает. Рой успевает подумать, что он неправильно понял его намеки, его улыбки и взгляды. Едкое разочарование пускает первые ростки в груди. И тут же они рассыпаются в пепел, когда Эд приходит в себя и целует в ответ. Сразу резко и открыто. С языком и зубами, почти до боли сладко. Негодующе фыркнув прямо в ему в губы, Эд привстает на носки. Руки — одна холодная и металлическая, вторая живая, теплая — скользят под пальто по груди, животу, на спину. Кожа, где Эд коснулся его даже через одежду, горит. А он прижимается к нему, гибкий и жесткий, и продолжает целовать так, будто ждал этого чуть больше, чем вечность. За первым жадным поцелуем следует короткий вдох. Глаза на миг приоткрываются, чтобы встретиться мутным взглядом и закрыться вновь. Второй раз они целуют друг друга медленнее. Прикосновения губ и языков горячие и долгие. Пальцы Эда жестко ощущаются на коже, когда он собирает в кулаки рубашку на спине у Роя. А он сам не может перестать ласкать пальцами шею и эти уязвимые места за ушами, где ветер вырвал из косы тонкие пряди. До них доносится запах безжизненной сухой земли и мертвой травы, сырого песка и озона. За вторым поцелуем следует третий, а потом еще один и еще. — Кажется, пора домой, — шепчет Эдвард, когда тишину крошат на куски раскаты грома. Рой открывает глаза и понимает, что под закрытыми веками видел вспышки настоящих молний, а не цветные всполохи от головокружения. Взгляд Эда рассеянно соскальзывает с лица Роя на пепелище за его плечом. Он прижимается лбом к нему и выдыхает. Не зная, что сказать, Рой протягивает руку. Ладонь Эда ровно такая, как он себе представлял. Широкая, мозолистая, сухая и горячая. Сильные пальцы крепко держат его и ведут за собой знакомым путем. Мимо разрушенной школы, мимо моста для гонок на велосипедах и дерева для секретов. Второй раз в жизни Рой смотрит на эти места и вдруг боится, что больше никогда их не увидит. Сжимая руку Эда, он сплетает их пальцы и старается запомнить все вокруг до мельчайших деталей. Вспышки молний мелькают все чаще, но ни один из них не ускоряет шаг. Один раз Эд останавливается, тянет его на себя и быстро целует, будто проверяет, на самом ли деле это все происходит. Другой раз останавливается Рой, вдыхает предгрозовой воздух и пережидает волну искр, пронизывающих тело. Обратная дорога кажется в два раза больше. Домой они успевают до начала дождя. Первые капли падают, когда Рой ставит ногу на ступеньки, вторая мажет его по щеке. Потом они оказываются под крыльцом в молчании, полном загадочных улыбок, и ливень обрушивается на землю.***
Вечером одного дня Пинако придерживает Роя за локоть, когда он собирается пойти наверх. Кивком головы она зовет его идти следом и приводит в мастерскую. На столе, за который его усаживают, разложены чертежи и инструменты. Он берет штангенциркуль, чтобы занять руки, и смотрит, как Пинако со старушечьей ловкостью взбирается на стремянку и что-то достает из шкафа, полного белых и синих операционных простыней. — Вот, — она спускается со свертком и кладет его на стол перед ним. Это его форма. — Держи, мальчик. Она все-таки твоя. Пинако называет его мальчиком почти нежно, но голос ее суров и ворчлив. — Намекаете, что мне пора возвращаться в строй? — спрашивает Рой с усмешкой, но не может скрыть тень печали в голосе. — А ты сам-то хочешь возвращаться? — Пинако проницательно прищуривает глаза, постукивая пальцами по столу. Ничего не ответив, Рой проверяет мундир. Ткань пахнет стиральным порошком и жесткая на ощупь, навевает воспоминания о военной академии. Последний раз его форма была такой, когда он был кадетом и получал новое обмундирование раз в семестр. В бумажнике находится несколько сотен центов, на войне деньги не имеют никакой ценности, и он думает, что мог бы на них купить что-то полезное в дом Рокбелл. В знак благодарности. Развернув китель, он чувствует, как что-то тяжелое попадает в руку. Часы. Он открывает их, проверяет время — половина десятого — закрывает снова. И задумчиво буравит взглядом серебряный герб. Химера скалится в пустоту и взмахивает когтистыми лапами. Рой медленно моргает. Перед глазами реют флаги, ровным строем шагают солдаты в парадной форме. С площадки на крыше Центрального командования фюрер Брэдли оглядывает площадь единственным глазом. Для него вся эта толпа не больше, чем просто кучка муравьев. Руки сложены на рукоятке сабли, в изгибе губ жесткое равнодушие. С таким выражением лица и такими руками подписываются приказы о том, чтобы пустить сотни людей в расход. Рой боится представить, сколько новостей, событий, приказов он упустил за все время, что пробыл здесь. Он еще раз повторяет мысленно “Хочешь вернуться?” и думает, что речь идет не о его желаниях. Он просовывает пальцы в узкий нагрудный карман кителя и нащупывает там гладкий плотный прямоугольник. Высовывает его на полдюйма и прячет вновь. Фотография. Напоминание о том, что где-то там, среди палаток, окопов и перестрелок сторон есть люди, перед которыми у него есть некоторые обязательства. — К сожалению… — он прочищает горло. — Мое желание имеет самое малое значение, мадам. Пинако хмурится и силится поймать его взгляд, утонувший в синих складках формы. — Знаешь что? — задумчиво кивает она головой. — Выпей-ка со мной, мальчик. Перед ним оказывается стакан, который она до краев наполняет виски. Резкий запах спирта ударяет в нос — местный алкоголь явно хуже того, что подают в столице. Пинако устраивается напротив и раскуривает трубку. В ней нет городского шарма и показного лоска, она похожа на старую пуму с седой шерстью и мудрым взглядом. Перед ней трудно притворяться: она охотилась столько раз в своей жизни, что по одному движению может опознать уловки жертвы. Первый стакан они