Зависть

она держала в руке звезды, планеты, галактики. меж пальцев струились водопады, сквозь фаланги росли экзотические деревья со свисающими плодами. по костяшкам плыл поток мыслей, мягко огибая каждую из них. на локтях крутились солнце и луна, описывая вокруг них замысловатый эллипс. у луны текли слезы, помада совсем уже постарела и потрескалась, дыры на лице все чернели и чернели, а волосы отпали вовсе. солнце тоже не смеялось — стеклянные глаза бегали со стороны в сторону, судорожно высматривая каждую живую душу. ртутные ресницы вязко капали, переливаясь от света хозяйки. девушка сидела на стуле. квадратный, многогранный стул, сделанный из такого же дерева, что у нее на фалангах, опиленное каким-нибудь давно умершим мастером. дерево уже не увидит мир, оно увековечено в стандартную форму обычного стула, на котором сидит какая-то обычная девочка. растение не попьет воды, не пустит корни, не увидит солнца, что бессмысленно крутится вокруг локтя какой-то девочки, что сидит на мертвом стуле. звезды в руках неприятно покалывали, жжение обугливало те деревья из фаланг, из которых был сделан стул, на котором сидит какая-то девочка. хочется посмотреть на эти звезды. руки чувствуют, как по ним течет что-то неприятное, но такое непостижимое, такое вязкое, но приятное — колючее, но теплое. ладошки не почесать, не потрогать — кометы не позволяют. на глазах у девочки повязка. она очень тяжелая, плотная. сквозь ткань эту не проходит свет и цвет. сверху повязки положены чужие руки. все они разного размера, температуры, формы. но объединяет их одна цель — не открывать глаза девочке. люди-владельцы все черные, серые, бесцветные и бессветные. им завидно, что какая-то девочка держит звезды в руках, что она может это делать.