выпивают молча. Пинако — залпом, Рой — пару глотков. Невольно вспоминается Крис, которая тоже все проблемы решала стаканчиком виски. У нее было со льдом, Пинако наливает теплое. Крис курила толстые сигары, контрабандные, из Креты, Пинако набивает трубку едким табаком. Крис взъерошила бы ему волосы и поправила воротник рубашки, будто он все еще четырнадцатилетний мальчишка, который собирается на первое свидание. Пинако не трогает его, зная границы и не зная особо, кто он такой. — Когда Эд с Алом отправились в путешествие первый раз, им было двенадцать, — говорит вдруг Пинако, выдыхая сизый дым. — Их не было четыре года. Пару раз они заезжали на ремонт, и автоброня Эда всегда была в царапинах. Да и на нем самом прибавлялось шрамов. Они никогда ничего не рассказывали. Уинри ужасно обижалась, — Пинако смеется. Это смех человека, прожившего много лет, над горячностью молодежи. — Кричала на них, ругалась. И все равно ждала, когда они уходили. — Они всегда останавливались у вас? — спрашивает Рой. Виски крепкое, обжигает горло и ударяет в голову, но закусить нечем. — Мы всегда были им рады, а когда умерла их мать, наш дом стал и их домом тоже. У каждого должен быть дом, — говорит Пинако серьезно. Второй стакан она пьет медленнее, чем Рой, и придерживает его за руку, когда он тянется налить себе третий. — Иногда дом нужен не для того, чтобы жить, а для того, чтобы было, куда вернуться. Дом, где тебя ждут. Или просто место. У меня, мальчик, есть большой опыт в ожидании, — она встречается с ним взглядом. Рой чувствует себя перед ней провинившимся ребенком, который просто играл в игру, а мать пришла и без объяснений поставила его в угол. Он спросил, за что, она ответила, что он должен подумать. Внимательно, слушая Пинако, Рой пытается понять, к чему она ведет. — Я ждала сына с войны, — Пинако говорит спокойно, а у Роя по позвоночнику стекает колючий холод. Сын не вернулся. — Я ждала двух мальчишек, которые мне стали как родные. Я все еще жду одного из них. Тебя кто-нибудь ждет? Во рту пересыхает от желания выпить еще, по телу разливается искрящаяся легкость опьянения. Как после приема таблетки отступает головная боль и мысли становятся яснее, так после стакана виски воспоминания о войне перестают вызывать давящий на грудь страх. К сожалению, приятная яркость желтого света быстро проходит, больше ничем не подкрепленная. — Крис. Она моя тетя. Больше у меня никого нет. Работает ли еще ее бар в Централе? Она всегда говорила, что если только почувствует, что ей и девочкам опасно и дальше жить в Аместрисе, они легко могут уехать в Аэруго или в Син. Со своей хитростью Крис не пропадает, Рой почти за нее не волнуется. Пинако серьезно кивает. — Надеюсь, ей есть, чем себя занять в ожидании. — Она хозяйка хостесс-бара. Пинако смеется вновь. В этот раз это смех молодой задорной женщины, которой она, наверное, была когда-то. — Хороша! Наконец она наливает им по третьему стакану и отставляет бутылку подальше. У Роя что-то настойчиво зудит в затылке, не давая покоя, когда он делает глоток. На губах невольно появляется легкая улыбка, хотя Пинако перед ним снова строга и сурова. — Такие, как мы. Я имею в виду твою тетю, себя, Уинри. Мы умеем ждать. А есть люди, которым вечно что-то не дает покоя. Люди перекати-поле. Вечно что-то тянет вас, зовет куда-то. Может быть, ноги у вас такие беспокойные, может, душа. Нельзя таким сидеть на месте, зачахнете. — Думаете, я такой? — Рой вспоминает свои чувства, когда в жизни настают перемены. Будто он стоит на большой развилке, от которой лучами отходят сотни дорог, ноги болят стоять, а внутри все рвется на части. Он может выбрать любую дорогу и пойти по ней, когда хочется пройти по всем. — Не знаю, я, мальчик, какой ты, — улыбается Пинако. — Не мне это решать. Я тебе про Эда рассказываю. Он такой. Весь в своего отца, тот тоже ушел от них, когда мальчики совсем маленькими были. А Эд вернулся из Креты и уже год живет с нами, и тяжело ему. До твоего появления на тень был похож. Не умеет на месте сидеть, а сидит. Учится ждать. Ала ждет из его путешествия. — И вы ждете? — И я жду. Они умолкают и выпивают еще немного. — Эд упорный, он дождется. — А это уже не нам с тобой решать, — Пинако говорит жестко, потом залпом выпивает остатки виски в стакане и ставит его на стол с громким стуком. — А теперь иди-ка спать, мальчик. Ты не на войне тут, а на лечении, тебе восстанавливаться надо, — тон быстро меняется на сварливый. Пинако забирает у него стакан, сует ему в руки форму и безапелляционно смотрит на него. — Доброй ночи, мадам, — стоя в дверях со свертком одежды, прижатым к груди, и кружащейся головой, Рой и вправду чувствует себя мальчишкой перед ней.***
— Ты что, не спал? — Рой вздрагивает от неожиданности и поднимает голову. Эд стоит над ним, заслонив свет из окна. Все еще горит газовая лампа, постель не тронута. — Который час? — спрашивает Рой и будто выходит из транса. Сонливость окутывает тело, он вдруг понимает, что отвратительно трезв и, хотя выпил не так много, чтобы мучиться с похмелья, хочется вернуться в приятную негу опьянения. — Начало седьмого, — медленно отвечает Эд и с недоуменным видом касается пальцами открытых часов. — Кажется, я потерял счет времени, — сонно вздохнув, Рой растирает лицо руками и глубоко вздыхает. Он улыбается Эду, но тот остается хмурым и разглядывает вещи на столе. Там поверх брюк ровно разложен китель, но аксельбант болтается сбоку от рукава. Пара перчаток лежит в отдалении, подобно тому, как ссылают преступников на край света. Бумажник распотрошен рядом с часами, деньги все еще в нем, а вокруг несколько маленьких полароидных фотографий — военная роскошь, доступная лишь избранным и по праздникам. Напряженный, Эд стоит и молчит. Когда он такой подозрительно тихий, это вызывает у Роя тревогу. Поднявшись с кресла, он подходит к Эду сзади, осторожно касается плеч, разминает их парой легких движений и прижимается ближе. Никакой реакции. — Боишься, что я уйду? — Рою хочется улыбнуться и сделать вид, что все это глупости, армия в прошлом, эта форма теперь не больше, чем декорации. Однако он понимает, как жестоко было бы обманывать Эдварда надеждой, когда он сам еще не уверен в своих решениях. Он провел в раздумьях всю ночь. Думал на пьяную голову. На больную голову. На трезвую. Вставал, нервно бродил по комнате. Садился в кресло, барабанил пальцами по подлокотникам, а потом резко сжимал их. Воспоминания о прошедшей ночи плавают в мыслях будто покрытые густым туманом. Ближе к рассвету он, не осознавая, сколько прошло времени, доставал фотографии, теребил их в руках, вглядываясь в знакомые лица. — Ничего я не боюсь, — недовольно буркнув, Эд вырывается из слабых объятий и обходит стол. Рука его поднимается над вещами, но не опускается. Как будто все взорвется, если он прикоснется к ним. Перчатки вызывают у него интерес. Рой помнит один из вечеров, когда они сидели внизу, ожидая ужин, и речь зашла о направлениях алхимии. Огненная алхимия мелькнула в разговоре искрой, и Эд уцепился за нее, еще не зная, как сильно его обожжет правда. Он расспрашивал Роя о составляющих круга трансмутации, об элементах преобразования и о том, как реализуется равноценный обмен. Польщенный его интересом, Рой с рвением ученого рассказывал, как работает его алхимия. Он узнавал в нем себя на уроках учителя Хоукая. Реакции горения, отличия их от реакций окисления, обязательное присутствие кислорода, другие горючие газы, которые можно найти в воздухе. Огромный массив знаний, который в итоге сводился к одному простому движению — щелчку пальцев. Вместе с интересом в глазах Эда в тот вечер вспыхнул ужас. — Всего лишь щелчок пальцев, — стиснув зубы, бормочет он, но не продолжает мысль, потому что в комнату заходит в Уинри и зовет их есть. — Это те самые? — спрашивает Эд, и Рой кивает. Он берет их в руки, как молодые солдаты впервые берут пистолет, боясь, что он сам выстрелит у них в руках. Эти перчатки — оружие гораздо страшнее пистолета. Однако использовать их может только Рой. К счастью и вместе с тем к сожалению. Ему остается только надеяться, что Эд, держа их в руках, не представляет сколько жизней унесла за собой каждая активация красного круга преобразования на перчатке. Внезапная мысль звенит в голове. — Боишься, что я буду убивать? — спрашивает он, и Эдвард резко поднимает голову, задумчивый вид становится воинственным. — Я уже сказал тебе, что ничего не боюсь, — резко говорит он. — Тогда что не так, Эдвард? Между ними письменный стол. Рой чувствует, что на каждый его шаг на встречу Эд будет делать два шага прочь. С губ срывается усталый вздох. Сказывается бессонная ночь, сколько бы сердце не стучалось бешеным стуком в грудь, тело едва слушается его, словно ватное. Вялые мысли в голове противятся разгорающемуся спору, но он продолжает. С Эдвардом лучше все решать сразу, на месте. — Зачем тебе эта война? Зачем быть в армии? — Эд бросает перчатки на стол, потеряв к ним интерес, и резко смотрит на Роя. — Я понимаю, твоя команда и все такое, это ясно. Но у меня такое чувство, что ты что-то не договариваешь, — он скрещивает руки на груди и расправляет плечи. — Знаешь, ты можешь доверять мне вообще-то. Я не то чтобы похож на какого-то шпиона, и я умею хранить тайны. А еще… — тут Эд запинается, и на скулах выступает явный румянец. Невольно Рой улыбается, застигнутый врасплох его откровенностью и горячим приливом нежности к нему. — Я… ну… блять! — Что ты? — спрашивает Рой. Ситуация становится забавной, несмотря всю серьезность. И даже сонливость отступает. Эд бессильно рычит и отворачивается. — А, неважно! Что тебе тех причин мало что ли? — Более чем достаточно, — отвечает Рой, а сам мысленно гадает, действительно ли Эд собирался признаться ему в чувствах, которые и так очевидны? С другой стороны, если они так очевидны, почему у Роя самого начинает крутить живот, когда он хочет сказать Эду, что испытывает к нему? Будто он сам тоже влюбленный подросток. На этой войне он совершенно разучился быть влюбленным, как нормальный взрослый человек. Прикусив губу, Рой достает из нагрудного кармана кителя фотографию. Доверие, думает он. Он так мало знает об Эдварде, о его жизни, о его прошлом, но тот однажды доверил ему свою боль и свои мечты. Он заслуживает того же. Равноценный обмен, столь важный для алхимиков. Рой может дать его ему. — Вот они, — он становится рядом с Эдом и, не глядя на него, протягивает фотографию. На ней их команда, еще до войны. Они только недавно получили перевод в Централ и отработали в новом офисе не больше недели, успешно раскрыв дело о серийном убийце Барри-мяснике. — Моя команда. — Выглядите счастливыми, — говорит Эд. Вглядевшись в фотографию, он поворачивается и внимательно смотрит на Роя. Будто бы играет в игру “найди десять отличий”. Между довоенным Роем и Роем, прошедшим несколько лет войны, огромная разница. Видна ли она снаружи? Если Эдвард и видит отличия, то ничего не говорит. Он ждет. Вся его поза говорит об этом. Поднятые плечи, рука в кармане и колючий взгляд. “И?” — звучит в коротком жесте, которым он дергает рукой, что еще сжимает фотографию. Однажды тетя застукала шестнадцатилетнего Роя в баре за попыткой флиртовать с молодым офицером. Тот угощал его выпивкой и внимательно слушал увлеченные рассказы. А потом Рой вдруг оглянулся в сторону барной стойки, и там тетя с ехидной усмешкой постучала красными ногтями по табличке “Несовершеннолетним вход воспрещен”. Следующий глоток виски показался отвратительно горьким, а от улыбки офицера под зорким взглядом мадам Крис закрутило живот. Захотелось уйти, но он знал, что если выдаст свое неудобство хоть взмахом ресниц, от его тети это не укроется. И от мужчины напротив тоже. Сглотнув кислую тошноту, он продолжил разговор, но больше не сделал ни одного глотка виски. Нет отступать. Такое главное правило. Держаться за свои мечты и идеи. Иначе и смысла в них нет. Кашлянув, чтобы прочистить горло, Рой рассказывает о своих целях. Из него плохой рассказчик. История выходит сухой, как набор фактов из отчета на военном совете. Эдварду, кажется, этого хватает. Умея мыслить и художественными текстами и научными теориями, он прекрасно знает, как важно иногда отбросить лишнее и выстроить причинно-следственные связи. Рой выкладывает свой тщательно продуманный план, подобно алхимическому исследованию. Рассказывает об одиноком детстве, о единственном друге и о важном решении. Глядя в глаза Эдварда, который Рой напоминает себе, что однажды этот парень решил, что может вернуть человеческую жизнь — он знает чувство, когда берешь на себя ответственность за нечто огромное. И знает, как важно не действовать в одиночку. Говоря о планах на эту страну, он вдруг становится увереннее. Речь, что годами складывалась из хаотичных тезисов в его голове и разговорах с товарищами, наконец обретает целостность. И в следующий миг перед ним тысяча людей, он в погонах генерала перед ними обещает построить светлое будущее Аместриса, где не будет войн и каждый будет спать спокойно. Светит солнце, толпа одобрительно кричит — ему верят. Верит ли Эд, сказать по нему трудно. Когда Рой заканчивает и твердо умолкает, он еще раз долго смотрит на фотографию, потом в окно. И молчит. Молчит слишком долго для Эдварда. В одной из реальностей Эд глядит на него с высоты своего жизненного опыта и смеется, будто над несмышленым ребенком. В другой он фыркает и говорит “Что за чушь ты только что нес, Мустанг?”. Существует не одна тысяча вселенных: они одна за другой рождаются в голове Роя и оплетают его скользкими щупальцами сомнений. — Эд, ладно, прости, что забил тебе голову этими глупостями, — вздыхает он. Воодушевление оседает внутри горсткой пепла. Пепел — естественный результат большого пожара. Что бы ни горело, в итоге не останется ничего, кроме черной кучки минералов. — В конце концов сейчас это не больше, чем просто детские мечты. — Прекрати! — резко говорит Эд, и Рой вздрагивает от неожиданности. — Что ты знаешь о детских мечтах? Эд стоит широко расставив ноги и сжав кулаки. Теперь Рой знает, что так он выглядит, когда готовится к драке. Небрежно собранный хвост лежит на плече, вызывающий взгляд прожигает Роя насквозь. Конечно, Эд знает больше о детских мечтах. Он знает о них все на свете. — Ничего, ты прав. Я просто имел в виду, что едва ли это возможно… — Послушай, ничего не говори мне о невозможном! — Эд взмахивает руками, кончик хвоста падает с плеча и гневно покачивается за спиной. Никому не позволено быть таким красивым в странном гневе. — У моего брата не было тела шесть гребаных лет! Шесть, Рой! А теперь есть. У меня был друг… есть… технически все же был, да, неважно, — бормочет он себе под нос, и снова обжигает Роя взглядом. — Этот друг вечно говорил, что не бывает ничего невозможного. И вот да, это правда. — Знаешь, Эд, это самая странная поддержка, которую я когда-либо получал. В ответ Эдвард только фыркает. Рой не уверен, что понимает, что нужно делать после таких откровенных речей рано утром. Ему хочется подойти к Эдварду и поцеловать его. А еще хочется закрыть глаза и провалиться в сон. Приятный запах выпечки, пробивающийся сквозь светлый утренний воздух, возвращает его в реальность. Он окончательно снова в маленькой комнате, которая служит ему палатой, стоит, опираясь бедром о стол. И в двух шагах от него Эд. Дышит слишком шумно, чтобы его, недвижимого, можно было принять за статую. — Знаешь, ты сейчас выглядишь так, что я не доверил бы тебе даже сапоги солдатам чистить, — вдруг говорит он, мрачно оглядывая Роя. — Серьезно. Тебе надо поспать часов двадцать. Может быть, тогда ты будешь больше похож на того, кто может стать фюрером. — Все равно еще слишком рано. Эд снова смотрит на часы, потом на занимающийся рассвет. — Ты не спал всю ночь, для тебя сейчас поздно. — Я о том, что никто не становится фюрером в тридцать три года. Эд запинается на полуслове и на секунду замирает с открытым ртом, будто забыл, что хотел сказать. — Да… в этом у тебя еще есть время, — отрешенно тянет он. Между ними будто вырастает невидимая стена. Эд играет в мрачного рака-отшельника и прячется в свою раковину. А Рой все равно не может сдержаться. Он делает шаг навстречу и целует его. Губы Эдварда напряжены, и поцелуй выходит сухим и коротким. Он усмехается ему, но не слишком старается притвориться, что все в порядке. Усмешка отдает горечью. Они не говорят о том, что Рою придется уйти, чтобы продолжить осуществлять свои планы. Не упоминают, что никто не восстанавливается после ранения два месяца. Делают вид, будто не совсем очевидно, что Рой уже здоров и ему больше не нужны обезболивающие и перевязки. Расстелив постель, он стягивает рубашку и проводит рукой по затянувшейся ране с грубой поверхностью ожога. Совершенно понятно, что лечение ему не нужно. В доме Рокбелл ему теперь нужен только Эдвард. И он тянет его на себя, но тот уворачивается и с ворчанием заставляет его лечь в кровать. Сонливость тяжело опускается на тело — или это одеяло? — когда голова касается подушки. Прикрыв глаза, он ощущает теплое дыхание на лице и мягкое прикосновение губ. Силы обманчиво возвращаются, чтобы он мог снова потянуть Эда к себе. — Спите, генерал, — тихо говорит Эдвард, аккуратно убирая его руки с плеч. В голосе слышится легкая тоска.***
Предложение рождается само собой в один из дней, когда Рой уже может ходить по комнате, не хватаясь за мебель. — Ты говорил, тебе нужны руки, — медленно произносит он. Эд резко отрывается от бездумного рисования рун на полях книги. — Руки, — механически повторяет за ним Эдвард. И смотрит на него, чуть наклонив голову. — Руки, — говорит он еще раз, словно пытаясь понять, есть ли у этого слова потайной смысл. — У меня они есть, — Рой чертит на листе бумаги перед ним простой круг преобразования. Алхимическая реакция коротко вспыхивает синим светом — он протягивает ему бумажного журавлика на ладони. Эд плотно сжимает губы, не двигаясь. Проходит какое-то время прежде чем он издает звук, будто чем-то подавился. — Спасибо, — хрипло говорит он наконец. Журавлик так и остается у Роя. На следующий день Эд приносит ему в комнату несколько потрепанных блокнотов и делится с ним своими исследованиями. С тех пор временами они не просто читают вместе об алхимии. Бывают вечера, когда Эд уговаривает его испытать что-то. В его записной книжке, где страниц идут волнами, будто их брали мокрыми руками, записи зашифрованы под путевые заметки. Восхитительные рассказы о путешествии по миру вместе с братом и в одиночестве. Эд расшифровывает их для Роя, и это ощущается интимнее, чем поцелуи. Маленькая комната в деревенском доме слишком мала для большинства исследований. Рой мог бы предложить Эду лаборатории Централа и команду ученых, но это звучит абсурдно. Они уменьшают исследования и проводят их так, чтобы лишь свет алхимических реакций из окна выдавал их занятия. Иногда это простые мелочи для забавы. Эдвард предлагает идею — Рой пытается составить круг преобразования. Так он узнает о странном способности алхимиков, видевших Врата Истины. — Преобразование без круга? — переспрашивает Рой. Сама мысль об этом звучит странно. — Ну да, — Эд пожимает плечами и складывает ладони перед собой в яростной форме молитвенного жеста. — Вот так. Просто нужно представлять круг в голове, но не совсем обязательно, потому что на самом деле ты как бы замыкаешь его собой, — Рой прослеживает глазами форму его тела. Кольцо. От яремной впадины по живому плечу, до места соединения металлической и живой рук, затем по линиям металлических пластин. И снова возвращается к местечку между ключиц. — А этапы трансмутации держишь в голове, — Эд разводит руками. — Я мало что понял, — признается Рой. — Когда делаешь это, то оно кажется очень простым. Вроде как раз — и все, готово. Но когда нужно объяснить, то выходит дохрена сложно. Он снова складывает руки с глухим хлопком, а потом задумчиво опускает их на стол. Рою вдруг чудится, что сейчас воздух затрещит, озарится светом, и столешница изменит свою форму. На лице Эда мелькает надежда. Ничего не происходит. Иногда они пробуют что-то сложное, часами спорят, сидя за столом над исписанными бумагами. В кружках стынет кофе. Рой вспоминает, каким умным считал себя, будучи юным парнем, учеником Бертольда Хоукая. В работе с Эдвардом он буквально может ощутить границы своих знаний и возможностей, ступить за которые — прыгнуть выше головы. Почти невозможно. — И откуда у тебя столько знаний? — бормочет Рой себе под нос и поудобнее перехватывает пальцами маленький кусочек мела. — Я видел мир! — легко отвечает Эдвард, услышав его. “Я видел войну” — думает Рой. Они продолжают чертить снова и снова в попытках найти правильную комбинацию линий и символов. Ближе к ночи Эдвард обвиняет его в невнимательности седьмой раз подряд. — Ты не допускаешь, что это может быть твоя ошибка? — с едва заметным раздражением спрашивает Рой. Эд отзывается высокомерным “Ха!” и скрещивает руки на груди. Мел в пальцах крошится, линия круга пускает ростки в деревянные половицы. Они работают уже несколько часов. Счет времени теряется, когда его нечем отслеживать. Рой может только замечать, как за окном небо меняет цвет с огненного на индиго и загораются первые звезды. Сидя на столе, Эдвард с любопытством наблюдает за ним. Рой задумчиво поправляет пальцем размазанный контур круга и поднимает голову. С этого ракурса Эдвард выглядит более открытым, взгляд упирается в его сильную линию челюсти и местечко под ухом, куда постоянно хочется прижаться губами во время объятий. Он еще ни разу так не делал. Поймав мягкую улыбку Эда с легким наклоном головы, Рой активирует круг на полу. Воздух сгущается в центре комнаты, собирается в светлое облако и быстро рассеивается, не оставляя после себя и следа. Прямо как концентрация Роя прямо сейчас. Сверху раздается досадный стон Эдварда. — Ладно, может, это и моя ошибка, — нехотя, сознается Эд. — Но факт остается фактом: мы снова что-то упустили, — он начинает листать записную книжку и бегло просматривать страницы. — Например, отдых, — недовольно ворчит Рой, но острый слух Эда улавливает его слова. — Что-что? Ты говоришь, что устал? — ехидно отзывается он. — Мы работаем уже часа три. Разве это не долго? — Быстро же ты сдался, старик! Эд вызывающе сверкает взглядом. Усмешка искрой обжигает достоинство Роя. У него громко скрипит колено, когда он поднимается с пола. — Не такой уж я и старый, — говорит он. И от Эдварда не укрывается легкая уязвимость в его тоне. — Ни за что не поверю, что ты обиделся, — хмыкает он. — Конечно, нет. Кто же обижается на детей? Эдвард гневно прищуривается, но на губах у него играет широкая ухмылка. Выдохнув негодующее “Ах, ребенок, да?”, он спрыгивает со стола и налетает на Роя шуточным выпадом. Тот успевает увернуться, обхватив его поперек живота, за что получает локтем между лопаток. Завязывается нелепая перепалка. Они смеются, задыхаясь, бросаются оскорблениями. Нелепо пинаются и толкаются, будто собираются оставить друг другу как можно больше синяков. Под чьей-то ногой крошится мел, кто-то врезается в стул, заставляя его покачнуться. Эд горячо выдыхает на ухо и хрипло смеется, отчего по спине Роя бегут мурашки. Он оступается у кровати, металлический локоть врезается в бок. Охнув от тупой боли, Рой теряет равновесие и успевает только сделать еще шаг, чтобы упасть спиной на кровать. А Эд падает за ним, крепко вцепившись пальцами в рубашку. Последние вспышки смеха взметаются в воздух и растворяются в тяжелых вздохах, когда они смотрят друг на друга. Медленно улыбка пропадает с лица Эдварда, уступая место густому взгляду и удивленно приоткрытым губам. Словно он совсем не ожидал подобного поворота. Его грудь давит сверху на грудь Роя, и дыхание почти сливается в одно. Дернувшись, Эд отстраняется. Первый порыв Роя — притянуть его обратно. А потом он наблюдает, как Эд, задумчиво прикусив губу, перекидывает через него ногу и садится ему на бедра, плотно обхватив их коленями. — Все еще думаешь, что я ребенок? — голос его звучит глубже, чем обычно. Руки осторожно ложатся на грудь. От одновременного прикосновения теплой кожи и холодного металла у Роя перехватывает дыхание. Он тянется провести пальцами по лицу Эдварда, и тот подставляется под прикосновение. Прижимается щекой к ладони, подставляет губы под мазок большим пальцем. Непослушная прядь волос выпадает из хвоста, скользит по загорелой скуле и щекочет запястье Роя. Вся комната сужается до загадочного взгляда янтарных глаз из-под длинной челки и ощущения сильного тела в руках. За пределами видимости ветер влетает в приоткрытое окно, но становится только жарче. — Я думаю, что ты невероятный, — запоздало отвечает Рой на вызов, который давно принял. Эд проводит языком по губам, медлит мгновение, а потом наконец склоняется и целует. В поцелуе темный голод и бурное волнение стихии. Рой проводит руками по его телу, забирается под свитер, касается гладкой кожи спины, считает плавные выступы позвонков между разрезом сильных мышц. Пальцы находят грубую кляксу шрама на левом боку и удивленно замирают. В том же месте, где у него самого. — Не спрашивай, — шепчет Эд, задевая его губы. Рой кивает. Они торопливо избавляются от одежды, неловко задевают друг друга локтями и коленями и учатся ловко подстраиваться под движения друг друга. В какой-то момент Рой едва не падает с кровати, Эд путается ногами в простынях. Места становится мало, и все сплетается в странный клубок движений, тихих ругательств на выдохе и волнительной дрожи случайных прикосновений. А потом Эд падает на подушку, Рой стоит меж разведенных коленей, глядит на раскрасневшееся лицо, спутанные, разметавшиеся волосы и не может вдохнуть с первого раза. — Ну? — у Эдварда шальной взгляд. Металлическое колено холодит бок, теплый, живой палец ведет от ключицы по животу до паха и замирает. Сладкая пытка в духе Эда. Рой судорожно выдыхает, глядя куда-то в сторону. Там на столе беспорядок, по полу размазаны меловые линии, ветер колышет занавески. На тумбочке бумажный журавлик нежно смотрит на них. Вот кого он, оказывается, поймал, думает Рой. Впрочем он никогда не охотился за мелкими синицами. — Думаешь, я остановлюсь? — он снова смотрит на Эдварда, и мира вокруг как будто не существует. — Только попробуй, — говорит Эд и обхватывает его ногами за талию, тесно притираясь бедрами. Стон срывается с его губ. Оперевшись локтями по обе стороны от Эда, Рой склоняется над ним и чувствует, как он вздрагивает от едва ощутимого прикосновения. Он невесомо скользит губами по подбородку, обводит линию челюсти и прижимается губами под ухом. Мажет языком, осторожно кусает. Эд со стоном подается навстречу, мягко покачивая бедрами, от чего по позвоночнику рассыпаются искры. А потом Рой чуть смещает напряженную руку и мышцы под ребрами сводит от боли. Рана напоминает о себе тупой резью. — Черт, — тряхнув головой, с горькой досадой выдыхает он и выпрямляется. Прижимает ладонь к боку, будто это поможет унять боль. — Прости, — он виновато смотрит на Эда и все еще тяжело дышит от возбуждения. Тот загадочно улыбается в ответ. — Тогда давай так, — говорит он. Затем осторожно помогает ему поменяться с ним местами, снова оказываясь сверху. Склоняется к нему, выгибаясь, волосы рассыпаются с плеч, кончиками лаская грудь Роя. Эд, будто дикий кот, загнавший жертву в угол. Плавный, горячий, опасный и до ужаса притягательный. Он смеется на ухо Рою, заставляя его захлебнуться волной жара. А потом берет его руки, заводит их ему за голову. И делает все сам. И это похоже на ласку горячего солнца, когда утопаешь в сыпучем песке, перебирая его пальцами, а сверху — бескрайнее ясное небо. Это словно чувствовать себя объятым чистым золотом.***
Раннее утро затянуто синеватыми сумерками. Рой просыпается один. Не открывая глаз, он лениво перекатывается со спины на живот и вдыхает запах Эда на подушке. Матрас под ним еще хранит форму тяжелого тела, но простыни уже холодны. Судя по всему, Эд проснулся давно. От их вчерашних занятий алхимией остался только бумажный хаос на столе. Стул задвинут, книги сложены в ровную стопку. На полу ни следа от мела. Чисто, будто Эд заметал следы. С чувством потянувшись, Рой снимает со спинки кровати мятую рубашку и накидывает ее на плечи. Прислушивается. Чем ближе зима и длиннее ночи, тем тише в доме по утрам. В сонном безмолвии он спускается на первый этаж, проходит мимо пса, окинувшего его безразличным взглядом. Эдвард обнаруживается на крыльце. Сидит спиной к двери, обхватив колени и опустив голову. Волосы собраны в небрежный хвост и перекинуты через плечо. В этой задумчивой позе он кажется много меньше, чем есть на самом деле. Рою хочется неслышно подкрасться сзади, провести пальцами по спине, заставив расправить плечи. Коснуться губами светлой кожи над воротником свитера. Обнять и предложить вернуться в постель. — Доброе утро, — говорит он, опускаясь рядом. Жесткие позвонки упираются в ладонь, когда он кладет ее ему между лопаток. Эд не реагирует. Взгляд в сторону извилистой тропы тяжелый и тоскливый. — Все в порядке? Тревога царапает ребра изнутри. Он оглядывает Эдварда, пытаясь найти в положении его тела и плотно сжатых губах признаки того, что он сожалеет о произошедшем. — Да, — ровно отзывается Эд. Кожа Роя вибрирует от его голоса. Моргнув, Эд медленно поворачивается к нему. На подбородке и шее алеет пятно от того, что он долго прижимался к металлическому колену, под ухом рассыпается крапинками след от укуса. В уголке губ мелькает улыбка. Рой наклоняется поцеловать его, и Эд с готовностью отвечает. Дышать становится немного легче. А потом он отстраняется, шарит рукой около себя, глядя Рою в глаза, и вдруг протягивает желтый конверт. “Так быстро” — думает Рой. Армейские марки, штампы мобильных пунктов почты, аккуратный почерк на одной стороне. Металлический большой палец лежит точно на имени отправителя, но Рой и так знает, от кого оно. Он знает, что Эдвард знает тоже. Забрав конверт, Рой откладывает его сторону. Лицо Эда не выражает ничего. Ни гнева, ни радости, ни растерянности — ничего из того, что Рой мог бы от него ожидать. Его взгляд прямой и внимательный, будто он сам ждет, какую реакцию предложат ему. — Не будешь читать? — спрашивает он. Часть Роя хочет спешно разорвать конверт и прочесть, что написала Риза. Будто секунда промедления будет стоить жизни всей команде. Рой оглядывается на письмо, снова переводит взгляд на Эда. Холодный ветер бросает в них колючую изморось. Им обоим стоит вернуться в дом, думает он. В дом, в постель, в объятия друг друга. Конверт на деревянной ступеньке, рядом с его бедром пахнет кровью, гарью и песком. От него исходит то тревожное чувство неизвестности, с каким в окопе десятки глаз смотрят на неразорвавшуюся гранату с вырванной чекой. Никогда не знаешь, прозвучит ли взрыв в следующую минуту. Рой вздыхает и смотрит на Эда виновато. — Прочту в комнате. — Вперед, — кивает Эд. Рой хочет сказать, что сделает это позже, но тон Эда не терпит возражений. Он снова отворачивается, обхватывает руками колени и устремляет взгляд на холмы. Проследив направление его взгляда, Рой теряется на размытом горизонте. Что он силится там разглядеть? Горящий Ишвар? Караван в Великой пустыне? Мазнув губами по виску Эда, Рой поднимается и на негнущихся ногах возвращается в комнату. Двери одна за другой неслышно закрываются за ним.***
Маэс мертв. Хавок больше никогда не сможет ходить. Лист бумаги с ровными педантичными сгибами лежит рядом на кровати. Почерк Ризы холодный и беспристрастный: ни одна завитушка не дрожит, ни одна петелька не вытягивается. В ее словах нет никакого смысла. Рой прочитал письмо столько раз, что сухие факты стали пустыми словами. Одеяло, которое он сжимает в руках, по-прежнему пахнет машинным маслом, металлом и озоном. Спина болит. В глазах сухо, как в песчаную бурю. Комната вокруг огромная и чужая. На столе среди бумаг стоит тарелка с супом. И Рой испытывает непреодолимое желание разрушить что-нибудь. Так просто. Огненная перчатка у него под подушкой. Щелчок пальцев — и от дома останется горстка пепла. Он может сжечь всю деревню. Или степи на много миль вокруг. Но он хочет чтобы сгорело здание Центрального командования. — Мустанг, — Эд плечом облокачивается о дверной косяк. Его голос взволнованно дрожит. — Рой, — он почти умоляет. — Блять, да ты скажи хоть что-нибудь! Он нарочно избегает смотреть на письмо, брать его в руки. Признавать, что оно существует. — Эдвард, — Рой не узнает свой голос. — Да? — напряженно отзывается он. — Я возвращаюсь в Ишвар. Эд тяжело сглатывает. Рой следит за движением его кадыка, потом смотрит в глаза. И не может прочесть жесткий взгляд. — Ладно, — звучит напряженно, будто Эд сдерживается. Впервые за все время в доме Рокбелл Рой смотрит на него и чувствует, что между ними стена, которую ему не преодолеть. — Моя команда, Эд… — начинает он, но Эдвард дергает подбородком. Больше в нем ничего не выдает нервозности. — Тебе не надо оправдываться, — Эд качает головой. И это нечестно. Неправильно. Так не должно происходить. Рой снова открывает рот, чтобы сказать что-то, но его резко обрывают. — Ты думаешь, что чем-то мне обязан, но это не так. У тебя все еще есть жизнь там. И там ты, наверное, действительно многим чем-то обязан и что-то задолжал. Но здесь этого нет. Я не держу тебя. То, что я влюбился в тебя за эти месяцы, это только мое. Прекрати вешать на себя все обязательства, — он рубит тяжелыми фразами, а потом вдруг замолкает и широко распахивает глаза. Смысл сказанного доходит до него чуть позже, чем звук его собственного голоса стихает в комнате. Выругавшись, Эдвард прикрывает глаза, вздыхает. Взгляд, которым он потом одаривает Роя, может быть эквивалентом самого разрушительного в мире цунами. — Эдвард, это очень… — Заткнись! Когда ты уезжаешь? — Лучшим вариантом было бы уехать как можно быстрее. Сегодня вряд ли получится… — Значит, сегодня, — не дослушав, Эд кивает сам себе и уходит. Одеяло выскальзывает из рук Роя на пол. Комната становится огромной и пустой без Эдварда. На языке вертится сотня слов, которые никак не могут собраться в цельное предложение. Растерянно потерев переносицу, Рой утыкается лицом в собственные ладони. Он всегда думал, что разбирается в людях. Эдвард Элрик становится для него ошеломительно прекрасной загадкой. Разгадать ее так и не удается. Он снова ошибается. Он оступается в тот момент, когда позволяет себе предположить, что Эд может делать что-то специально. Эдвард не четкая последовательность, не тонкий расчет. Он — внезапность, ошеломляющая своей искренностью. Он — буря, ураган, стихийное бедствие. Никакого предупреждения, никакого плана. Чистая спонтанность. Еще раз посмотрев на письмо, Рой делает над собой усилие, чтобы не передумать. Выбор тяжелый, но он полковник вооруженных сил Аместриса, ему не привыкать принимать тяжелые решения. И игнорировать собственные желания.***
— Резких движений все же стоит избегать, — заключает Пинако, дотошно осмотрев рану. — А в целом ты здоров. — Спасибо, мадам, — мягко говорит Рой. — Как я могу вас всех отблагодарить? Пинако фыркает в точности, как Эдвард. Возмущенно и насмешливо. — Постарайся больше нигде не умирать. Для врачей это будет лучшей благодарностью. Дальше он не медлит. Поезд в Централ отходит рано утром, но путь через столицу будет слишком долгим. Поэтому Пинако договаривается с кем-то из соседей и находит ему попутчиков, которые могут довезти его как можно ближе к ишварской границе. Рой с затаенной надеждой оглядывается на Эдварда. Если бы он попросил, Рой бы остался еще на день. На два. На сколько угодно. Стоит ему только сказать. Эд ничего не говорит весь вечер. Помогает собрать немногочисленные вещи, дарит ему пару книг и записи, что они сделали вместе. Весь напряженный, он наблюдает, как Рой снимает одолженную ему гражданскую одежду. Раньше эти брюки и рубашка принадлежали сыну мадам Пинако, как и комната, которая стала ему палатой. Потом он привычным движением надевает мундир. Под взглядом Эдварда пальцы не слушаются и пуговицы не попадают в петли. Когда он с громким звоном роняет серебряные часы, Эд раздраженно вздыхает и поднимает их с пола. Подходит ближе, дергает Роя на себя за шлевки ремня, и его захлестывает жаром. Он обнимает Эда, но тот нервно ведет плечом, сам пристегивает часы ему на пояс и отступает в сторону. Между ними целая комната. Три широких шага по жгучей вине, разлитой по деревянному полу. Зеркало за спиной Роя отражает все его военные преступления, и Эд может увидеть их — они въелись в каждую ниточку чистого кителя. — Эдвард, — горло обжигает необходимостью сказать что-то. — Я чувствую себя предателем, сидя здесь, пока мои друзья сражаются на войне и погибают. Эдвард кивает. Рой делает шаг навстречу. — Я вернусь скоро. Война закончится, и я вернусь. Вот увидишь, — говорит Рой. И Эдвард кивает. Рой сокращает расстояние еще на один шаг. — Не заметишь, как время пройдет, — Эд пытается улыбнуться. Рой полностью сокращает расстояние между ними и наклоняется, чтобы коснуться губ. Дверь открывается без стука. — Полковник, — Уинри осекается, смущенно отведя взгляд, но быстро берет себя в руки. — Вам пора. — Да, хорошо, — кивает он. Сил отпустить Эдварда нет, и он сам выворачивается из его рук. — Иди уже, а то уедут без тебя, — он толкает его, а сам идет вперед, подхватив Уинри под руку. Когда они исчезают в коридоре, Рой оглядывает комнату, словно проверяет, не забыл ли что-нибудь. О его присутствии здесь больше ничего не напоминает. Все его немногочисленные пожитки сложены в солдатский вещмешок за спиной. Все идет правильно и одновременно нет. На улице под холодным ветром у обочины дороги стоит крытая повозка, и трое мужчин отстраненно курят рядом. Дым выходит из их ртов вместе с паром. У крыльца Пинако заставляет его взять с собой еду и не терпит возражений. Уинри желает ему удачи. А Эд просто стоит позади них и смотрит. Раньше Рой думал, что Эд страшен в гневе. И это так — он опасен, когда злится. Но с его гневом Рой мог бы справиться. А вот с этим пронзительным взглядом он ничего не может поделать. Эдвард смотрит прямо на него из-под прядей растрепанной челки. Все еще такой, каким был утром, растрепанный, в старом, растянутом свитере. Небрежный и отчаянно красивый. Странно думать, что не прошло и суток с тех пор, как Рой узнал — каково прикасаться к Эдварду и быть с ним, отдаваться ему и обладать им. Его кожа еще хранит отпечатки его прикосновений, скрытые одеждой. Их запах еще лежит на простынях в пустой комнате. Губы Роя и руки Роя еще помнят, как нужно двигаться, чтобы заставить Эда задыхаться. И кожа Роя еще хранит на себе ощущение одновременного прикосновения металла и плоти. Первые звезды зажигаются на небе. На дороге один из мужиков что-то недовольно ворчит, сплюнув на землю. Рой не может сдвинуться с места, а Эд продолжает смотреть на него. И взгляд ощущается едкой кислотой, от которой вся решимость Роя растворяется вместе с ним самим. Кашлянув, он поднимает руку на прощание. Она тяжелая и слушается с трудом. — Спасибо еще раз. За лечение и за теплый прием. За все, — говорит он. Уинри дергает уголком губ, будто сдерживаясь, но все равно улыбается. Нежно и грустно. Пинако поднимает руку в ответ, в ней зажат трубка. Выпустив дым, она широко улыбается и желает удачи. Эд молчит, сжимая кулаки. — До встречи, мадам. Всего доброго, мисс Уинри, — Рой делает паузу. Эд заметно вздрагивает. — Эдвард… И тогда Эд срывается с места. Подлетает к нему. Обхватывает лицо руками и целует. В его поцелуе много зубов, языка и шумного, отчаянного дыхания. Рой не успевает опомниться, как он отстраняется и яростно хватает за грудки, глядя прямо в глаза. — Не смей там умирать! Закончи эту войну и наведи в этой стране порядок, как и хотел! — громко говорит Эд. И это звучит как приказ. А потом он отпускает его, разглаживает форму на плечах, на груди, на рукавах, медленными, почти нежным движениями сквозь плотную ткань. И добавляет тихо: — А потом возвращайся. Я буду здесь. Рой кивает и, порывисто прижав Эда к себе еще раз, уходит. Спину обжигает взглядом, и дверь дома Рокбелл громко хлопает. Он не оборачивается.